дующих документах, регламентировавших его деятельность. Двери Торгсина были открыты каждому, кто обладал валютными ценностями. Не важно, кто приносил золото в Торгсин и какими путями оно досталось людям, лишь бы сдавали. Оценщикам-приемщикам запрещалось требовать документы у людей; записывать фамилию и другие данные они должны были со слов самого человека. Сдававший ценности мог получить товарную книжку Торгсина, вообще не называя никакого имени, на предъявителя[948]. Таким образом, в Торгсине покупатели были социально равноправны. Возвращаясь к раздумьям советского человека 1930-х годов о том, где проходила грань между людьми, которых ОГПУ арестовало в Торгсине, и теми, кто избежал этой участи, следует сделать вывод, что социальное положение покупателей здесь было ни при чем. Безусловно, среди арестованных покупателей Торгсина попадались «бывшие», но хватало там и трудящихся – рабочих, служащих и колхозников. Материалы Торгсина подтверждают это, да и сам партиец, автор цитированного ранее письма, возмущаясь действиями ОГПУ, признал, что «и пролетарий и колхозник» заходили в Торгсин с опаской.
В поиске логики в действиях ОГПУ можно предположить, что в Торгсине арестовывали только владельцев крупных валютных сумм. Но и эта гипотеза не выдерживает проверки. Появление Торгсина фактически означало, что ОГПУ потеряло право арестовывать кого-либо за хранение валюты и золота, будь то крупные или мелкие суммы. В соответствии с правилами работы Торгсина наличие валюты или золота само по себе не делало человека преступником. ОГПУ могло преследовать людей только за незаконное использование ценностей – операции на черном рынке. Более того, с точки зрения логики работы Торгсина, чем больше человек приносил золота и валюты в его магазины и, следовательно, чем больше у него было ценностей, тем лучше. Постановления, регламентировавшие деятельность Торгсина, не делали различий в валютных правах владельцев мелких и крупных сумм. «Мелкий держатель ценностей», «крупный держатель ценностей» – эти категории, хотя и встречаются в документах Торгсина, не представляют социальной дискриминации, а носят экономический характер. Анализ архивных документов также опровергает гипотетическое предположение о том, что арестованные покупатели Торгсина были только или в основном крупными владельцами ценностей. Конторы Торгсина жаловались, что ОГПУ проводило аресты огульно и жертвами массовых кампаний становились в основном «мелкие держатели ценностей». Приводимые в документах конфискованные суммы часто являются символическими – несколько золотых монет, несколько рублей бонами Торгсина. Среди конфискованных товаров – не меха, икра и антиквариат, а обычные продукты – банка консервов, бутылка водки, мешок муки.
И наконец, еще одно возможное объяснение арестов клиентов Торгсина. ОГПУ оправдывало свои действия борьбой со спекуляцией на черном рынке, то есть тем, что пресекает валютные сделки вне зоны легальных операций Торгсина. Рассматривая гипотезу о том, что в Торгсине были арестованы только спекулянты, прежде всего следует сказать, что в странах с рыночной экономикой львиная доля операций с валютой, за которые преследовались советские граждане (обмен валюты, покупка и продажа за валюту, минуя государственное посредничество, и др.), не считались бы преступлением. Однако более важно другое. Вокруг Торгсина действительно существовал обширный черный рынок, и ОГПУ задержало немало людей за проведение запрещенных советским законодательством валютных сделок, но эти материалы не являлись предметом рассмотрения в данной главе. Приведенные в ней факты свидетельствуют, что под видом борьбы со спекуляцией ОГПУ регулярно и осознанно в интересах выполнения валютного плана своего ведомства использовало Торгсин для выявления владельцев ценностей. Аресты часто проводились во время совершения легальных операций – покупки товаров в самом магазине, что и давало Правлению Торгсина право протестовать против действий ОГПУ. Истинной причиной арестов было то, что у людей было что забрать – валюта и золото. В этом и состояла логика действий ОГПУ, которую пытались постичь советские граждане, решая, идти ли им в Торгсин. Ни пролетарское происхождение, ни мизерное количество валюты, ни законность совершаемых операций не гарантировали людям того, что они смогут избежать слежки, обыска, конфискации имущества или ареста.
Не будет открытием сказать, что жизнь в СССР в 1930-е годы была отмечена произволом карательных органов. Но история Торгсина позволяет увидеть и другие черты советской повседневности. Логика арестов покупателей Торгсина свидетельствует, что бояться приходилось всем, у кого были валюта и золото. Все решал слепой случай: совпадет поход в Торгсин с очередной «валютной зачисткой» ОГПУ или нет. Любое посещение Торгсина было сопряжено с риском, никто не имел полной гарантии безопасного возвращения домой. Речь шла лишь о степени вероятности ареста. История валютного соперничества ОГПУ и Торгсина свидетельствует о том, что даже рутинное событие – покупка хлеба в магазине – могло стать рискованным приключением и обернуться слежкой, обыском, конфискацией имущества и даже арестом. Советская повседневность имела авантюрный характер.
Позволю себе сделать отступление. Обыденно-приключенческий характер советской повседневности, при котором любое, даже самое незначительное дело становилось событием – свершением или трагедией – не было исключительной чертой сталинского правления. Политическая и социально-экономическая система, а также тип культуры, определявшие характер советской повседневности, сформировавшиеся при Сталине, пережили диктатора. Острый дефицит товаров, беззаконие, бюрократическая волокита и многие другие факторы продолжали воспроизводить авантюрно-приключенческий характер советских будней, хотя со смертью Сталина элемент опасности и риска в повседневной жизни советского человека резко снизился. Видимо, не случайно в русском языке для вполне обыденного события – покупки в магазине – используется термин поход: слово, которое подразумевает лишения, трудности и риск.
В советской жизни была обыденность приключения и в том смысле, что приключения случались каждый день, и в том, что они случались по самому обыденному поводу. Этот событийно-авантюрный характер повседневности был изматывающим, ибо любая мелочь – починить дверной замок, добиться, чтобы в химчистке не испортили пальто, купить мебель, оформить паспорт и т. д. и т. п. – превращалась в проблему. Кто-то возразит, что уж очень убого выглядят эти «приключения». Однако изнутри советской жизни эти повседневные приключения-события не воспринимались как незначительные или убогие, потому что временные и душевные затраты на них шли огромные. В западном рыночном мире для решения подобных проблем достаточно телефонного звонка – вопрос решится быстро и безболезненно, – но не оставаясь в памяти, событие не свершалось. В советской повседневности на мелочи жизни уходили дни, недели, месяцы, да что там – сама жизнь! По поводу незначительных по западным меркам проблем разыгрывались трагедии и праздновались победы. Отстоял человек шесть часов в очереди, а пальто или ботинки его размера закончились – трагедия! Провел в ОВИРе[949] вместо трех дней три часа – победа! Люди вспоминали эти события: горевали по поводу провала или хвалились удачно проведенной операцией.
Событийно-приключенческий характер повседневности делал советскую жизнь насыщенной эмоциями. Этот феномен подмечали иностранцы, которым приходилось длительное время жить в СССР. В их воспоминаниях и ощущениях советская действительность предстает мелочно-изматывающей, но и эмоционально-насыщенной. Советский человек, уехавший на Запад, может с содроганием вспоминать сверхнагрузки и напряжение повседневной жизни в СССР, однако ему может не доставать ее эмоциональной насыщенности и событийности. «Наркотик» обыденности приключения у советского человека был в крови.
Но вернемся в Торгсин. Свершения и приключения подразумевают риск, самопожертвование и героизм. Казалось бы, что может быть героического в покупке хлеба или штанов? Но как свидетельствуют документы Торгсина, требовалась решимость – напряжение воли, преодоление сомнений и боязни, – чтобы войти в Торгсин. Кто знает, сколько бессонных ночей провели люди перед тем, как решиться переступить порог предприятия с загадочной вывеской «Торгсин».
Поскольку идти в Торгсин было необходимо – голод не тетка, – люди прибегали к разным хитростям. Уезжали в другой город, где их никто не знал, сдавать ценности и покупать товары. Во время сдачи золота, если видели знакомого, немедленно уходили из магазина, иногда даже оставляя ценности, возвращаясь назад через несколько часов[950]. Опасения, что знакомые донесут «куда следует» об имевшемся у них золоте, были сильнее боязни его потерять. Особенно осторожничали крестьяне или, как выразился автор одного донесения, «особенно из деревень публика боится»[951]. В отчете Нижегородской конторы Торгсина сообщалось, что, прежде чем купить, крестьяне вели наблюдение и даже провожали покупателей до квартир, затем снова возвращались в магазин наблюдать[952].
Людская изобретательность не знает границ. Нашлись такие, кто взял на вооружение опыт ОГПУ. Маскируясь под его агентов – поистине криминальная мимикрия, – они грабили покупателей Торгсина (действия ОГПУ тоже являлись грабежом, но грабежом ведомственным). Управляющий Московской городской конторы Торгсина предупреждал директоров подведомственных универмагов: «За последнее время вокруг н[аших] торговых точек работает шайка аферистов, которые под видом сотрудников ГПУ и МУРа заранее в магазине при сдаче ценностей или покупке товаров намечают себе жертву и по выходе н[аших] клиентов из универмагов задерживают их и отбирают ценности (тов[арные] книжки и пр.)»