[962] о выпуске парфюмерии в фирменной целлулоидной упаковке, а рядом в магазине не было упаковочной бумаги, шпагата[963]. В декабре 1933 года, подводя итоги, руководство Ленинградского Торгсина жаловалось, что из заказанных 245 тонн оберточной бумаги дали только 33 тонны[964]. На периферии и того хуже. Продавцы заворачивали покупки в газету (если была), сахар насыпали «голыми и потными руками»[965]. Реклама трубила о «скорняцких мастерицах», «пошиве готового платья и белья», в то время как в одном из лучших магазинов в Ленинграде, известном как «краса Торгсина», не было обыкновенных овощей – моркови, лука, чеснока[966].
Перебои в снабжении – бич советской торговли – лихорадили и Торгсин. Материалы контор изобилуют жалобами на срывы поставок. Из Нижнего Новгорода, например, писали, что в январе – феврале 1932 года универмаг Торгсина находился практически без товаров, но зато с середины марта до конца апреля его буквально завалили – прислали 1,5 тыс. ящиков и 7 вагонов товара: «все склады забили, новых складов взяли два и их заполнили, в универмаге кругом наложили кипы, ящики, почти закрыли проход покупателям». Мука и сахар не залежались, но что творилось! Выстроились «колоссальные очереди, пришлось даже конной милицией разгонять», жаловались нижегородцы[967]. Торгсин снабжался из тех же скудных государственных фондов, что и остальная советская торговля, поэтому, если мука и сахар пропадали из коммерческих магазинов, то и в Торгсине с ними были перебои, а как только в торгсины с получением нового урожая начинали активно поступать мука, крупа и другие продукты, то, как правило, они вскоре в достатке появлялись и в невалютных магазинах. Торгсин, хоть и был немного впереди, но, по большому счету, хромал «в ногу» со всей советской торговлей.
Сдача ценностей и обладание книжкой Торгсина не гарантировали людям покупку желанных продуктов и товаров. Мука, крупа, сахар, спрос на которые во время голода был особенно велик, быстро исчезали из магазинов. В Петрозаводске, например, в торгсине в конце августа 1932 года в продаже были лишь перец и горчица[968]. Коканд просил два вагона муки в месяц, а получил лишь 30 мешков; их хватило на один день торговли. Месячная потребность в рисе составляла 1,5 вагона, а получили только 40 мешков, которые в Коканде продали в течение двух дней (май 1932)[969]. Весной 1932 года из Киева сообщали об огромных очередях, в которых люди «простаивали днями и ночами в продолжении недель, запруживали улицы и стимулировали развитие сыпного тифа… ежедневные драки в самом помещении Торгсина и на улице»[970]. Таким было преддверие массового голода. С его наступлением огромные очереди, которые выстраивались с 4–5 часов утра, и хронический недостаток продуктов стали общим местом в донесениях с мест. В крупных городах конная милиция усмиряла толпы отчаявшихся людей.
Часто люди не могли купить то, за чем пришли в Торгсин, так что приходилось откладывать покупку[971]. В декабре 1932 года в Харькове по ордерам денежных переводов торгсин задолжал покупателям продуктов на 76 тыс. рублей, а по бытовому золоту – на 15 тыс. рублей. Существовало негласное распоряжение не обещать покупателям быстро получить продукты[972]. Из Средней Азии в 1933 году писали: объявят по городу, что в Торгсин поступили сахар и рис, – начинается активная сдача ценностей, а потом оказывается, что товаров так мало, что отпускают лишь по килограмму в руки. Это, кстати, одно из свидетельств существования норм продажи даже в валютном Торгсине. Не случайно крестьяне, отличавшиеся особой осторожностью и практичностью, предпочитали сдавать ценности небольшими партиями, например отпиливали маленькие кусочки золота. Это явление автор одного из донесений назвал «измельчанием сдатчиков»[973]. «Отложенный спрос», по мнению руководителей посылочной деятельности Торгсина, был причиной «непрерывного роста невыбранных сумм заказов»[974]. Гражданин Кутесман из Волочиска, подтверждая это, весной 1932 года жаловался:
Мне 70 лет. Дети мои в Аргентине. Живу исключительно помощью, посланными деньгами… Уже прошло четыре месяца, как мне дети прислали 35 долларов… из них после приезда в Киев насилу получил продуктов на 40 рублей, а остальные до сего времени не могу получить. Дети мои каждый раз запрашивают, получил ли я? Не знаю, что ответить. Ответить, что 4,5 месяца не получал – не хочется, чтобы враги наши знали. Писать, что «да» – так не могу, ибо обречен на голод…[975]
Положение покупателей осложнялось и тем, что срок торгсиновских денег был ограничен[976]; кроме того, использовать их нужно было в пределах города, где они были выданы. До введения именных книжек на обезличенные боны Торгсина ставили штамп с названием города. Для перевода книжки в другой город требовалось пройти бюрократическую процедуру переоформления. Разовые талоны и однодневные книжки на мелкие суммы должны были быть использованы в день сдачи ценностей, поэтому человек должен был прежде удостовериться, что в магазине есть нужный ему товар. Иначе пиши пропали фамильные ценности! В условиях постоянного недостатка, а то и длительного отсутствия продуктов и товаров главного спроса эти ограничения по времени и месту покупки приводили к тому, что люди вынуждены были брать то, что дают. «Круп мне не дали, сахару – тоже, – писал разочарованный покупатель. – Зато пришлось взять материи на рубаху, но шить ее нечем, так как ниток в продаже нет. Хорошо, что хоть муки дали пять кило»[977]. Некто А. И. Мамон из Самарканда жаловался в Правление Торгсина, что директор местного торгсина предлагал ему в счет перевода из-за границы вместо муки, сахара и масла купить мед, шоколад и мармелад. Не то чтобы Мамон не любил шоколад, но дело было зимой 1933 года – время голода, когда жизнь зависела от куска хлеба. Мука, сахар и крупа в Самаркандском торгсине отсутствовали, и директор не знал, когда они поступят[978]. В дело шел принудительный ассортимент: чтобы получить муку и крупу, нужно было в нагрузку купить залежавшийся товар[979]. Комбинации получались неожиданные: к чаю прилагались синька, вазелин, гребенки, мыльный порошок. Письма-жалобы шли в газеты и родственникам за границу. Жалобы советских немцев, например, дошли до германского консула, который обратился в Торгсин с протестом против принудительного ассортимента, составлявшего значительную часть денежных переводов для голодавших[980]. Из-за идиотизма централизованного снабжения залежавшийся на полках одних торгсинов товар в других местностях мог быть в дефиците.
Переводы и посылки в Торгсине задерживали и теряли, товары не докладывали, плохо паковали, продукты приходили испорченными. В документах сообщалось, что покупатели порой предпочитали не ждать посылку, а приехать за ней[981]. Некоторые истории похожи на анекдоты. Одного клиента, которому были переведены деньги через Торгсин, вызвали из Новороссийска в Ростов-на-Дону для получения посылки. Вызванный гражданин здорово издержался на дорогу, а когда приехал, вместо посылки получил советские рубли, которые не покрыли проездных расходов. Или: получатель перевода через два месяца со дня перевода умер, не дождавшись получения денег, которые были предназначены для поддержки его здоровья[982]. Из Госбанка СССР, через который на Торгсин шли переводы из-за границы, гневно писали: «Торгсин, не розыскав адресата по переводам, не только не возвращает денег обратно, но даже не сообщает Госбанку о том, что адресат не розыскан. Количество рекламаций растет». Иностранцы, отправившие переводы в СССР, подавали в суд – тот назначал Торгсину штрафы; в Госбанке же вынужденно завели специального сотрудника для приема устных и письменных жалоб на Торгсин[983]. Наркомат иностранных дел собрал выдержки из сообщений советских консулов в разных странах мира, которые под напором разгневанных иностранцев вынуждены были жаловаться в Москву. Консулы сообщали, что даже телеграфные переводы шли несколько недель, а ожидание почтовых доходило порой до девяти месяцев[984]. «С каждым переводом что-нибудь да случится», – заключал НКИД.
Во время голода мало кто волновался о культуре торговли: голодный все стерпит за мешок муки. Но с улучшением продовольственной ситуации Торгсину пришлось конкурировать с образцовыми невалютными универмагами. Тут-то и зазвучали призывы наладить культурную социалистическую торговлю, заняться рекламой, изучать потребительский спрос, следить за модой, проводить декадники чистоты и т. д. и т. п. Как высказался один из руководителей: «нам нужны не распределительные пункты, а культурные, по-советски торгующие предприятия»[985]. Вежливость и уважение к потребителю, однако, давались тяжело. Хамство начиналось у самого входа. «Наши сторожа, которые стоят около дверей, – говорилось на собрании работников Узбекской конторы Торгсина, – привыкли толкать публику, прямо как немые… хватают за пояс и тащат»