авая ценностей. Управляющий Московской областной конторы Торгсина Дорон писал в московскую милицию (июнь 1935):
За последнее время по нашим универмагам усилились случаи хищения товаров по поддельным квитанциям Торгсина. Злоумышленники настолько тонко подделывают штампы и шифр универмагов, что работники универмагов не всегда в состоянии отличить правильную квитанцию универмага от поддельной. Подделка выявляется только после проверки бухгалтерией кассы против чека отпуска товаров. От поддельных товарных квитанций Торгсин несет колоссальные убытки. Все наши усилия ликвидировать подобные злоупотребления без Вашей помощи бессильны[1033].
Те, у кого не было своих ценностей, находили способы попасть в Торгсин. Исаак Тартаковский, переживший голод на Украине, вспоминал беспризорников, которые охотились за хорошо одетыми женщинами. На бегу они вырывали золотые серьги из уха жертвы. Поджидали и выходивших из Торгсина покупателей, поэтому следовало прятать купленный хлеб или держать буханку обеими руками – иначе вырвут[1034]. Акты задержания свидетельствуют, что воровство было одним из распространенных способов заполучить торгсиновские товары. Гражданка Петрова, не имея денег Торгсина[1035], зашла в универмаг № 4 в Ленинграде «посмотреть жакеты и прицениться». Попросив показать ей два жакета, она вернула продавцу только один. При досмотре второй жакет был найден на полу у нее под ногами. Видимо, «гражданка-покупательница», спрятала ворованное под одеждой, а когда поймали, «уронила» его на пол. «Гражданин Андреев Иван Андреевич, 13-ти лет, разбил стекло в витрине и вытащил две пары чулок» (январь 1934). Одну пару удалось отобрать, а вторую пару, ценой 40 рублей совзнаками, он успел передать сообщнику. Это было уже не первое задержание Ивана Андреевича, ранее он наведывался в универмаг № 4 с 13-летним товарищем, Иваном Щаповым. В тот раз, взломав витрину, он вытащил кофточку ценой 120 рублей совзнаками. При обыске у Андреева нашли бритву «Жилет» и торгсиновские запонки[1036]. Пользуясь занятостью продавца при наплыве покупателей, умельцы вырезали часть стекла из витрины и вытаскивали приглянувшееся крючком – именно так были украдены часы из универмага № 2 в Ленинграде и множество других ценных вещей по всему Советскому Союзу[1037]. Воришки шарили по карманам и крали «из чемоданов у публики». Только за октябрь в универмаге № 4 было отобрано 12 ворованных книжек. Воришкам не повезло, владельцы уже объявили книжки в розыск[1038].
В торгсиновском универмаге № 4 на улице Желябова в Ленинграде гражданка Л. Э. Чистозвонова заметила у прилавка текстильного отдела женщину, которая что-то прятала в мешок. С ней были две напарницы. Бдительная покупательница задержала вора и отвела в дирекцию. Украдено было 7 метров отечественного бостона. При допросе оказалось, что задержанная не имела бонов Торгсина, а в магазин пришла «посмотреть». Документов при ней не оказалось – идя воровать, люди не брали паспорта, – но назвалась Казанской Евдокией Федоровной из города Лихославля. Выбор города – лучше не скажешь! Кто в те годы был не из Лихославля? Однако заметили ли составлявшие акт о задержании этот печальный подтекст?[1039]
К той же группе непрошеных посетителей относились и грабители. В начальный период магазины Торгсина охраняла ведомственная военизированная милиция, но с ноября 1932 года их заменили «гражданские» сторожа[1040]. Если милиционеры получали за работу 150 рублей, то сторожа – всего лишь 95 рублей (такой же была зарплата уборщиц). На столь низкую зарплату шли пенсионеры и женщины – плохая защита против вооруженных банд. Видимо, это понимали и сами сторожа. В материалах по Узбекистану описаны случаи, когда охрана торгсиновского универмага уходила на ночь спать в ближайшую чайхану[1041]. Торгсин становился легкой добычей грабителей. Директора магазинов, а вслед за ними и Правление Торгсина жаловались в ОГПУ, которое должно было раскрывать преступления, на участившиеся случаи ограблений торгсинов, убийства сторожей, поджоги магазинов. Сохранились истории о проникновениях грабителей в магазин через вентиляционные трубы и проломы в крышах, о подкопах и вырезке полов, одурманивании покупателей наркотическими платками, самоубийствах сторожей, испугавшихся ответственности…[1042] Но некоторые грабежи выглядят до простого будничными. В торгсине в Одессе, например, грабители не спешили. Спокойно выпили, закусили дорогими гастрономическими продуктами. Потом погрузили на тачку два мешка шелковой мануфактуры, накрыли листами дикого винограда. Тачка подвела, на улице выпало колесо. Сторож почти было нагнал воров, но подошел трамвай, и грабители, успев прихватить один мешок, укатили[1043]. Торгсин просил ОГПУ вернуть военизированную милицейскую охрану, однако ОГПУ отказало[1044]. Чем был мотивирован отказ, не ясно. Испортил ли Торгсин отношения с ОГПУ из-за жалоб на незаконные аресты его покупателей? Был ли это отказ из зависти к более успешному валютному предприятию? Или то была одна из очередных правительственных кампаний по экономии государственных средств?
Особую группу покупателей в Торгсине составляли профессиональные спекулянты. Спекуляция – перепродажа с целью получения прибыли, по советской терминологии «наживы», – являлась одним из наиболее распространенных экономических преступлений советского времени. Признание спекуляции преступлением было феноменом социализма, так как в условиях рыночной экономики она представляет собой основополагающий легальный вид экономической деятельности[1045]. Провозгласив на заре советской власти спекуляцию преступлением, государство преследовало определенные социально-экономические и политические цели. В первую очередь это была мера борьбы с частником в конкуренции за ресурсы и влияние. Репрессии практически уничтожили легальное частное предпринимательство в СССР, но спекуляция не только осталась, она расцвела в экономике хронического дефицита.
В советской теории и практике спекуляция определялась эластично. Под статью о спекуляции подпадали перепродажа по более высоким ценам товаров, купленных в государственных и кооперативных магазинах, и даже продажа собственно произведенных товаров по ценам, превышавшим установленные государством[1046]. Пример подобной спекуляции находим и в материалах Торгсина: «На улицах Москвы (особенно в районах Большого театра и Кузнецкого моста) за последнее время появилась группа женщин, которые продают береты из импортной пряжи. Такая пряжа находится в Торгсине»[1047]. Скупка пряжи в Торгсине с целью частного производства беретов и их продажи по прибыльным ценам считалась экономическим преступлением.
В экономике дефицита спекуляция была исключительно выгодным занятием, но не только в этом заключался секрет ее неистребимости. Спекулянты выполняли важные функции в социалистической экономике. Они латали прорехи централизованного распределения. В СССР шутили, что государству надо лишь направить все товары в Москву, а уж спекулянты сами развезут их по городам и весям. Развозя товар по стране и продавая всем, у кого были деньги, спекулянты перераспределяли государственные товарные фонды на принципах рыночной экономики, являясь главным источником снабжения тех групп населения, которые плохо снабжались государством или не снабжались вовсе. Рыночная деятельность спекулянтов формировала социальную иерархию, основанную на деньгах, в отличие от государственного распределения 1930-х годов, основанного на принципах принадлежности к власти и близости к индустриальному производству. «Спекулятивная деятельность», насыщая потребительский спрос, в определенной степени гасила социальное недовольство, примиряла людей с ситуацией, позволяя им приспособиться к экономике дефицита, и тем способствовала стабильности режима[1048]. Однако, развивая запросы потребителей, спекуляция готовила могильщиков экономики дефицита. Неудовлетворенные покупатели, разочаровавшись в советском социализме, все чаще смотрели в сторону заваленного товарами Запада.
Спекуляция была частью обширного черного рынка[1049], который развивался инициативой людей. Зажатый в тиски государственной централизованной экономики, черный рынок приспособился к ней, превратившись в ее неизбежную и необходимую часть. Репрессии против частников обрекали предпринимательство развиваться в форме мелкого, распыленного, нестабильного подпольного бизнеса, но черный рынок брал реванш. Он паразитировал на плановом хозяйстве, выкачивая с помощью буйно цветущего воровства ресурсы из государственных предприятий. Однако, как ни парадоксально это звучит, именно благодаря черному рынку советская экономика просуществовала столь долго. Без черного рынка жизнь в экономике хронического дефицита была бы невозможна[1050].
Спекуляция стала неотъемлемой частью повседневной жизни Торгсина. Проверки его контор показывали, что в каждом магазине имелся постоянный штат торговцев-спекулянтов[1051]. В одном из писем покупатель назвал Торгсин «бандитски-спекулятивным и экономическим контрреволюционным учреждением», где спекулянты получали муку и крупу по 30 рублей за пуд, а владельцы торговых книжек томились долгие сутки в очередях