К середине 1930-х годов не только у населения, но и у государства уже не было особой нужды в Торгсине. Одной из основных причин появления Торгсина был острый дефицит внешней торговли СССР. Доходов от экспорта, несмотря на рост его физического объема, не хватало на оплату промышленного импорта. Но «безумство импорта» к 1933 году закончилось. СССР вернулся к активному сальдо внешней торговли, доходы от экспорта стали превышали затраты на импорт (табл. 4) и шли на погашение внешнего долга СССР. К тому же с конца 1920-х годов сталинское руководство серьезно занималось созданием современной золотодобывающей промышленности. С 1932 года работал гулаговский Дальстрой. К середине 1930-х годов стабильный ежегодный рост промышленной добычи золота вывел СССР в группу мировых лидеров. Сталинское руководство решило золотую проблему. Валютный кризис начала 1930-х годов, вызванный индустриализацией в кредит, был преодолен. СССР заявил о достижении золотовалютной независимости. Да и Торгсин уже выполнил свою задачу. Учитывая продолжительность и накал массового голода, а также то, что сеть торгсинов охватывала практически всю территорию страны, можно утверждать, что к середине 1930-х годов Торгсин выкачал основные валютные сбережения советских граждан[1218].
Говоря о причинах закрытия Торгсина, не следует забывать и об идейных мотивах. Торгсин представлял рецидив крупного валютного предпринимательства; более того, предпринимателем являлось само пролетарское государство. Допущение Торгсина шло вразрез с постулатами марксизма и политэкономии социализма. Разрешив Торгсин, сталинское руководство поступилось принципами классового подхода, государственной валютной монополии и безрыночной государственной экономики. Кроме того, легальная деятельность Торгсина обросла множеством нелегальных валютных операций. Ежедневно в его торговых залах, вокруг магазинов, на городских рынках и барахолках бойко шла незаконная купля-продажа валюты, торгсиновских денег и товаров. Валютный Торгсин зиял бельмом в глазу советского государства. После того как золотовалютная проблема страны была решена, у сталинского руководства не было больше причин мириться с валютно-идейными послаблениями.
Нелюбимое детище сталинского руководства, порождение валютной паники начала 1930-х годов – Торгсин был обречен. Однако руководство Наркомата внешней торговли тешило себя надеждой, что Торгсин можно сохранить, превратив в элитный валютный универмаг. Материалы 1934–1935 годов свидетельствуют, что, наряду с бесконечными призывами наладить культурную торговлю деликатесами и высоко качественным ширпотребом, Наркомвнешторг и Правление Торгсина продолжали поиск новых альтернативных источников валюты, которая для правительства являлась наиболее веским доводом в пользу сохранения Торгсина.
Еще на заре истории Торгсина, до того как массовый голод облегчил государству «заготовку» валюты, Правлению приходилось быть изобретательным, чтобы заставить население расстаться с ценностями. Так, в октябре 1932 года Правление Торгсина предлагало открыть в крупных городах валютные ателье мод, аптеки, «зубоврачебные амбулатории» и поликлиники, комиссионные магазины, дамские парикмахерские, а также продавать за валюту путевки в санатории и дома отдыха, театральные билеты и строительные материалы. Инициаторами расширения валютной торговли во многих случаях были сами люди. Советские граждане, например, настойчиво просили продавать им квартиры за валюту. По свидетельству документа, кто-то даже предлагал «взнос в 5 тыс. долларов США»[1219]. Подталкиваемое «снизу» в 1932 году Правление Торгсина неоднократно обращалось к правительству с просьбой разрешить торговлю жильем[1220]. Другой пример: в декабре 1932 года, отвечая на запросы иностранцев, правительство рассматривало вопрос о передаче Торгсину обслуживания вагонов-ресторанов в поездах дальнего следования[1221].
Кое-что из задуманного удалось сразу воплотить в жизнь. В 1932 и 1933 годах с одобрения Сектора валюты и международных расчетов Наркомфина Торгсин продавал путевки на курорты страны. Валютные курортные услуги предназначались исключительно для советских людей, так как уровень сервиса, по словам Наркомфина, не удовлетворял иностранцев. Стоимость курортного места, от 60 до 80 долларов США, по свидетельству документа, была ниже его рублевой стоимости и не покрывала себестоимости услуг, но ради получения наличной валюты Наркомфин согласился нести рублевые убытки[1222]. С одобрения Наркомфина с 1931 года Торгсин продавал за золото и валюту театральные билеты в Москве и Ленинграде, а также железнодорожные билеты[1223]. Отвечая на просьбы иностранных специалистов, работавших в СССР, Торгсин тогда же начал продавать за валюту автомашины и запчасти к ним: в 1932 году СТО забронировал для Торгсина 100 машин и запасных частей на сумму 30 тыс. золотых рублей. Машины собирались на Московском заводе «КИМ» из деталей, закупленных в США у Форда. Себестоимость такой машины для государства составляла 460 долларов, а продажная цена – как минимум 725–750 долларов. «Навар» Торгсина на продаже запчастей был и того выше[1224].
В поисках валюты все средства были хороши. Александр Горянин в очерке «В Новом Свете у русских», рассказывая о судьбах российских эмигрантов в США, пишет о Елене Алексеевне Слободской, вдове священника. Родня, жившая в Эстонии, в 1935 году выкупила ее со всей семьей «через систему „Торгсина“», заплатив советскому правительству за выдачу заграничных паспортов по 500 руб. золотом[1225]. Архивные документы подтверждают рассказ Горянина. Формальная инициатива о разрешении эмиграции за валюту принадлежала Сектору валюты и международных расчетов Наркомфина. В июне 1932 года его руководство писало в СТО: «В СССР имеется довольно значительная группа лиц, совершенно ненужных для страны и желающих эмигрировать за границу к своим родственникам. Поскольку последние берут на себя расходы по их переезду, а также по оплате сборов, связанных с разрешением на выезд, такая эмиграция могла бы явиться для нас довольно серьезным источником валютных поступлений»[1226]. Обращает внимание формулировка: не они, уезжавшие, не хотят оставаться в СССР, а мы, советская власть, в них не нуждаемся. В октябре 1932 года Совнарком, непривычно быстро для советской бюрократии отреагировав на запрос, принял постановление о валютной эмиграции. Быстрота – свидетельство того, что инициатива Наркомфина была исполнением решения Политбюро[1227].
Для тех, кто соглашался платить валютой, иностранные отделы исполкомов местных советов оформляли выездные паспорта «в облегченном порядке». Сумма «выкупа» определялась социальным статусом потенциального эмигранта и была астрономически большой. Одно лишь оформление загранпаспорта в 1932 году стоило для «трудового элемента» 500, а для «нетрудового» – 1000 золотых рублей. К 1933 году стоимость паспорта выросла и составила, соответственно, 550 и 1100 рублей золотом[1228]. Для сравнения: в начале нэпа за оформление загранпаспорта люди платили государству 38 рублей[1229]. Помимо паспорта, эмигранты оплачивали в валюте услуги «Интуриста» по «организации выезда», а также услуги Наркомата путей сообщения и Совторгфлота за доставку «до портов посадки». Наркомфин признался, что цена валютной эмиграции скрывала в себе компенсацию потери для СССР валютных переводов, которые могли бы поступить уехавшим в случае их неотъезда за границу. Наркомат иностранных дел, который тоже оказался вовлеченным, опасался, что высокие ставки на загранпаспорта снизят число валютных эмигрантов, а значит не позволят получить существенного дохода. Эти опасения в определенной степени оправдались. Мало кто из «нетрудового элемента», даже при поддержке родственников за рубежом, мог воспользоваться валютным «выкупом». В 1933 году руководство «Интуриста» просило вообще отменить эту категорию из-за незначительного числа лиц, которые могли ее осилить.
В момент обсуждения вопроса о возможности валютной эмиграции Наркомфин с подачи ОГПУ предполагал, что ежегодно число тех, кто сможет заплатить валютный выкуп, составит от 3 до 5 тысяч человек. Сколько людей воспользовались возможностью побега? «Подмазанное» валютой облегченное оформление выездных документов привело к росту числа эмигрантов из СССР. В 1932 году, до разрешения валютной эмиграции, от советских граждан поступило 478 заявлений на выезд, из них только 259 были выполнены. Никому не было отказано; следовательно, невыполнение остальных заявлений объяснялось бюрократической волокитой. В 1933 году работа шла намного быстрее: из 1249 заявок на выезд за рубеж было удовлетворено 804 и выдано 104 отказа[1230]. Но, несмотря на рост, валютная эмиграция оказалась ниже ориентиров Наркомфина и ОГПУ – и не только по причине запретительно высокой цены на загранпаспорт. Руководство страны даже ради валюты не пустило эмиграционный процесс на самотек. План валютной эмиграции на 1933 год разрешал «Интуристу» вывезти за границу только тысячу человек[1231]. Наибольшие поступления валюты по эмиграции ожидались из США, Канады и Южной Америки, но география стран будущего проживания бывших советских граждан покрывала всю Европу, Ближний Восток и Южную Африку[1232]