Муст не отличился в боевых операциях Гражданской войны. Он был заместителем, а затем комиссаром снабжения Южного и Юго-Восточного фронтов, где служил под руководством Сталина, чрезвычайным уполномоченным по снабжению Первой конной армии С. М. Буденного, а затем Украины и Крыма. После окончания Гражданской войны занимал руководящие посты на Октябрьской, Северо-Кавказской и Средне-Азиатской железных дорогах, был начальником административного управления в Наркомате путей сообщения.
В начале 1931 года партия «перебросила» Григория Муста «с транспорта в торговлю». До августа 1933-го – почти три года – он работал заместителем торгпреда в Чехословакии, переждав массовый голод в благополучной загранице. Интересно, что Муст сам добивался командировки за рубеж. В конце 1920-х годов он просил партийное руководство дать возможность «подучиться за границей новейшим методам управления и организации производства» для того, чтобы стать знающим руководителем завода. Следует обратить внимание на это стремление попасть за рубеж. Профессиональные революционеры «ленинской гвардии», которые стояли у государственного руля в конце 1920-х годов, рассматривали заграницу либо как место подрывной работы, либо как опалу, устранение из эпицентра внутренних политических дел. Молодой Муст, видимо, являл новый тип партийца-карьериста. Длительное пребывание за границей, а возможно, и опыт снабженца оказали на него «разлагающее» влияние. Это предположение основано на фактах последующей биографии Муста.
Григорий Муст не стал руководителем завода. Из пражского торгпредства в августе 1933 года он направился на работу в валютный Торгсин, где занимал «хлебные» посты в центральном аппарате в период относительно благополучной жизни – голод уже отступил, и Правление пыталось превратить торгсины в валютные образцовые универмаги культурной торговли. Муст не выдержал испытания материальным благополучием. В начале 1935 года он был снят с работы, исключен из партии и отдан под суд. Находясь в Таганской тюрьме под следствием, написал письмо Сталину. Тот не оставил его без внимания и, видимо, поручил Бюро Комиссии партийного контроля проверить решения по «делу Муста», принятые Наркомвнешторгом, Дзержинским райкомом и прокуратурой[1188]. Материалы дела, которые сохранились в фонде КПК, позволяют не только рассказать историю Муста, но и рассмотреть мотивы должностных преступлений, увидеть процесс разложения сталинской партийной элиты.
Муст обвинялся в разбазаривании государственных фондов: премиального, а также так называемого секретного, из которого руководящие работники получали дотации для оплаты квартирных расходов, пособий на лечение, отдыха в санаториях и на курортах, покупки книг и обедов в специальных столовых[1189]. Государство оказывало помощь элите не по причине ее бедственного положения. В 1930-е годы материальное обеспечение советских руководителей было наилучшим в стране. Прошли времена, когда партиец на руководящей работе не мог получать больше средней зарплаты рабочего – пресловутый партмаксимум. Зарплата того же Муста составляла порядка 500 рублей в месяц, являясь одной из наиболее высоких в стране[1190]. В годы карточной системы первой половины 1930-х годов советская элита получала лучшие пайки по наиболее низким ценам. В иерархии распределения других материальных благ – квартиры, дачи, путевки, медицинское обслуживание, пенсии и т. п. – советская элита также занимала верхнюю ступеньку социальной лестницы[1191].
Дотации из секретных фондов и высокие премии являлись частью привилегий советской элиты, санкционированных центральной властью. Вина Муста и других проворовавшихся руководителей состояла в том, что они «не уложились» в разрешенную сумму. Так, в 1934 году Наркомвнешторг выделил на лечение руководства Торгсина 45 тыс. рублей. К октябрю эти деньги уже были истрачены, и Муст самовольно добавил в лечебный фонд еще 9 тыс. рублей. Из этих денег Муст взял себе огромную по тем временам сумму – около 6,5 тыс. рублей. Размеры премий и характер их распределения, по определению КПК, свидетельствовали «о прямом рвачестве» руководителей Торгсина. Секретарь парткома, председатель месткома, начальник финансовой группы получили более 4 тыс. руб. каждый, что равнялось их зарплате за восемь месяцев. Себе Муст выдал премию в размере пятимесячного оклада (около 3 тыс. рублей). Всего в 1934 году работники центрального аппарата Торгсина получили в виде премий, на оплату квартир, лечение и прочую помощь 349 тыс. рублей, из них около 245 тыс. рублей – по личному распоряжению Муста.
Торгсин, как и многие другие учреждения в период карточной системы, имел право самостоятельно закупать продукты для улучшения снабжения своих работников и расширения ассортимента торговли (децентрализованные заготовки)[1192]. Для этого в Торгсине существовал специальный денежный фонд и уполномоченный, некто Бурштейн. Деньги были отпущены немалые – более 79 тыс. рублей. Заготовили же незначительное количество мяса, яблок и овощей, да еще умудрились и убытки понести. Ясно, что деньги утекли в частные карманы. По показаниям Бурштейна, который, как утверждают документы, в ходе следствия сошел с ума и был отправлен в психбольницу, присвоенные средства оформлялись в смете как организационные расходы. Часть денег Бурштейн взял себе, но львиная доля фиктивных орграсходов – около 7–8 тыс. рублей – досталась Мусту. Никаких оправдательных документов для подтверждения орграсходов по децентрализованным заготовкам Правление Торгсина предъявить не смогло.
Дело Муста показывает еще один и довольно своеобразный метод хищений. В Правлении Торгсина был кабинет – выставка образцов товаров, которые отечественные производители и иностранные фирмы предлагали для продажи в его магазинах. Учет поступавших товаров отсутствовал, выставку не раз обворовывали, так что, по словам документа, «образцы продовольственных посылок исчезали бесследно». Ценные товары, например часы и патефоны, которые подлежали возврату иностранным фирмам, задерживались на многие месяцы – сотрудники забирали их «попользоваться» или покупали для себя «по чрезмерно пониженным ценам». Сам Муст, если верить документу, таким образом присвоил себе «значительное количество парфюмерных товаров, а также брал в личное пользование радио, патефон, пластинки и т. д.».
Распределение продовольственных пайков, предназначавшихся для работников Торгсина, также находилось в руках Правления – еще один источник злоупотреблений. «Перерасход» пайков носил хронический характер. Другой канал самоснабжения – покупка торгсиновских товаров за обычные рубли. Хотя работники Правления непосредственно не имели доступа к товарам Торгсина – они работали в конторе, а не в магазинах, – но, используя подчиненное положение директоров магазинов, получали дефицитные товары за обычные рубли. Муст, например, отоваривался в элитном магазине Торгсина, предназначенном для снабжения дипломатического корпуса в Москве.
В общей сложности примерно за год, и только по тем статьям, которые выявило следствие, Муст присвоил громадную сумму – 15 тыс. золотых рублей, что составляло 2,5 его годичных оклада. Как только началось следствие, Муст стал распродавать свое имущество и смог возместить 6,5 тыс. рублей. Значит, было что продать у товарища Муста!
В современной историографии довольно прочно утвердилась тенденция представлять любое неповиновение сталинскому режиму, включая и экономические преступления, сопротивлением власти – пассивным или повседневным[1193]. Были ли экономические преступления, совершенные руководителями Торгсина, сопротивлением режиму? Ущерб государству эти, по терминологии тех лет, «двуногие грызуны социалистической собственности», действительно, принесли ощутимый. Нанесенный власти моральный ущерб был так же существенен – такие партийцы компрометировали советскую власть, их действия подрывали основы пресловутой коммунистической морали, которая превозносила неподкупность, требовательность к себе, самоотверженность.
Однако для определения природы экономических преступлений, совершенных Мустом и ему подобными, важно отметить, что руководящие работники Торгсина по меркам советского общества 1930-х годов были очень хорошо обеспечены государством. Они не голодали. Муст, например, объяснял хищения денег из секретного фонда тем, что он «в последнее время сильно пил (коньяк)». Главный мотив, который двигал людьми, совершавшими подобные хищения, – жадность, либо их собственная, либо тех людей, под влиянием которых они находились. Люди, хорошо знавшие Муста, – В. И. Межлаук, З. М. Беленький[1194], – характеризовали его как работника добросовестного, толкового и честного, но человека слабохарактерного, находившегося под влиянием «жены-мещанки».
Кроме того, проворовавшиеся руководители Торгсина не были оппонентами советской власти или ее вынужденными и ненадежными попутчиками. Они участвовали в революции, защищали советскую власть в Гражданскую, затем представляли эту власть на своих постах. Эти люди были кровь от крови, плоть от плоти существовавшей системы. Они и были сама власть. Муст – потомственный рабочий-железнодорожник, участвовал в революционном движении с 1905 года, социал-демократ с дореволюционным стажем, комиссар в годы Гражданской войны, после ее окончания налаживал работу на крупнейших железных дорогах страны. За все время пребывания в партии он никогда «не отклонялся от генеральной линии», не привлекался к партийной ответственности, не подвергался административным или судебным наказаниям. Кто знает, не окажись он в Торгсине с его валютными соблазнами, может и дальше продолжал бы верно служить. В своем письме Сталину Муст заверял, что не хотел идти на работу в Торгсин, так как это – не то дело, которое он знает и любит, он – производственник и хотел продолжать работать на транспорте. Муст просил Сталина использовать его «по назначению» и за допущенные ошибки послать работать мастером цеха.