Противопоставление старого ушедшего и нового грядущего миров видно и в официальном анализе причин неудач Торгсина. Все плохое в Торгсине объяснялось кознями проникших в его систему «социально чуждых» и «переродившихся». Методы и цели «капиталистической» торговли (получение наживы путем обмана покупателей) всегда противопоставлялись «социалистическим» («культурная торговля» для удовлетворения потребностей населения). Листовка Правления Торгсина «Торговать культурно» гласила:
Памятен клич Владимира Ильича – «Учитесь торговать». Со времени опубликования этого лозунга прошло много лет, и немало наших молодых хозяйственников уже научились неплохо торговать. Однако старые «методы» торговли, внедрившиеся в практику «коммерции» старой России, основой которых являлось мудрое правило «не обманешь – не продашь», – эти методы, к сожалению, просочились и в нашу советскую торговлю со старыми «спецами», не уразумевшими характера и сущности советской торговли[1339].
Истории не откажешь в иронии. Руководство Торгсина стремилось к культурной торговле, но именно она и погубила Торгсин. Как только с улучшением положения в стране Торгсин из прибыльного для государства темного и грязного лабаза, отпускавшего по монопольным ценам муку голодным советским гражданам, стал трансформироваться в образцовый валютный магазин элитных товаров, что не обещало больших барышей, правительство закрыло его. Это и был ответ на вопрос «кто для кого?». В конечном счете с точки зрения создателя этого торгового предприятия – сталинского руководства – обыватель и его ценности существовали для Торгсина, для индустриализации, для государства, а не Торгсин работал для покупателя. В этом смысле обвинение Торгсина современниками в том, что он «проморгал свою роль», так и не став предприятием социалистической культурной торговли, не имеет основания. Миссия Торгсина с точки зрения руководства страны состояла в другом, и он не упустил свой шанс, выполнил роль, которую ему отвели отцы-создатели, – получить валюту, используя нужду населения и не гнушаясь при этом обманом. Провозглашенные цели и методы социалистической культурной торговли не были определяющими в истории Торгсина[1340]. В соответствии с политическим языком и идейным восприятием того времени Торгсин был предприятием капиталистической торговли – валютным монополистом, который в интересах прибыли использовал благоприятную конъюнктуру потребительского спроса. Парадоксально, оправданием тому служила революционность его цели – построение социализма в СССР.
Диктатура революционности над обывательщиной, которая являлась идейным обоснованием методов работы, да и самого существования Торгсина, видна и в официальном толковании природы и функций золота. Прочтение материалов Торгсина не оставляет сомнения в том, что и руководство страны, и работники Торгсина осознавали значимость золота. Однако это было признание важности золота для государства, для индустриализации. По мнению руководства страны, советским людям золото было ни к чему, так как их социальный статус определялся не материальным достатком, а вкладом в дело построения социализма: «Бытовое золото и серебро – это мещанские прихоти старого времени, при помощи которых люди достигали для себя известное положение в старом быту. В них больше советский гражданин не нуждается. Эти золотые и серебряные вещи нужно в короткий срок обменять на лучшие товары в универмаге „Торгсин“»[1341]. Независимо от того, искренне ли руководство страны верило в то, что золото сохраняло значение лишь в отношениях с капиталистическим миром, или кривило душой, используя пропагандистские приемы в прагматических целях, это отрицание социальной роли золота при социализме еще раз показывает, что идейное восприятие Торгсина было основано на противопоставлении старого капиталистического и нового социалистического миров.
В определенной мере можно согласиться с тем, что социальный статус людей при социализме, как и их материальный достаток, зависели от признания государством их заслуг, но Торгсин доказал, что значение золота и других ценностей не ограничивалось их важностью для выполнения индустриальных планов страны. Во время голода от золота зависело больше, чем социальный статус людей, от него зависела их жизнь. В этой связи интересно узнать, как общество воспринимало Торгсин. Для этого обратимся к «библии нашего времени» – интернету. Анализ размещенных там материалов показал, что общественное восприятие отличалось от политического видения Торгсина руководством страны.
Короткое слово «торгсин» обрушило на меня лавину информации – почти 9 тысяч ссылок в интернете! Значительная их часть – воспоминания людей. Имена известные и никому незнакомые, люди разных национальностей – практически все они, рассказывая о жизни в голодные годы первых пятилеток, упоминали Торгсин. Социальная память о Торгсине хранит и пиетет, и чувство неразгаданности, непонятности и даже таинственности. Вспомним астафьевское «заведение под загадочным названием Торгсин». Аббревиатура «Торгсин» – торговля с иностранцами – озадачивала людей, так как не соответствовала тому, что они видели в жизни, ведь в Торгсине покупали в основном советские граждане. Не от этого ли противоречия с действительностью пошла ошибочная расшифровка слова «Торгсин» как «торговый синдикат», которую поспешно подхватили и современные исследователи?[1342] Действительно, в ней больше логики и смысла. Кроме того, она уподобляет Торгсин торговым предприятиям 1920-х годов, периоду нэпа. По своей предпринимательско-рыночной природе Торгсин, и в самом деле, был ближе смешанной экономике нэпа, чем планово-распределительному сталинскому хозяйству 1930-х.
Для многих своих современников Торгсин так и остался неразгаданным. Интервью, проведенные уже в наши дни с теми, кто пережил голод на Украине, свидетельствуют, что многие люди считали Торгсин гуманитарной помощью Запада, уподобляя его американской помощи голодавшим в Советской России в 1921 году. При этом они ругали Запад за то, что помощь не была бесплатной. Борис Хандрос, например, сказал:
Словом, получилось, что Америка, сделала это или нет, как-то принимала в этом деле постыдном участие. Потому что продукты, которые были в этом Торгсине, были американские товары – американская мука, американская тушенка[1343]. И все это, значит, вместо того, чтобы безвозмездно помочь голодающим, шла еще и торговля. Конечно, это было некрасиво и с той, и с другой стороны. Советская власть таким образом зарабатывала деньги на индустриализацию.
Другой свидетель, Лев Бондарь, в интервью рассказал, что отец отнес золотые зубные коронки матери в Могилев, где был «американский магазин Торгсин». Мася Ботштейн, вспоминая голод на Украине, говорила, что их семья, благодаря Торгсину, не голодала. На вопрос, что такое Торгсин, она ответила, что «он тоже был из Америки». Рива Брилкина вспоминала, что «помощь пришла из Франции и Америки», в их семье было немного серебра, которое они обменяли в Торгсине[1344].
Практически все воспоминания о Торгсине, которые встречаются в мемуарах, дневниках, письмах, рассказах и автобиографиях, относятся к периоду массового голода. Торгсин в рассказах людей стал образом национальной травмы, семейной и личной трагедии. Практически нет воспоминаний о Торгсине, которые относились бы к более благополучным 1934–1935 годам. В этом – признание главной социальной миссии, которую выполнил Торгсин, спасая людей от голода. Галина Щербакова пишет: «Я родилась в пору великого украинского голода. Чтоб сохранить дитя, бабушка отнесла в Торгсин г. Бахмута свои обручальные кольца и купила на них манку. „Потому ты жива“»[1345]. Голодным современникам в Торгсине виделся мир изобилия, – не потому ли, по свидетельству Астафьева, они и произносили его имя «с почтительностью и некоторым даже трепетом». Вот ощущения ребенка, стоящего перед витриной Торгсина:
Зима 1932–1933 года в Ростове-на-Дону. Все чаще я слышу слово «голод». Появляются и другие – новые слова: рабкоп, карточки, боны, торгсин. Мама относит туда свой перстень и пару серебряных ложек – наше семейное богатство. Торгсин для меня – сказка. Я стою у витрин с выставленными там колбасами, сосисками, черной икрой, конфетами, шоколадом, пирожными. Не прошу: прекрасно понимаю, что купить этого мама не может. Самое большое, что ей удавалось купить для меня, – это немного риса и кусочек масла[1346].
В. И. Марочко в статье об украинском Торгсине пишет, что голодавшие придумали свою расшифровку аббревиатуры «Торгсин» – «Товарищи, Россия гибнет. Сталин истребляет народ»[1347]. Знакомство с мемуарами и архивными документами того времени, однако, позволяет сказать, что подобная расшифровка – скорее фраза из эмигрантской листовки, а в настроениях людей, живших в то время в СССР, преобладала не политическая агитка, а боль, скорбь, надежда и благоговение перед странной организацией «Торгсин».
Ощущение нереальности, нездешности Торгсина усиливалось тем, что он торговал не на бумажные рубли и медные копейки, как пайковые распределители, коммерческие государственные магазины и рынок, а на ценности. Это создавало ореол особости не только магазинам Торгсина и людям, которые в нем работали, но и тем, кто имел средства, чтобы покупать в его магазинах «что душе угодно». Социальный пиетет однако густо перемешивался с ощущением несправедливости, завистью и злостью тех, у кого не было ценностей. Вспомним хотя бы случай из «Мастера и Маргариты», произошедший с «сиреневым джентльменом» – как оказалось, мнимым иностранцем, – в Торгсине на Смоленской площади. В ответ на популистскую агитку Коровьева о пренебрежении интересами простых советских граждан и угодничестве