. «На днях я убедился, насколько сложно идет процесс приемки, – говорил на совещании Ленинградской конторы один из директоров скупочного пункта. – Одна знакомая попросила меня принять ее без очереди, я дал пробиреру (кольцо. – Е. О.) и остался посмотреть, что он делает. Он в семи местах пробовал пробированное обручальное кольцо, и на камне поскоблил[286] и по-всякому. Я спросил его – почему вы так смотрите, он отвечает: „Нам банк столько наговорил, что мы за все отвечаем, мы так напуганы, что иначе не можем принимать“»[287]. Дабы не потерять золото по причине перестраховки оценщиков, государство сделало их отказ от приемки золота затруднительным. За это оценщик мог быть административно и материально наказан. Даже в периоды, когда в обращении появлялись партии фальшивых золотых слитков, как это случилось, например, зимой – весной 1934 года, оценщик мог отказаться принять золото только в том случае, если был полностью уверен в подделке[288]. Правление Торгсина спешно разослало на места разъяснения, боясь, что известие о массовой фальсификации слитков и запрет Госбанка скупать подозрительные слитки без паспорта Пробирного управления, удостоверявшего пробу, вызовет массовый отказ оценщиков принимать золото. Видимо, сигналы об отказах уже начали поступать с мест. Правление подчеркивало в своем письме, что ограничения по приему золота являются временными, и призывало оценщиков не избегать ответственности в определении пробы. Для пущей уверенности за необоснованный отказ принимать золото Правление грозило оценщикам лишением продовольственного пайка[289].
Испытание золота было и испытанием для его владельцев, на глазах у которых происходила оценка. Можно только догадываться, что чувствовали люди, глядя на изрезанные, исколотые, разломанные вещи: боль от потери семейных реликвий; разочарование, если золото оказалось низкой пробы или вообще не золотом; боязнь быть обманутым; колебания – сдавать или не сдавать по предложенной цене, разрешать ломать предмет для определения пробы или нет. Документы описывают случаи, когда люди, не доверившись оценщику, несли золото в другой скупочный пункт. Бывало, что оценки одного и того же предмета разными пробирерами расходились: плохие весы, отсутствие гирь, реактивы плохого качества позволяли определить вес и пробу лишь приблизительно[290]. Приблизительность оценки нарастала по мере продвижения от столиц в глубинку, где пробиреры особенно плохо были обеспечены инвентарем и реактивами, да и квалификации не хватало.
Инструкции по приемке свидетельствуют, что государство не хотело потерять и пылинки золота, будь то по причине воровства или неаккуратности. Стол приемщика должен был иметь по бокам и со стороны оценщика бортики, «предохраняющие от возможного отскакивания на пол камней, пружин и др. предметов при взломе (выделено мной. – Е. О.) изделий», а также раструски золотой пыли. Со стороны клиента стол должен был быть защищен стеклянной перегородкой, через которую сдатчик наблюдал работу оценщика. В правой плоскости крышки стола следовало вырезать отверстия, каждое для определенной пробы золота. Приняв предмет, оценщик опускал его в отделение, соответствующее пробе золота. Опустив предмет в ящик, он уже не мог достать его оттуда: ящик был опломбирован в течение всего рабочего дня. С левой стороны в крышке стола предписывалось сделать еще одно отверстие и под ним аналогичный опломбированный ящик для утиля (камни, металлические отходы, бумага после вытирания реактивов, металлическая пыль и др.). Спиливание нужно было производить над специальным ящиком, дно которого покрывалось плотной белой бумагой. В конце рабочего дня пробирер должен был собрать золотую пыль, разлетевшуюся в результате испытания золота: смести со стола весь мусор в специальный ящик, очистить щеткой пылинки с рабочей одежды, указать уборщику точное место, где «самым аккуратным образом подмести пол», и даже тщательно вымыть руки в особом рукомойнике, «вашбанке». Поверхность стола пробирера должна была быть покрыта стеклом, или линолеумом, или металлическим листом, то есть материалом, не позволявшим застрять ни одной пылинке золота, а сам пробирер должен был работать в клеенчатых нарукавниках.
Государство стремилось и из отходов извлечь пользу. В конце рабочего дня оценщик должен был сдать золотоносный утиль старшему приемщику или заведующему, те хранили его в несгораемом шкафу и раз в два месяца, предварительно взвесив и опломбировав ящик, сдавали в Госбанк в Управление драгоценных металлов и инвалюты. Кроме того, скупочные пункты обязаны были сдавать в Госбанк бумагу, которая покрывала рабочий стол пробирера, дно ящиков, и ту, которой снимался жидкий реактив с металла, а также пришедшие в ветхость клеенчатые нарукавники. Для того чтобы пробирер собирал утиль, ему полагалась премия – 10 рублей за каждый грамм чистого золота, полученный из отходов.
Не везде и не всегда инструкции выполнялись. Не у каждого оценщика был такой стол или даже бумага, чтобы покрыть его, не говоря уже о клеенчатых нарукавниках[291]. Но для нас важно отношение государства к золотым операциям – взять у населения все до последней пылинки[292]. Настойчивость, окрики и угрозы делали свое дело – золотая пыль уходила в Госбанк. В огромной стране «распыление» золота было значительным. В 1933 году «припек», образовавшийся из неоплаченных людям излишков и отходов золота и серебра, составил 9 млн рублей, эквивалент почти 7 тонн чистого золота![293] В погоне за золотом появилась новая профессия – «скользящий пробирер» – оценщик, который выезжал в районы, где не было скупочных пунктов Торгсина[294]. Для проникновения в глухие уголки страны Торгсин использовал и частных агентов по скупке золота[295].
В торгсиновской скупке постоянно толпились люди. Особенно много неразберихи и толчеи было в начальный организационный период. Из Ленинграда, например, писали: «Золотая касса не может в короткий восьмичасовой срок пропустить всех желающих сдать золото. Больше 70–80 человек не пропустить, а желающих 100 человек, приходится их разбивать по дням. Многие говорят: „Я больше не приду“»[296]. В крупных городах, чтобы продлить рабочие часы скупки и ликвидировать нарастание очередей, оценщики работали в две смены и, как свидетельствует приведенный документ, существовала «запись на сдачу»[297]. Но на этом мытарства сдатчиков не кончались. За сданное золото оценщик выдавал им не товары и не деньги, а квиток – бумажку с номером, в народе прозванный «собачкой»[298]. С «собачкой» бывшие владельцы ценностей направлялись в очередь к контролеру по приемке ценностей[299]. Пока сдатчики ждали в тесном и душном коридоре, контролер проверял квитанцию, которую получил от пробирера, – правильно ли назначена цена и произведен расчет[300]. Проверив квитанцию, контролер срезал с ее корешка контрольные цифры так, чтобы оставшаяся на квитанции сумма рублей и копеек соответствовала стоимости сданных ценностей. Затем по номеру «собачки» вызывал притомившегося сдатчика, отбирал у него квиток, а взамен вручал квитанцию[301]. Оставшийся у него экземпляр квитанции контролер под расписку отдавал в кассу, куда отправлялся и сдатчик. Здесь наконец-то он получал деньги Торгсина.
Форма денег в Торгсине с годами менялась. Вначале были боны, или товарные ордера Торгсина, сокращенно ТОТ. Подделать ТОТ было несложно, поэтому в 1933 году ордера отменили, а вместо них ввели более защищенные от подделок именные товарные книжки, которые народ называл заборными[302]. Именная книжка состояла из отрывных талонов. При оплате товара кассир магазина срезал талоны на сумму совершенной покупки. Полностью использованные книжки оставались в магазине в «мертвой картотеке». В 1934 году товарные книжки образца 1933 года, так называемые купюрные, были аннулированы[303], а вместо них введены товарные книжки нового образца. Вместе с ними по всей стране был установлен и новый порядок, при котором покупатели прикреплялись к магазинам: они могли покупать товары только там, где сдали ценности.
Государство кнутом и пряником пыталось заставить скупку работать быстрее. По призыву Сталина летом 1933 года оценщики Торгсина, как и другие работники страны, перешли на сдельщину. Их зарплата стала зависеть от количества обслуженных клиентов. Нормы были напряженными: для получения максимальной зарплаты оценщик должен был обслужить 4200 или больше «сдатчиков» в месяц, то есть около 150 человек в день! Даже обслуживая порядка 100 человек в день (2400 чел. в месяц) – нагрузка немалая, – оценщик мог рассчитывать только на минимальную зарплату[304]. Сдельщина больно ударила по оценщикам периферийных мелких скупочных пунктов, где число сдатчиков ценностей было ограничено, по сути обрекая их на минимальную зарплату. В крупных же городах спешка в обслуживании клиентов в погоне за количеством была чревата ошибками. В годы карточной системы первой половины 1930-х годов не столько зарплата, сколько паек играл роль главного стимула улучшения работы. Оценщики и контролеры Торгсина получали «золотые» пайки. В паек входили торгсиновские экспортные товары, но платить за них нужно было в простых рублях по кооперативным ценам