е[1156].
Одним из наиболее распространенных способов в арсенале махинаций работников Торгсина было вторичное, а точнее сказать многократное использование товарных книжек и отрезных талонов. При оплате товара кассир срезал с товарной книжки контрольные талоны на сумму покупки, а после полного использования суммы на книжке она погашалась. В конце рабочего дня кассир сдавал выручку, отоваренные отрезанные талоны и погашенные книжки счетчику. Тот пересчитывал их, а потом вместе с кассиром запечатывал использованные книжки и талоны в бандероль и пломбировал ее. Оба расписывались за сданную сумму. Бандероли направлялись затем в тиражную комиссию конторы, в которую, к слову сказать, входил и представитель ЭКУ ОГПУ. После очередного пересчета погашенные книжки и талоны в присутствии членов тиражной комиссии сжигались в котельной[1157]. Однако по мере продвижения по этой длинной цепи из магазинов в топку отрезанные талоны и погашенные товарные книжки исчезали из бандеролей и мешков. Воровали кассиры, счетчики, члены тиражной комиссии, подсобные рабочие. При личном обыске у контролера магазина Торгсина Сапонджянца, например, было обнаружено 9 торгсиновских книжек, в том числе погашенные, а также отрезанные талоны[1158]. После кражи отслужившие книжки и талоны начинали вторую жизнь. Штамп универмага «подлежит обмену» позволял обменять старые книжки на новые; бывшие в употреблении талоны продавцы и кассиры использовали как только что отрезанные (товар на эту сумму присваивали) или искусно подклеивали их к действительным товарным книжкам. Подделка раскрывалась позже, в счетной части магазина при сличении талонов[1159]. Ворованные книжки и талоны для вторичного использования отсылали в те города, где их можно было продать по более высокой цене.
Воровство облегчалось бесхозяйственностью и отсутствием контроля. В глубинке порой положение было таково, что, как говорится, «лишь ленивый не возьмет». Вот, например, описание порядков в Хабаровске:
Приемка золота производится кассиром Госбанка, но каждый день золото в банк не сдается, а собирается по 10 дней и хранится в магазине Торгсина в несгораемом сундуке, который запирается очень плохо и по заявлению кассира при таком запоре, золото может уплыть. Золото шлих принимается разных проб, ссыпается в коробочки из-под папирос. Есть случаи россыпи шлиха и смешения проб… Учет и отчетность в очень плохом состоянии, товары не учтены по ассортименту, количественно, а по группам и в суммах. Товары на складе и холодильнике бухгалтерски совсем не учитываются и на 1.11 Хабаровское Отделение не знает, сколько и каких товаров оно имеет у себя. Документы хранятся безобразно. Часть (денежн.) – у бухгалтера на дому, часть – в конторе Уполномоченного НКВТ и часть – на окне магазина[1160].
Похожее положение было и в Благовещенске[1161]. А вот описание торгсина в Никольск-Уссурийске:
Магазин Торгсина не имеет хороших запоров или даже дверей. Запирается замочком и печатается сургучем, так что в любой момент может постичь несчастье. … Приемка золота производится зав. магазином на его доброе усмотрение (не спец. по золоту), золото собирается по две недели и больше и хранится в магазине в маленькой выданной Госбанком (шкатулочке)… Потом собранное золото везется во Владивосток без всякой охраны и без печати, что создает также угрозу к хищению[1162].
В арсенале у работников Торгсина были и другие методы выживания и обогащения. Уже после Торгсина в годы брежневского застоя, в валютных «Березках»[1163] одним из основных способов махинаций была двойная касса. Работники «Березки» покупали на свои деньги товар в обычной торговой сети, а потом перепродавали его за валюту в своем магазине[1164]. Будучи уверена, что «двойная касса» появилась задолго до «Березки», я искала ее описание в материалах Торгсина и наконец-то нашла. Управляющий Узбекской республиканской конторы в числе прочих правонарушений привел случай, в котором работники лабаза и мясного отдела торгсина на свои деньги скупали мясо, ворованное с местного мясокомбината, а затем перепродавали его в Торгсине за золотые рубли[1165].
Массовым способом самоснабжения в советской системе было мелкое воровство. Люди, воровавшие на работе или «с работы», даже получили специальное название – «несуны». Работники Торгсина украдкой подъедали его запасы на работе, особенно штучный, фасованный товар, «варили обеды из отходов», «стреляли» торгсиновские папиросы, распивали вино в кладовке, устраивали чаепития с торгсиновскими «конфектами» (списки уволенных пестрят подобными случаями). Что могли уносили домой, благо дело, сторожа с осени 1932 года были свои, гражданские, часто сами входили в долю. Кто-то нес домой в кармане пару шоколадных конфет, яблоко, «три французские булочки (маленькие)», кто-то – товар покрупнее: мороженую рыбу, ветчину и сыр, опоясывался метрами торгсиновских тканей. При «личном досмотре» в одном из магазинов в Ленинграде у уборщицы, например, нашли две устрицы[1166]. Другой пример из акта инспекции: «8 апреля в 11 часов утра рабочий товарищ Коробков Егор Никитович (работал в универмаге № 8) был задержан с поличным. В сумке обнаружено 2,5 кг кускового сахара, 600 г сливочного масла и 1 распечатанная коробка папирос „Стормонг“»[1167].
Администрация магазинов пыталась бороться с «несунами». «Отряды легкой кавалерии» – Гражданская война закончилась, но ее образы сохранились – проводили неожиданные проверки шкафов-раздевалок, где хранились личные вещи сотрудников, а также обыскивали людей при выходе с работы[1168]. Интересная сцена описана в документах ленинградского торгсина. Потерпевший некто Тумасов жаловался заместителю управляющего Ленинградской городской конторы:
Вчера, т. е. 21.09.34 г., вечером я, как производитель работ заехал в магазин «Торгсин» по Советскому проспекту (продмаг № 6) для проверки хода ремонтных работ. Дав необходимые указания рабочим, я вышел из магазина, и не успев пройти несколько шагов, как ко мне подошел неизвестный гражданин и, остановив меня, спросил «являюсь ли я сотрудником магазина». На мой вопрос «в чем дело» неизвестный гражданин назвал себя представителем «легкой кавалерии» и показал какое-то удостоверение. Я ему ответил, что я не сотрудник магазина и вообще не торговый работник «Торгсина», а производитель работ по ремонту данного магазина. Тогда неизвестный гражданин потребовал, чтобы я с ним прошел в подворотню за угол дома для производства личного обыска. Не понимая в чем дело и не видя никаких оснований для своего задержания вообще, а тем более для обыска, и полагая, что, очевидно, гражданин меня в чем-то подозревает, я предложил последнему пройти со мной в помещение магазина и там выяснить интересующий его вопрос. Гражданин в магазин зайти отказался и стал уговаривать меня зайти с ним под ворота и разрешить ему осмотреть мои карманы. Тогда я вторично спросил его: «Вы меня в чем-либо подозреваете?» Последовал ответ в грубой форме: «Это Вас не касается, или подчинитесь моему требованию (т. е. обыску) или я Вас отправлю в отделение милиции».
Читаешь, и одолевают подозрения, а не мошенник ли этот представитель «легкой кавалерии»? Может, он обманом завлекал испуганных покупателей Торгсина в подворотню и там грабил? Но продолжение жалобы опровергает сомнения. Был вызван постовой милиционер, и гражданина Тумасова препроводили в отделение милиции. Представитель «легкой кавалерии» настаивал на проведении обыска на основании того, что у Тумасова «имеются торгсиновские боны». В отделении милиции Тумасов узнал, что правила Торгсина разрешают «легкой кавалерии» проводить обыски сотрудников. Однако Тумасов не позволил себя обыскивать, заявив, что это «оскорбляет его гражданскую честь». В заключение он добавил, что «не представляет себе положения (курсив мой. – Е. О.), по которому он вынужден был бы разрешить выворачивать свои карманы под воротами зданий г. Ленинграда»[1169]. На дворе стоял сентябрь 1934 года. Пройдет немногим более двух месяцев, и там же, в центре Ленинграда, Леонид Николаев застрелит С. М. Кирова. Казавшееся невозможным станет реальностью. Тысячам людей придется вывернуть свои карманы и не только – пойдут массовые аресты, обыски и расстрелы.
Акты рейдов «легкой кавалерии» представляют длинный список изъятого ширпотреба и гастрономических продуктов[1170]. «Несуны» отнекивались и оправдывались: «сумка не моя», «нашла в мусоре», «взял судака, так как все равно нельзя продать», «взяла поносить»[1171] или «взяла в счет пайка», «мандарины и орехи для больного ребенка», «дома жена ругалась, что есть нечего, пришел пьяный, взял кусок мяса», «принесла с собой из дома». Продавцы, у которых были собственные торгсиновские книжки, вызывали подозрение, так как книжки могли служить прикрытием хищений на работе. Таким приходилось оправдываться за каждую покупку в своем магазине. Работникам магазина требовалось разрешение директора и на то, чтобы сдать ценности в своем магазине. Те, кто приносил «обеды» из дома, получали выговор.
По итогам рейдов «легкой кавалерии» в магазине проходил товарищеский суд, решавший судьбу «несунов». Приговоры были разные – от выговора и внушения до увольнения, лишения пайки, исключения из профсоюза, отдачи под суд. Приведу протокол одного из таких судов. Он иллюстрирует характер и методы краж, а также механизм и логику наказаний. Суд проходил 7 июля 1935 года в московском торгсине № 4 (Покровка, 55). Отряд «легкой кавалерии» несколько дней назад обнаружил при обыске 215 граммов колбасы на сумму 10 копеек золотом в личном шкафу у уборщицы продовольственного отдела Сократовой (ее также обыскали при выходе из продовольственного отдела по окончании работы, но ничего не нашли). Сократова признала себя виновной в хищении. Свой поступок она объяснила тяжелым материальным положением: на ее иждивении было двое детей, 7 и 10 лет, и престарелая мать