Она вытащила меч из ножен – очень медленно.
– Возьми, Роман. Отдай.
Роман взял меч из ее рук.
– Да, конечно, Леон, ты прав. Меч должен быть у тебя. Я и сам об этом подумал.
Он сказал это настолько серьезно и правдоподобно, настолько искренно, что Леон на миг опешил, раздумывая над его странными словами, и револьвер в его каменной руке дрогнул.
Одной рукой целясь Роману в лоб, другую Леон протянул, чтобы взять меч.
И Роман, неуловимо и сильно размахнувшись, встав на матраце на колени, ударил мечом по револьверу. Леон не успел выстрелить. Его кольт полетел в сторону. Светлана прыгнула, как львица на добычу, накрыла револьвер голой грудью, схватила руками, и так, держа обеими руками, вытащила его из-под груди, из-под голого живота, и наставила на Леона. Она была вся голая, нагая, и мужчины не видели ее наготы. Глаза, застланные бешенством и кровью, уже не видят красоты. Одеться Светлана уже не могла. Голая амазонка, воительница. Пламя свечи колыхалось, рвалось. Рвалась на куски душная, жаркая тьма палатки.
– Ты… ты, подонок!.. ты…
– Бешеная девочка, – прохрипел Леон. – Хорошая девочка. Хвалю. Классная ты сучка. Нам бы таких. Шефу бы. А то одну такую сучку мы в Стамбуле потеряли. Незаменимая была. Работала изящно. Мочила всех не хуже мужика. В меня влюблена была. Да нарвалась. Гречанка, между прочим. Как эта… ваша… Славка.
Он передохнул. Светлана крепко вцепилась в револьвер. Она держала боевой револьвер впервые в жизни. Она никогда не была даже на учебном стрельбище. Даже в тире. И Леон это понял. Учуял.
– Ты не умеешь стрелять, шлюха. Ты не выстрелишь. Зуб дам, не выстрелишь. Ты не сможешь убить человека, шлюха. Только я смогу. Потому что я ас. Это моя профессия. Я убивал. А ты всегда лечила людишек. Ставила им капельницы. Всаживала в них укольчики. Кормила с ложечки микстурочкой. Перетягивала вены жгутом… Ты не убивала! – надсадно крикнул он. – Не убивала! Ты не убьешь!
Кольт в руках Светланы задрожал. Сначала мелко, незаметно, потом все заметней. Он уже ходил ходуном. Уже Роман выхрипнул ей одними губами:
– Стреляй…
– Ты, хлипачка, сестренка милосердия!.. ты же милосердна, ну… ты же…
Светлана закусила губу, еле справляясь с трепещущим в руках тяжелым револьвером, как вдруг Леон сделал еле уловимое, молниеносное движенье. Выхватил из кармана нож.
Тот самый нож, которым были убиты Коля Страхов, Андрон и бедная Моника Бельцони.
– Ты не успеешь выстрелить, сука, – задыхаясь, проронил Леон, держа нож наизготове, острием – у голой груди Светланы. – Одно твое движенье – и я всажу этот нож тебе между ребер. Да, я сдохну, но сдохнешь и ты. Руби мечом, профессор! Если ты хочешь, чтобы подохла твоя сучонка, – руби!
Он обводил их обоих глазами. Они вылезли у него из орбит, и Светлана могла рассмотреть тонкую сеть кровавых сосудов на белках.
– Тихо, парень, – сказал Роман, вставая с ложа, не поднимая меч, а держа его клинком вниз, – тихо. Никто не собирается никого убивать. Ты просто слишком громко говоришь. Я просто тебя осадил. Давай поговорим, как мужики. Ладно, мы, мужики, наши разборки. За что ты… баб?!.. Монику, Ирену…
Леон опять скривился. Он держал нож по-лагерному, по-блатному – острием и лезвием чуть вверх.
– Слишком много знали. Эти бабы, сам понимаешь, профессор, не были тут, у тебя в кодле, случайными. Неслучаен, как ты догадался, и я. И еще кое-кто тоже тут неслучаен.
Перед Романом вспыхнул ослепительный свет. Ему показалось – свет вспыхнул в его голове, под куполом черепа. Кое-кто. Новый работник. Илья. Бомж. Караим. Южанин, с мягким украинским «г». Паршивый театр! Его красивая, смазливая морда! Свет, яркий свет. Он высветил лицо красавца бродяги. Если ему сбрить с рожи бороду, это же будет…
– Фарфоровый! Турция, Измир! – задыхаясь, оскалясь, крикнул он.
– Да, Касперский, – медленно сказал Леон. – Доктор Касперский, мать его. Он заслан сюда, проверить непорядки. Видал я в гробу эти проверки. Эти дерьмовые проверки Кайтоха. Шеф забеспокоился. Он беспокоится, как бы золотая рыбка не уплыла. Поздно очухался. И Касперский примчался к шапочному разбору. Зачем был весь этот балаган. Отличный актеришко, конечно. Русская сцена потеряла гения. Ты ж, профессор, ему сразу поверил. Как вас, идиоты, легко поймать на крючок. Ваша первая заповедь: верь людям. Наша первая заповедь: не верь никому и ни во что.
Бледные губы Светланы дрожали. Она крепко держала кольт. Пальцы ее побелели. Леон охватил умалишенным взглядом ее наготу.
– Ба, пупсик наш. Точно, точно я тебя поимею. Ты сама мне дашься. Брось кольтик, брось. Брось, а то уронишь. Профессор, прикажи ей…
– Неслучаен Касперский, говоришь? – Роман будто не слышал приказа Леона.
– Да, доктор неслучаен. Но он может вполне случайно забыть навек, зачем он тут. Так, легкий провал в памяти на почве распространенных сексуальных расстройств, виденья, глюки. У меня с собой препараты, я знаю способ…
– Он… жив?!..
Леон сделал мгновенный быстрый выпад вперед. Задел острым кинжалом руку Романа. С запястья закапала кровь, собираясь на руке в медленные, темные, густые капли. Роман наклонился, подхватил простынку, отер ее. Не один мускул на его лице не шелохнулся.
– Играешься, парень, попугать меня решил.
– На кровь захотелось поглядеть, профессор, давно не видал. Я без вида крови жить просто не могу, понимаешь.
Роман зажал скомканной простыней порез.
– А я не могу жить без вида твоей рожи. Я к ней привык. Как это я с ней расстанусь навек.
Он слегка приподнял меч. Леон опять выдвинул вперед нож. Светлана держала револьвер, и ее лицо все сморщилось в муке боли – у нее уже затекли руки, она еле держала оружье.
– Касперский жив. Пока жив. Пока!.. Что так на меня глядишь, профессор?!.. У меня – нож, у тебя – меч… наши силы неравны, ха-ха… но я моложе, я горячее, я ловчей… я знаю бандитские приемы, сука, а ты их не знаешь… ты погоришь, погоришь на все сто, это я тебе обещаю… я тебя сразу не убью, нет… я, как обещал, тебя только слегка подраню, и подраню так, чтобы ты стонал, корчился, извивался по земле, а смотрел, как я с твоей… Да не выстрелишь ты, не выстрелишь! – заорал он, поворачиваясь к Светлане. – Сейчас ты устанешь держать пушку, и она сама выпадет у тебя из рук, дрянь! Я даже и стараться не буду! Вы же все дилетанты! Вы же все такие дряни!
Роман тихо, хрипло сказал:
– Я вижу, тебе слишком хочется сразиться, парень. Тебе просто неможется. Ты думаешь, я такой тюфяк, да. Что я ни в армии не был, ни в стычках по асфальту не катался, в морду не бил. Я похлеще твоего видел, парень. Я в разных переделках бывал. Только я ведь об этом не ору на каждом перекрестке. – Он говорил резко, зло, глаза его бешено блестели. – Пойдем-ка отсюда вон, на воздух, из палатки. И порезвимся вволю. Поразомнемся, как ты на это смотришь, а?!..
– Да ты ведь не фехтовальщик, дядя, ну точно тебе говорю. – Леон говорил так же резко, зло, коротко, рубя словами колышащийся безумный, темно-алый воздух, как ножом. – Я ж это вижу за версту. Седина тебе в бороду, бес в ребро?!.. ну-ну, ладно, пошевели ножками, ручками… если они у тебя еще шевелятся, конечно…
Не успела Светлана ахнуть, как Леон и Роман выкатились из палатки, опрокинув горящую свечу, вон, на берег, на обрыв, под свет полной золотой Луны.
Она услышала звон стали о сталь.
Она вскочила. Мысли ее мешались. Она положила кольт на матрац, не помня себя, обвязалась наспех простыней, завязав ее большим нелепым узлом над грудью, снова подхватила револьвер, вылетела из палатки.
Она увидела – они оба, Роман и Леон, бьются, и меч ударяется об огромный нож, и нож колет вперед, задевая живое тело, и Роман уже весь в крови. Она видела его кровь. Она наставила на дерущихся револьвер. Как из него стреляют?! Господи, ведь ей нельзя выстрелить! Она же не умеет стрелять! Она попадет в Романа! Она… случайно, дура, растяпа, сама убьет его…
Слезы текли по ее щекам. Глаза яростно зеленели.
Звезды горели над головами мужчин.
– Светлана! Не стреляй! Жди!
– Жди, Светлана! – Леон, размахивая ножом, обернул к ней лицо и осклабился. – Когда я сделаю его. Это будет очень скоро.
Они ударяли сталью о сталь, и ей казалось – далеко в ночи летят искры.
Искры поднимаются на небо и становятся звездами. Звезды – это искры, вылетевшие из-под мечей и сабель, из-под шпаг и ножей, из-под копий и штыков, коими во все времена сражались мужчины, стремясь убить, умертвить друг друга; аглупая женщина опять отдавалась им после сраженья, опять раздвигала жаждущие ноги, чтоб снова слепо зачать, чтобы зародить и понести, и вытолкнуть в назначенный час на свет еще одного младенца – еще одного воина, солдата, что пойдет в бой и будет убивать; вчестном ли бою, в справедливом, в бандитском ли поединке в подворотне, за Христа или за Дьявола, за бабу, что красивое тело излучает свет, и за золото, что слепящей рекой льется меж пальцев, – все равно убивать, все равно сеять смерть, и от смерти мужчина никуда не уйдет, от ее сеянья, от поклоненья ей, от упорного деланья ее. Смерть – творчество мужчины?!
Зачем они с таким оглушительным звоном скрещивают клинки?!
– Перестаньте! Роман, отдай ему меч!
Роман будто не слышал. Кровь текла из его порезанных плеч, из проткнутого бока. У Леона по руке тоже текла кровь.
И Светлана поняла – они уже не остановятся.
– На помощь! – крикнула она в отчаяньи. – Помогите!.. Эй, люди! Проснитесь!..
Звезды осыпались с небес вниз, и Леон, изловчившись, мощным ударом выбил меч из руки Романа.
И вопль Светланы поднялся к равнодушным звездам.
– Здравствуйте. Чем могу служить?..
– Добрый день, господин Кайтох. Мы к вам. Уделите нам несколько минут?..
Горничная, остро сверкнув озорными черными глазенками, убежала, сделав книксен и поправив фартучек. После гибели Ирены он немедленно взял к себе в особняк новую горничную – молоденькую, смазливенькую. Ему важно было заткнуть брешь скуки и тоски, залатать дырку. Кто ж это такие к нему приплелись?.. Весьма представительные господа, надо признаться. Очень, о-о-очень импозантные. К таким – не подступись. Они, одетые с иголочки, в смокингах – день был жаркий, а к вечеру похолодало, поднялся холодный резкий ветер – выжидательно стояли перед ним на пороге гостиной, вежливо склонив стриженые модным бобриком головы. Их было трое. От них хорошо пахло. Лучшие парфюмы мира. Лучшие часы мира на запястьях – «Olimp», «Station». Сдается, Кайтох, к тебе нынче явились лучшие люди мира. Судя по их виду, они себя таковыми и считают. Что ж, прими их как подобает.