Однако, говоря о привилегированных условиях работы в Торгсине, не следует забывать о различии центра и глубинки. Социальная иерархия 1930-х годов определялась не только принадлежностью к власти и армии или вовлеченностью в индустриальное производство, но и географией проживания. Жалобы управляющих контор и директоров магазинов свидетельствуют, что чем дальше от столиц, тем больше привилегий работников Торгсина оставалось на бумаге. Выплату зарплаты задерживали[1112]. Пайки выдавали нерегулярно и не всем, их ассортимент и качество на периферии существенно уступали пайкам торгсиновских работников в крупных городах. Иначе и быть не могло, ведь «золотые» пайки составлялись из тех продуктов, что были в наличии в самом магазине, а снабжение «глубинных» торгсинов было повально плохим. Кроме того, голодных мало прельщали торгсиновские деликатесы. Вместо дорогой пшеничной муки, сыра, копченостей, туалетного мыла, которые покрывали львиную долю стоимости пайка, но не могли накормить семью, люди просили дать им побольше дешевой ржаной муки, крупы[1113]. В 1933 году правительство ввело в Торгсине дифференциацию пайков, которая зависела от выполнения плана[1114]. Сдельщина больно ударила по работникам мелких магазинов в отдаленных районах, где из-за ограниченного количества покупателей валютный план хронически не выполнялся. «Как можно перевести пробирера на сдельщину, если его работа зависит от сдатчиков ценностей? – восклицал один из директоров. – Есть сдатчики – работает, нет – сидит без дела»[1115]. Положение усугублялось и тем, что торгсиновский паек не полагался членам семьи – иждивенцам. Поскольку по правилам существовавшей в то время карточной системы иждивенцы должны были снабжаться тем предприятием, на котором работал главный «кормилец», при отказе Торгсина их снабжать иждивенцы оказывались без пайка. В 1933 году работники универмага Торгсина в Жиздре жаловались на то, что «недоедают», «медленно убивают себя», и просили перевести их на общее централизованное снабжение, установленное для государственных предприятий. Просьбы перевести с торгсиновского пайка на паек невалютных государственных предприятий приходили и из других регионов страны[1116].
Материалы региональных контор, с которыми мне пришлось работать – Западной, среднеазиатских и Северо-Западной, – свидетельствуют о высокой текучести и кризисе кадров на периферии[1117]. Из-за нехватки людей брали на работу кого придется: престарелых учили отмерять и считать, колбасники работали в парфюмерии[1118]. Пытаясь поправить положение, Правление присылало на подмогу работников из Москвы, но удержать их в глубинке было почти невозможно. В этой связи интересен случай с управляющим Туркменской конторы Торгсина Чижовым, который по путевке Правления приехал с группой москвичей налаживать дело Торгсина в Средней Азии. Вскоре в Правление понеслись донесения о провале. Они сообщали об «упадочном настроении» москвичей и «желании всех вернуться в Москву». Но особое возмущение вызывал сам новый туркменский управляющий – Чижов, который отказался заниматься делами, со всеми переругался, запугивал подчиненных «подвалом», а то и вовсе грозил «покончить с собой или кого-нибудь зарезать». По мнению доносивших, своим поведением Чижов хотел ускорить отзыв из Туркмении, заявляя недовольным: «если я Вам не нравлюсь, как руководитель, то отправьте меня обратно в Москву». Он якобы даже просил чернить его перед Правлением, чтобы поскорее сняли с работы[1119].
Не все дурили, подобно Чижову. Кто-то уходил в запой, кто-то просился на лечение. Архивные документы объясняют причины отчаянного поведения людей. Огромная нагрузка ложилась на плечи организаторов Торгсина в регионах – работа на износ, нервное истощение, обострение болезней. Из-за нехватки жилья – Чижов, например, должен был «сожительствовать» в комнате с другим москвичом – посланцы Правления не могли привезти с собой семьи[1120]. В конце 1933 года некоторые региональные конторы стали открывать краткосрочные курсы, чтобы готовить для себя кадры на месте, но Торгсину не хватило времени, чтобы решить кадровую проблему[1121].
Условия работы в Торгсине, особенно в период стремительного развертывания его торговли, были тяжелыми. Огромные очереди, нехватка работников, а в результате – многосменная работа, сверхурочные. Работники воевали за выходные дни. Правление запрещало директорам, кассирам, продавцам, оценщикам, контролерам брать выходные в общегражданские дни отдыха и в «базарные дни»[1122], потому что именно тогда шел массовый поток покупателей[1123]. Однако сотрудники самовольно не выходили на работу, невзирая на наказания. Будни Торгсина состояли из изнуряющих производственных совещаний и политучебы, авралов по составлению детальных и частых отчетов, во время которых бухгалтеры вообще не уходили с работы домой. Директор одного из ленинградских торгсинов писал, что его сотрудники работали с утра до поздней ночи: «Часто просишь остаться – слезы, истерические слезы: „мы больше не можем, забыли о семье, не можем так работать“»[1124].
Недостаток помещений представлял хроническую проблему. Специалисты ютились в комнатушках под лестницами, в чуланах, на чердаках, за фанерными перегородками[1125]. Вот, например, в каких условиях работали сотрудники универмага № 4 в Ленинграде. Центральная часть бухгалтерии располагалась в комнатушке под лестницей, прозванной из-за тесноты «крольчатником». Душная комнатка высотой 2 метра была рассчитана максимум на 9 человек/столов, ютилось же в ней 18 человек. Если кому-то нужно было встать с места, то непременно со своих мест должны были встать еще несколько человек. Другие сотрудники бухгалтерии располагались на первом этаже за фанерной перегородкой в проходной комнате. Здесь в помещении, рассчитанном на 10–13 столов, работали 32 человека. Тут же за перегородкой в проходе располагалась общая раздевалка, на подоконнике шли многочасовые чаепития, сновали грузчики, которые вносили товар и выносили мусор, ютились уборщицы со своим инвентарем, рядом за другой перегородкой располагался скупочный пункт с очередями и склоками. Шум, разговоры, дым от постоянного курения. К тому же в бухгалтерию все время бегали сотрудники магазина позвонить по телефону, так как на весь магазин телефонов было только два – у директора, которого старались не беспокоить, и у главного бухгалтера[1126].
Материалы позволяют нарисовать групповой портрет работников Торгсина. Доминирующей чертой в нем было ощущение особости и даже элитарности, но оно не было основано на причастности к делу строительства социализма. Источником этого чувства были привилегии, связанные с работой в Торгсине, близость к валютным ценностям и дефицитным товарам. Приведу высказывание руководящего работника Ленинградской конторы Торгсина:
Вне всякого сомнения работа Торгсина непохожа ни на работу кооперации, ни госторговли. Торгсин представляет собой организацию совершенно новую, никто не может взять на себя смелость сказать, что он большой специалист по торгсиновским вопросам. Это не то, что продавать на совзнаки или заниматься рабочим снабжением по распределению имеющихся фондов продуктов и товаров. Мы здесь имеем дело и с золотом, и с безналичными расчетами, и эффективной валютой, и с бонами[1127].
Ощущение особости на практике проявлялось по-разному. Правление Торгсина требовало от работников соответствия высокому статусу – квалификации, достоинства, культурного поведения. Работники же Торгсина, от директоров до уборщиц, в массе своей не воспринимали особость своего предприятия как необходимость предъявлять повышенные требования к себе. Они ожидали социального почитания. Работники торговли в стране хронического дефицита всегда имели особый социальный ореол, ну а работники валютной торговли тем более. Причастность к элитной торговле становилась источником кичливости, хамства, презрительного отношения (и без того сильного в советской торговле) к зависимому покупателю и еще более к тем, кто не имел доступа в Торгсин. Особый социальный статус, который давала валютная торговля, становился источником власти над людьми. Не случайно швейцары у зеркальных дверей Торгсина чувствовали себя вправе толкать зазевавшуюся публику.
Внутренний мир магазинов Торгсина, запечатленный в архивных документах, подобен миру героев Зощенко: склоки, пьянство, интриги, адюльтер на работе, доносительство, подсиживание, семейственность. Ну и, разумеется, воровство[1128]. Вопрос о хищениях в Торгсине часто обсуждался в ЦКК и НК РКИ[1129], а также в самом Наркомвнешторге. Комиссии этих организаций проверяли конторы и магазины Торгсина. В январе 1934 года в помощь существовавшей торговой инспекции Наркомвнешторга в Торгсине была создана собственная Особая инспекция по борьбе со злоупотреблениями и хищениями[1130]. Каждая республиканская, краевая и областная контора, а также межрайонная база, склад и крупный универмаг должны были ввести штатную должность особого инспектора, который был призван следить за материально-ответственными лицами – продавцами, кассирами, пробирерами, кладовщиками, выявляя «преступные элементы со стороны обслуживающего персонала и их сообщников извне». Судя по списку обязанностей, инспектор, подобно Фигаро, должен был быть