В своем письме Муст ни разу не назвал истинные мотивы совершенных им проступков – рвачество, жадность, корысть, слабоволие. Расхищение государственных средств он именовал «премированием в повышенном размере лучших работников-ударников за перевыполнение планов». Огромную сумму, взятую из фонда, предназначенного для лечения руководящих кадров, Муст назвал «поздней сдачей остатка имеющегося у него спецфонда». Фиктивные расходы по децзаготовкам проходили в его письме как «утвержденные без документов орграсходы», а свою долю вины в разграблении кабинета фирменных образцов Муст видел лишь в том, что «недостаточно оформлял выдачу образцов парфюмерии». Как истолковать эту словесную мимикрию? Была ли она сознательным враньем или искренней убежденностью в своем праве? Другими словами, осознавал ли Муст, что из революционера превратился в казнокрада и, прикрываясь благообразной фразеологией, сознательно врал, чтобы спасти свою жизнь? Или его заявления были искренни, и Муст был убежден (и убеждал Сталина), что по-прежнему остается коммунистом и ничего преступного не совершил?
На мой взгляд, последнее верно. Муст чувствовал себя частью руководящей элиты и поэтому считал, что имеет право на большее, чем простые обыватели. Его отношение к советской власти было утилитарным: «я тебе отдал годы жизни, ты мне дай привилегии и прости ошибки». Похоже, он искренне считал, что с ним поступили несправедливо и жестоко: «Мой жизненный путь, моя преданность партии и ее ЦК говорит, что нельзя меня бить до бесчувствия и что я принадлежу к тем кадрам, к которым необходимо применить заботу и внимание» (курсив мой. – Е. О.).
Среди людей, которых Муст в письме к Сталину назвал своими поручителями, были крупные партийные деятели – С. М. Буденный, А. И. Микоян, В. Я. Чубарь, Р. С. Землячка. Да что говорить, сам Сталин знал его по польской кампании, он лично послал Муста в Первую конную к Буденному. Видимо, поэтому Муст и решился написать «хозяину». Судя по тому, что Сталин не оставил заявление Муста без внимания, он помнил его. Бюро КПК, которое пересматривало дело Муста по заданию Сталина, подтвердило правильность исключения Муста из партии, однако, вопреки решениям Наркомата торговли, Дзержинского райкома партии и прокуратуры, считало нецелесообразным предание его суду. Этот факт может свидетельствовать об определенной благосклонности вождя: шел 1935 год, и КПК вряд ли стал бы принимать решение, которое противоречило настроениям Сталина. Рекомендация комиссии КПК «послать Муста на работу по специальности в порядке принудительных работ на одну из строек НКВД сроком на 3 года» не прошла на Бюро. Документы не позволяют сказать, что случилось с Мустом после разбора дела в КПК. Характер решений Бюро позволяет предположить, однако, что Муста освободили и дали возможность работать на «воле». Видимо, через некоторое время он был восстановлен в партии[1195]. Следовательно, не только Муст считал себя носителем власти, но и партия признала своего «блудного сына».
Личные материалы Г. И. Муста, сохранившиеся в архивах, обрываются на событиях лета 1935 года, когда КПК рассматривал его дело. Однако штамп в его личном листке по учету кадров «снят с учета 19.09.1938 г.» может свидетельствовать о том, что ему не удалось пережить Большой террор. В этом случае информацию о конце его жизненного пути следует искать в архиве НКВД. Сведений о посмертной реабилитации Г. И. Муста в партийном архиве нет.
Анализ дела Муста предостерегает от обобщенной трактовки экономических преступлений, совершенных при Сталине, как формы сопротивления режиму. Должностные преступления элиты были злоупотреблением властью, извращенностью властью. Это было саморазложение, гниение власти изнутри. Хищения были совершены именно потому, что Муст и ему подобные считали, что принадлежность к власти дает им особые права. Ни характер действий, ни их мотивация, ни восприятие поступков самими расхитителями не позволяют признать подобный тип экономического поведения сопротивлением.
Часть 4Лебединая песня
Глава 1«Красные директора» Торгсина: «эсер»
Из сибирских купцов. «Сдержанный человек, в котором жил чертик». Политика или медицина? Расстрельный приговор Колчаку. «Ла Скала» и самовар для министра Муссолини. Председательство на закате Торгсина. Казнь. Где же рукопись?
С уходом Сташевского председателем Правления Торгсина стал Михаил Абрамович Левенсон. Он стал последним руководителем этого торгового предприятия. Левенсон занимал пост председателя Торгсина в период заката его деятельности, с ноября 1934 до начала 1936 года[1196].
Михаил Левенсон родился в 1888 году в Иркутске. Он происходил из семьи «выкрестов» – крещеных евреев. Дед Михаила, простой солдат Соломон Левенсон, отслужив при царе-Освободителе[1197] положенные 25 лет, получил землю в Сибири, там и осел. Сын Соломона Абрам, отец будущего председателя Торгсина, до революции продавал продукты старателям на золотых Ленских приисках, разбогател, имел бляху купца первой гильдии, дома в Иркутске и восемь человек детей, из которых четверо ушли в революцию. Революционер Михаил Левенсон не скрывал свое непролетарское происхождение. В регистрационном бланке члена ВКП(б) в 1936 году в графе «занятие родителей» он написал «крупный торговец» (курсив мой. – Е. О.). Казалось бы, маленькая деталь, а тем не менее важная черточка к портрету: решительности этому человеку было не занимать.
Отец, видимо, готовил сына себе в преемники и отдал в Иркутское промышленное училище, но у Михаила были иные интересы. С политикой связался рано. Но марксистом молодой Левенсон не был. В 1905 году он вступил в партию эсеров[1198]. В отличие от других председателей Торгсина, Левенсон получил прекрасное образование. Оказавшись в эмиграции, он с денежной помощью отца изучал высшую математику в Сорбонне и медицину во Франции и Швейцарии (из-за преследований полиции пришлось переехать из Парижа в Женеву). Но за всю жизнь Левенсон проработал врачом меньше двух лет, когда оказался в самовольном изгнании в Иркутске после разрыва с товарищами по партии эсеров. Профессия врача навсегда осталась для него запасной, главным же делом жизни была революция.
По воспоминаниям, Михаил Левенсон был суховатым и сдержанным в общении человеком. Но в тихом омуте черти водятся. В 17 лет – с началом Первой русской революции – он порвал с купеческой семьей, стал эсером, был арестован по обвинению в подготовке убийства генерала Ранненкампфа, совершил вооруженный побег из иркутской тюрьмы; в 20 лет попытка экспроприации банка чуть не стоила ему головы[1199]. После неудачи с банком в 1909 году Михаил Левенсон уехал за границу. Эмиграция затянулась на восемь лет. Особо крупных дел в тот период, похоже, не было, учился. По воспоминаниям семьи, будучи в эмиграции, Михаил вместе с товарищами издавал журнал «На чужбине» для русских военнопленных в Австрии и Германии – шла Первая мировая война.
После победы Февральской революции Михаил Левенсон в мае 1917 года в числе многих других политических эмигрантов вернулся в Россию, но не в родной Иркутск, а в эпицентр событий – Петроград. Видимо, бездействие надоело – Левенсон примкнул к левым эсерам, одной из наиболее радикальных партий тех лет. Он принял самое активное участие в Октябрьском вооруженном восстании. В те дни Левенсон являлся членом ВЦИК и Штаба обороны Петрограда, а также членом Президиума Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов. Удивительно, как порой переплетаются судьбы людей: под началом Левенсона в Петроградском совете работал Вячеслав Молотов, в недалеком будущем – подручный Сталина в расправах над революционерами, в которых погибнет и сам Михаил Левенсон.
Бурная революционная деятельность в союзе с большевиками, которую левый эсер Левенсон вел в Петрограде, через полгода неожиданно оборвалась. В марте 1918 года ленинское правительство заключило сепаратный мир с Германией. Ценой территориальных и денежных потерь Россия вырвалась из мировой бойни. Брест вызвал разногласия среди самих большевиков, а левые эсеры приняли его в штыки. Они вышли из советского правительства и подняли мятеж. Разругавшись с товарищами по партии, в апреле 1918 года Левенсон уехал в Иркутск. Там он начал семейную жизнь городского врача с женой и семилетним сыном, который до того времени жил с родителями Михаила. В Иркутске врач Левенсон работал в детских приютах. Но уйти от политики не удалось. Шла Гражданская война, в ноябре 1918 года в Сибири установилась диктатура адмирала Колчака, провозгласившего себя Верховным правителем России. В ноябре 1919 года Левенсон создал в Иркутске автономную группу «Сибирские левые эсеры», которая вела партизанскую борьбу против Колчака. В январе 1920 года – власть в Иркутске уже перешла к большевикам – как лидер этой группы Левенсон вошел в Иркутский революционный комитет и подписал приказ о расстреле Колчака. Бывшего Верховного правителя России казнили в феврале 1920 года; его тело бросили под лед в приток Ангары[1200]. Тогда же в феврале Иркутский губком принял Михаила Левенсона в партию большевиков.
Начался извилистый карьерный лабиринт на службе у советской власти. Весной 1920 года Левенсон получил назначение в Москву. Три года он работал в Наркомате рабоче-крестьянской инспекции, где был членом коллегии и управляющим Инспекции труда и здравоохранения. Назначение явно было связано с медицинским образованием и врачебным опытом Левенсона. Начальником Левенсона в Рабкрине был Сталин[1201]. Затем год Левенсон состоял членом правления в Сольсиндикате. Оттуда в 1923 году перешел на работу в Госторг РСФСР, где до 1928 года был заместителем председателя Правления. На торговом поприще, меняя посты, Левенсон оставался до конца жизни.