Тот же Кирюха Бирюков говорил, что в пещере имеется подземная петля… Надо ее отыскать, пока есть свет. Осташа вывернул шею и принялся осматривать потолок. Закопченная полоса вела вглубь пещеры.
Ломая ледяные столбики, Осташа полез по глине и камням под этой полосой, словно под Млечным Путем. Сзади раздался стук. Осташа посмотрел на вход – из него вылетали тлеющие поленья. Чупря решил обезопасить себя в пещере костром.
Больше не оглядываясь, Осташа согнулся пополам и пауком продолжал карабкаться дальше, куда-то вниз. Хорошо, что подметки на сапогах еще держались, хотя пальцы ног торчали наружу. Босому здесь совсем невмочь было бы… Горящая ветка тряслась в руке, и свет бесконечно и многообразно мялся и переламывался на выступах и впадинах стен и потолка.
Откуда-то сзади и сверху долетел гулкий голос Чупри. Невозможно было разобрать ни единого слова. Осташа с запоздалым сожалением подумал, что по борозде сбитых ледяных столбиков Чупря легко найдет его след. Где же эта развилка подземной петли?..
В косой и безобразной щели откуда-то сбоку по своду выползла другая полоса копоти. Вот она, развилка!
Тяжело дыша, Осташа замер на месте, чтобы решить, куда ему лучше лезть: вниз и левее или наверх и прямо? Он представил, как придется выбираться, и решил, что лучше лезть вниз. Тем более Чупря, который пойдет по ледяному крошеву, верхний лаз может и вовсе не заметить – смотреть-то он станет под ноги… Пока Осташа размышлял, сзади послышался каменный бряк и какое-то невнятное гавканье. Это Чупря ругался – то ли оступился и упал, то ли башкой задел о потолок.
Ветка угасала. Если бы не Чупря позади, Осташа бы ни за что не полез дальше. Жутко даже представить такое – остаться в здешних ходах без огня. Темнота столь густая, что берешь себя за озябший нос холодной рукой, а кажется, будто взялся за чужой нос, а твой нос щупают пальцы того самого чужака… Осташа подул на уголья тлевших сучков и чуть-чуть помахал веткой, чтоб разгорелась. Даже не темнота страшна. Здесь такие мятые стены и потолки, что щупай не щупай, все равно не поймешь, проход это или просто ямина. Здесь так сложно пробираться во тьме по зыбким камням, что не сохранишь чувство пути и не сообразишь, прямо ты ползешь или давно повернул… Отсюда на ощупь не выбраться. Это могила.
И Осташа быстро, насколько мог, полез вперед. Решимость его была соразмерна огню на ветке. Огонь гас, и глиняный ужас холодом и тьмой облеплял со всех сторон. Осташа то и дело задирал голову к потолку, отыскивая путеводный след копоти. Проходы тянулись бесконечно, потому что здесь каждая сажень казалась верстой. Порою стены оплывали каменными потеками, словно грязь застыла каплями, наползающими друг на друга. Последние отсветы с Осташиной ветки звездными россыпями блестели на этих потеках. Тяжелые каменные занавеси небрежно лежали на стенах. Все было изузорено, изурочено, словно кто-то в темноте абы как резал завитушки на кривых окладах скальных икон. Только вот чьи уродливые рыла глядели с этих образов мертвыми, холодными глазами?..
Гора, такая суровая и цельная снаружи, внутри была вся изъедена дырьями, как трухлявый пень. Какие-то причудливые громады вставали то справа, то слева. Осташа старался не думать ни о бесах в скалах, ни о вогульских чудищах, которые прогрызли, проели, проточили эти нечеловеческие пути. Можно сойти с ума, можно захлебнуться тоской и разбить лоб о камень – лишь бы все поскорее кончилось.
Ветка погасла, когда Осташа ползком пробирался сквозь какую-то чертову глотку. Осташа полежал, слыша только бой своего сердца. Даже голос Чупри затерялся в изгибах всех этих кишок. Но потом Осташа пополз снова, пока не почуял, что куда-то выбрался. Он осторожно сел и принялся дуть на красный уголек на конце своей ветки. Уголек затлел поярче. Осташа начал махать им в пустоте, пока не выскочил робкий язычок огня. Язычок выглянул – и тотчас спрятался опять, но Осташа увидел, куда пробираться дальше.
В темноте, в тишине, вздрагивая от каждой упавшей капли, Осташа лез по самому краешку безумия. Саднящими, окровавленными ладонями он ощупывал склизкие валуны перед собою. С тягучим бережением упирался избитыми коленями в каждый камень.
«Ты мне заплатишь, Чупря, за весь этот страх… Ты мне за все заплатишь… Я тебя убью, страшно убью, Чупря…» – истово повторял он про себя как молитву.
И вдруг призрачный, потусторонний звук, тихий, но ошеломляющий шепот, словно дымкой, скользнул вдоль его ушей. Слипшиеся от глины волосы шевельнулись на висках.
«Демоны за мной пришли? – подумал Осташа. – Это за то, что я барку убил?..»
Он приник к каменной груде, будто надеялся, что демоны его не заметят.
«Осташ-шка… Осташ-шка…» – ползло в темноте.
Осташа поискал на груди крест, сжал его, боясь сорвать с гайтана. Без креста ему отсюда не выбраться. Он хотел что-нибудь прочесть, но замерзшие губы прыгали, бессмысленно повторяя: «Мама-матерь Богородица… Де-дева Пречистая… Спаси и помилуй… Спаси и помилуй!..»
«Осташ-шка… Ты где?..» – явственно различил Осташа.
Капля упала ему на лицо. Потом другая. И Осташа вдруг вспомнил, что такие же капли разбудили его ночью в чуме Бойтэ после той дикой любви. Осташа заметался, но обхватил себя руками, словно веревками обвязал.
И вдруг все без света засияло вокруг волнами, заколыхалось незримыми позарями. Осташа изумленно взирал на этот невидимый свет, который обернулся вокруг него раз, другой, третий, расплылся тонким-тонким кругом и растаял, как не было.
– Господи, выведи меня! – в тоске и отчаянии закричал Осташа.
Его крик наполнил всю пещеру, заколотился в стены и своды, как заживо погребенный. Осташа и сам чуть не оглох. Роса посыпалась с потолка. А потом замогильный шепот вдруг стал отчетливее: «Лезь обратно, обратно!..» «Это же Чупря Гусев орет, меня подзывает! – осенило Осташу. – Я уже близко к выходу из петли – вот и услышал!..»
И все стало понятно, и тьма вдруг сделалась плоской, как слепота, как зрение при завязанных глазах. Но чувство бессветного сияния не угасло. Оно, это сияние, было не добрым и не злым, не теплым и не холодным – оно просто было. А с ним все остальное было уже не страшно.
Осташа выглянул из дыры и увидел Чупрю. Чупря не полез в петлю. Он наверняка не знал про петлю, но звериным воровским чутьем понял, что не стоит туда соваться. И теперь Чупря лежал на брюхе, светил в проход пучком лучин и кричал:
– Да вылазь же ты, идолище!.. Нету там другого выхода!..
За пятками у Чупри горел неплохой костер из сучьев, что Чупря притащил с собой. Чупря звал Осташу и ждал, держа в одной руке лучины, а в другой – нож.
– Думаешь, один ты про пещеру за езуиткой слышал? – орал он. – Да многие про нее знают! И я знаю! Я сразу понял, куда ты с Чусовой стреканул! Не спешил даже, знал, что туточки тебя найду! Вылезай давай! Замерз я!..
Осташа выбрался и поднялся на ноги, насколько позволял потолок. Чупря орал и сам себя оглушал, ничего не слышал. Осташа нагнулся и выбрал камень поухватистее. Постоял, глядя Чупре на спину. Подумал. А потом прыгнул на эту спину коленями и с размаха ударил камнем Чупрю в затылок.
Чупря уронил голову, обмяк и вмиг затих. Нож со звяком выпал из пальцев, лучинки рассыпались и разгорелись ярче. Осташа стоял коленями на спине Чупри и видел, что затылок у Чупри заблестел и кромка камня у него в руке тоже.
– Получи, – без ярости, без гнева, с одной только бесконечной усталостью сказал Осташа. – Получи, гад. Сейчас затушу костер и оставлю тебя в темноте. Ползай, ищи выход, как я ползал. Не буду тебя убивать. Очнешься – и пусть тебя господь судит. Решит помиловать – так выведет…
Осташа слез с Чупри, поднялся и принялся пинками разбрасывать поленья. Угли и искры светляками усеяли весь пол.
Осташа вдруг вздрогнул, оглянулся. Чупря лежал без движения, но дыхание его было слышно.
– Я сегодня столько народу хорошего убил… – вдруг с ужасом сказал Осташа. – Таких людей! Таких людей погубил!.. А ты… А ты Алфера Гилёва с Чегена скинул, ты Федьку Милькова застрелил!.. И чтобы после этого я – убивец тебя – убивца живым здесь оставил?!.
Осташа словно сломался пополам, наклонился, схватился за края огромного валуна и со стоном вырвал его из россыпи. Извиваясь всем телом под тяжестью камня, Осташа шагнул к Чупре.
– Принимай! – прохрипел он и уронил валун Чупре на голову.
А потом утер лицо грязной рукой, поднял еще горящее полено и полез к выходу.
Как выбраться сквозь ледяную трубу, где и зацепиться не за что, он даже и не подумал. А думать и не пришлось. Едва Осташа приблизился к этой трубе, из нее, будто сама собой, выпала веревка.
ШТУЦЕР И КРЕСТ
По веревке Осташа вытянул себя сквозь ледяную трубу и вывалился наружу – словно из промерзшего подпола поднялся в натопленную избу. И первым, что он увидел, был граненый ствол его собственного штуцера, глядевший на него пустой дыркой дула.
В темноте на площадке под Кладовым камнем ярко и щедро горел костер. Веревка, брошенная в пещеру, другим концом была привязана к стволу сосны. У сосны со штуцером в руках и стоял Колыван.
– Не целься зря, – просипел Осташа, не подымаясь на ноги. – Мой штуцер в меня стрелять не будет.
– Отчего это? – недоверчиво хмыкнул Колыван.
– Он заговоренный. Я на него камлал.
Колыван покрутил штуцер в руках, посмотрел замок.
– А я с Гусельного стрелял в тебя из него, – сказал он. – Ничего, сработал штуцер. Только вот не попал я. В раму от кровли твоей барки попал. Потому и упала рама.
Осташа замученно посмотрел на Колывана.
– Врешь ведь, – устало возразил Осташа. – Я что, не помню, где ты стоял, где мы с Чупрей вынырнули?.. Ты в Чупрю стрелял. Меня ты убить не можешь – иначе как крест свой вернешь?
Колыван не ответил и штуцера не убрал.
– А Чупря где?
– В пещере.
– Чего не лезет?
– Не может уже.
– Мертвый, что ли? – как-то тускло и странно спросил Колыван. – Чего ты с ним сделал?..