Торгсин предлагал и валютные похоронные услуги для моряков. Одна история особо привлекает внимание как квинтэссенция конфликта революционных идеалов с реалиями валютного экстремизма. Она замечательно выражает сущность Торгсина. Случай произошел в 1934 году и разбирался в НКВД. На турецком пароходе убился матрос. Капитан парохода заказал доски, «мануфактуру» и другие предметы, чтобы похороны прошли «по турецкому обряду». Советские моряки по инициативе интерклуба решили политически грамотно проводить своего товарища по классу: они оплатили оркестр, венки и знамена. Руководство же портового торгсина видело в похоронах лишь возможность заработать валюту. В счет капитану были включены не только заказанные им товары, но и стоимость земли и даже оркестра, уже оплаченного интерклубом. По сообщению местного отдела НКВД, при предъявлении счета капитану «произошла безобразная торгашеская сцена». Капитан протестовал, ссылаясь на то, что земля была предоставлена бесплатно и что «по обряду мусульман с оркестром нельзя хоронить». Торгсин торговался, пытаясь получить деньги за революционную музыку и советскую землю. После того как Торгсин заявил капитану, что деньги насильно вычтут из фрахтовых сумм, он вынужденно заплатил за революционные атрибуты. Дело, однако, обернулось политическим скандалом, потому что возмущенные турецкие моряки написали в газету, а турецкое пароходное начальство обратилось в Наркомат иностранных дел СССР.
В этой истории блюстителем чистоты революционных принципов выступил НКВД. По мнению начальника городского отдела НКВД, Торгсин «забыл», что советская торговля должна иметь идейно-политический характер, что она не могла быть просто средством зарабатывания денег, а призвана была проводить в жизнь классовые принципы, в данном случае – пролетарский интернационализм. Если Торгсин не мог взять на себя расходы по революционным похоронам, продолжал начальник городского отдела НКВД, то он хотя бы не должен был обворовывать свой интерклуб и заставлять капиталистов платить за революционную солидарность. Следует подчеркнуть, что сотрудник НКВД говорил не о порядочности в проведении сделки, а о политических принципах, ибо, по его мнению, «нельзя было капиталистическую торговую фирму заставлять платить деньги за церемонии… выражающие революционные стремления советских моряков» (выделено мной. – Е. О.)[838]. Дилемма, однако, состояла в том, что соблюдение идейно-политических принципов вело к ограничению валютного дохода. Погоня за валютой для нужд индустриализации требовала пересмотра революционных принципов. Построение социализма в СССР оборачивалось потерей чистоты классовой идеологии. История с похоронами турецкого матроса, как и попустительство проституции в портовых торгсинах – свидетельство идейной беспринципности Торгсина, который был слугой двух господ: служа делу построения социализма, он служил и капиталу. В этом смысле Торгсин, как в своем портовом хозяйстве, так и в своих общих принципах работы являлся предательством идей революции. Это заключение особенно важно потому, что Торгсин был не частной лавочкой, а государственным предприятием.
Советский шипчандлер 1930-х годов заслуживает специального внимания. Галерея портовых работников включала как неудачников и опустившихся пьяниц, которые нашли в порту последнее профессиональное пристанище, так и людей, преданных своему делу, а также преуспевавших воров и жуликов. Среди шипчандлеров практически не было коммунистов[839]. Костяк составляли шипчандлеры с дореволюционным стажем, которые продолжали и при советской власти делать то, что знали и умели[840]. Пытаясь освободиться от «чуждых», а также из-за острой нехватки портовых работников руководство Торгсина предприняло попытку создать штат пролетарских шипчандлеров, в 1934 году запоздало организовав краткосрочные курсы в Одессе и Ленинграде[841]. ОГПУ проводило проверку и зачисление курсантов. Несмотря на ощутимые государственные затраты (5 тыс. рублей на каждого курсанта), эксперимент не удался. Комсомольский порыв к наведению порядка в портах разбился о советскую бесхозяйственность и круговую поруку старых профессионалов, которые выживали молодых и неопытных. По отзывам с мест, недостаток и текучесть кадров в портах оставались высокими, а приходили «все больше неудачники»[842]. По словам Ленинградского руководства, в 1934 году порт был прибежищем «неполноценных, лодырей и бюллетенщиков», уволенных из городского торгсина[843]. Если даже Ленинградский порт испытывал трудности с подбором людей, владевших иностранными языками, что уж говорить о глубинке. В Мурманском порту, например, до самого закрытия Торгсина никто из шипчандлеров не знал иностранных языков, а многие вообще были неграмотны[844].
По сообщениям из Евпатории, зарплата местного шипчандлера составляла всего 30 рублей в месяц, а пайка ему не полагалось[845]. Даже в Ленинградском порту шипчандлер получал относительно низкий оклад – 100 рублей плюс небольшой процент от стоимости сделанных капитанами заказов[846]. А ведь работа была не из легких. В разгар сезона на одного шипчандлера в Ленинградском порту приходилось более десятка пароходов[847]. При обширной территории порта (25 км) линия обслуживания судов достигала 7–14 км, а автобус ходил два раза в час, к тому же нерегулярно. При транспортной бедности шипчандлерств их работникам приходилось ходить пешком. К тому же на работу в Ленинградский порт нужно было добираться из города на трамвае, а потом еще топать 3 км от трамвайной остановки.
Документы позволяют увидеть, как облагораживался облик советского шипчандлера по мере того, как портовые торгсины набирали валютные обороты. В декабре 1930 года – Торгсин всего два месяца как принял портовое хозяйство от Совторгфлота – заведующий портового хозяйства Новороссийска некто Языков в письме в Правление Торгсина описывал своих работников:
Один ходит в обтрепанной или еще лучше в рваной кожаной тужурке, без подметок ботинки, подозрительного цвета и фасона фуражка, другой – в пиджаке, сделанном из 4-го срока старой шинели без подкладки, с отрепанными рукавами и, если воротник этого пиджака вытопить, то мыльный завод может получить пуда два сала, или еще хуже, в темно-синих брюках, сзади серая заплата.
«Весьма печальное настроение» получается, заключал Языков[848]. Видя поношенную одежду шипчандлеров, иностранные капитаны из жалости порой покупали им что-нибудь поприличнее[849].
Шипчандлер был не только раздет, но и, как большинство населения страны, голодал. Впрочем, через его руки каждый день проходили бесценные по тем временам деликатесы. Как писал тот же Языков:
Не имея возможности совершенно оторваться пообедать, (шипчандлер. – Е. О.) вынужден это делать почти на ходу и в этом случае ручаться за то, что он не отломит кусок сыра, колбасы, окорока, печенья или масла, конечно, нельзя. Кроме этого, ведь он человек и все эти продукты у него на глазах, вместе с тем желудок его голоден. Полное основание предполагать – в его мозгах создается мнение, что он будет для себя преступник, если не возьмет – он берет и ест.
Путем нехитрых арифметических подсчетов заведующий Новороссийского портового торгсина заключал, что если каждый отломит хотя бы по 50 г сыра в день, то за год семь его сотрудников съедят 130 кг этого валютного продукта. Прибавьте к этому «еще и другие ласкающие глаза и желудок» деликатесы, и сотни сложатся в тысячи[850]. Увольнять за такие нарушения нельзя – не с кем будет работать, поэтому Языков просил Портовый сектор Торгсина создать специальный товарный фонд, чтобы приодеть и подкормить шипчандлеров, ведь они являлись первыми советскими представителями, кого видели иностранные моряки.
Видимо, не один Языков жаловался. В ноябре 1932 года Правление Торгсина разрешило шипчандлерам для представительства раз в год покупать в Торгсине один костюм, одно пальто, одну пару обуви, головной убор и три пары носков – товары по тому времени бесценные; кроме того, шипчандлер платил за них по низким кооперативным ценам. Получить эту одежду можно было только после трех месяцев работы[851] – мера против ловкачества, иначе немало нашлось бы желающих по тем тяжелым временам наняться в портовый торгсин с целью приодеться, а приодевшись, уйти. Кроме новой одежды, шипчандлерам полагались папиросы – а то ведь курят в капитанской каюте махорку! – и деньги на угощение капитанов. Сумма была небольшая, максимум двадцать рублей в месяц, из которых на личные представительские нужды шипчандлер мог потратить только пять рублей[852]. Жалобы шипчандлеров свидетельствуют, что и эти пять рублей приходилось выпрашивать у заведующего[853]. Унизительное безденежье было уделом советского шипчандлера. Быстро потратив отпущенную сумму, он «старался избегать моментов, требующих угощения» или ловчил, включая потраченную на угощение капитана сумму в счет парохода[854].
В профессии шипчандлера были и приятные моменты. Он был предоставлен самому себе и, пользуясь свободой, а также подстегиваемый нуждой, находил способы улучшить свое материальное положение. Предприимчивость и обман могли превратить порт в доходное место. Шипчандлеры присваивали часть или все гратификационные, полагавшиеся капитану, используя подлог (фиктивные счета, подделка подписи капитана); порой капитаны сами не полностью забирали товары в счет гратификационных