Е. О.) было такое у нас. Помню, как сегодня, взяли моего отца. Взяли моего отца тоже за золото. Ну а так как был у нас один, фамилия его была Энтин. Вроде бы по наслышимости он был как стукач. Мама и мы жили бедно. У нас ничего не было. Пол у нас был земляной, знаете, как в селе. И она пришла к нему и сказала (рассказчик переходит на идиш. – Е. О.):
– Хаим, что это? Почему они забрали моего мужа?
– Не волнуйся. Завтра он будет дома. (Рассказчик переходит на русский язык. – Е. О.) Вы знаете нашу жизнь, наше это вот. Не волнуйтесь.
Завтра, правда, наутро отец приехал домой. Побитый. Ему ставили пальцы между дверьми, чтобы он признавался, или у него что-то есть. А если у него – нема, чтобы он сказал, у кого есть. Понимаете? …Были такие, что имели. Косов. Он занимался скотом, у него было (золото. – Е. О.). Так у него все забрали, и его забрали уже. Его забрали и так никто не знал, куда он делся. Ну, были слухи такие, что его убили, что, мол, он уже не нужный. Его уже использовали для этого дела, его расстреляли…[922]
– Много было таких евреев, которых забирали за золото?
– Было. Было у нас. Было. Было. Было. Вообще-то очень много забирали, но это все было несправедливо. Может, было 2–3 человека таких, что у него было (золото. – Е. О.), во. А в основном не было. В основном были такие, что просто брали на испытание или чтобы у него что-то выжать. Или чтобы он либо на кого-то что-то сказал, что он знает[923].
ОГПУ было не занимать изобретательности. Сотрудники политического управления требовали, чтобы клиенты Торгсина перенаправляли полученные из-за границы валютные переводы на счет ОГПУ или делали «добровольные» пожертвования в фонд индустриализации или МОПР[924]. В ход шла нехитрая логика: если у человека нашлась валюта для себя самого, то он, конечно, должен иметь ее и для страны[925]. В анонимном письме, посланном летом 1933 года из Ленинграда на имя председателя ОГПУ В. Р. Менжинского (копии ушли в прокуратуру СССР Р. П. Катаняну, наркому финансов СССР Г. Ф. Гринько и заместителю наркома иностранных дел Г. Я. Сокольникову), сообщалось:
ОГПУ в Ленинграде вынуждает граждан трудящихся, имеющих торгсиновские книжки, списывать с текущих счетов в Торгсине большую часть их сбережений под видом добровольного пожертвования. Иногда эти пожертвования достигают почти всей суммы текущего счета в Торгсине. Граждане под влиянием репрессий, а некоторые, боясь репрессий, отдают все, что с них требуют, а иногда и больше, лишь бы их не преследовали[926].
ОГПУ могло получить валюту и без согласия владельца банковского счета. В одном из документов Правление Торгсина описало такой случай: «В Запорожье директора н[ашего] универмага пригласили в ГПУ и предложили сделать перевод в фонд индустриализации, 30 долларов по заборной книжке одного арестованного покупателя»[927]. Охота на валютные переводы оставила след и в архивах ОГПУ. Циркуляр № 203 Экономического управления от 26 февраля 1932 года сообщал об участившихся случаях ареста местными органами ОГПУ людей, в адрес которых поступали валютные переводы из-за границы[928]. Арестованные выдавали ОГПУ расписки о получении валюты, после этого их освобождали, но валюта оставалась у «органов». В иностранные банки поступали жалобы на действия ОГПУ.
Воспоминания людей и письма 1930-х годов, посланные из СССР за границу, упоминают «деньги спасения» – выкуп за освобождение арестованных в СССР родственников. В одном из писем, пришедшем в США из местечка в Подолии в 1932 году, очевидец писал сыну: «…у нас возобновилась болезнь прошлогодней зимы – арестовывают людей и требуют от них „деньги спасения“». А некто Глузгольд, проживавший в 1930-е годы в США в городе Эльма, штат Айова, написал редактору местной газеты о том, что в их город и соседние местности приходили телеграммы из Подольской и Волынской областей УССР от родственников с просьбами как можно скорее выслать денежные переводы. ОГПУ, чтобы получить выкуп, арестовывало и пытало людей, у которых были семьи за границей. После получения денежного перевода местное ГПУ отпускало людей, но затем вновь следовали арест и вымогательство новой суммы валюты. По словам Глузгольда, телеграммы приходили от одних и тех же лиц каждые две недели. Родственники в СССР просили немедленно телеграфировать о высылке денег, чтобы избавить их от лишней недели пребывания в тюрьме[929].
ОГПУ оправдывало конфискацию золота и валюты у клиентов Торгсина тем, что отбирало припрятанные ценности, которые государство в противном случае не получило бы. Конфискация валютных переводов не укладывается в это объяснение. В случае с валютными переводами ОГПУ забирало деньги, которые уже находились на счету государственной организации «Торгсин». Люди не получали эти деньги на руки и, следовательно, не могли их спрятать. Валютные переводы из-за границы не просто были законными и совершались открыто – руководство страны их всячески поощряло. Конфискация валютных переводов раскрывает истинную, ведомственную, природу антиторгсиновских операций ОГПУ. Политическое управление радело о выполнении валютного плана своего ведомства. Число жалоб Торгсина на действия ОГПУ возрастало в последнем квартале года, когда Политическому управлению нужно было рапортовать к важнейшим советским праздникам – Дню революции (7 ноября) и Дню сталинской конституции (30 декабря), а также отчитываться о выполнении годового валютного плана.
Руководство ОГПУ знало о злоупотреблениях и, следуя рекомендациям руководства страны не подрывать работу Торгсина, пыталось регламентировать кампании по изъятию валюты. ЭКУ, например, требовало отбирать переводы только в случае наличия доказательств о перепродаже полученной валюты, что считалось спекуляцией. Аресты «валютчиков» должны были проводиться только с поличным, во время совершения противозаконных сделок. Конфискация золотых и серебряных предметов домашнего обихода разрешалась только в тех случаях, когда их накопление носило «явно спекулятивный характер», то есть ценности шли на перепродажу. Запрещалось обезличивать изъятое ценное имущество вплоть до решения Особого совещания при коллегии ОГПУ о «задержании ценностей» или возврате их владельцам[930]. Однако директивы валютного плана действовали сильнее регламентаций, злоупотребления ОГПУ продолжались, благо «эластичное» определение спекуляции открывало простор для нарушений. ОГПУ, кроме того, чувствовало поддержку руководства страны, которое больше доверяло чекистам, чем «торгашам» Торгсина: «Надо сказать спасибо чекистам», – с восторгом воскликнул Сталин после доклада о росте валютной кассы ОГПУ[931].
Действия ОГПУ приводили к тому, что население настороженно относилось к Торгсину. Распространялись слухи о том, что Торгсин был «организован в помощь ОГПУ», являлся его «подсобным хозяйством», «ловушкой сдатчиков золота»[932], что покупателей в Торгсине фотографировали и давали о них сведения «в органы»[933]. Ассоциация с ОГПУ отпугивала покупателей. Заведующий Валдайского отделения Торгсина, например, объяснял невыполнение валютного плана универмага тем, что там кассиром работает жена агента ОГПУ, «которую все население знает и задает вопрос, зачем она здесь посажена?»[934]. Правление Торгсина сообщало правительству, что во все его конторы поступали запросы населения о том, не опасно ли получать переводы «в связи с производимой ОГПУ выемкой» золота[935]. Страхи были настолько расхожи, что случаи, когда сдача ценностей проходила без последствий, могли вызывать удивление: «Гражданка деревни Чекуново зашла в магазин утром в 7 часов 30 мин., купила на 20 рублей и была удивлена, что ничего нет страшного, и рассказывает: „У нас все говорят, что как зайдешь в Торгсин, здесь тебя и арестуют. Теперь приду домой и расскажу, что совсем не так, и наших много придет покупать“»[936].
В глубинке работники Торгсина, радея за выполнение валютного плана, пытались публично отмежеваться от ОГПУ. Объявление об открытии универмага Торгсина в Сычевке (Западная контора), зазывая в магазин, уверяло будущих покупателей, что «слухи и разговоры о том, что за сдаваемые золотые и серебряные монеты сдатчики привлекаются к ответственности, есть ничем не обоснованная ложь»[937]. Правление Торгсина, однако, выступало против разглашений секретных сведений об арестах покупателей. Они настораживали людей, ведь дыма, как известно, без огня не бывает.
Во многих случаях ОГПУ изымало у покупателей Торгсина незначительные суммы, а рейды носили спорадический характер, но в конечном счете было не важно, что отняли всего лишь несколько монет или бутылку «Торгсиновки»[938]. Слухи и страхи распространялись быстро, парализуя население. Так, в Херсоне в ноябре 1931 года в результате операций местного ГПУ против «валютчиков» ежедневная выручка Торгсина упала с 700 до 100 долларов[939]. В Котласе после арестов, проведенных ОГПУ в декабре 1932 – январе 1933 года (было арестовано 100 человек), торгсиновская торговля практически прекратилась