Услышав про нечистую силу, Глеб вздрогнул. Ему почему-то сразу вспомнились его кошмарные сны и старик-«запорожец».
– Однако есть и другая легенда, – продолжал отец. – Будто бы у Полуботка был незаконнорожденный сын, самый любимый. Опасаясь преследований за грехи отца, он ушел в леса и стал разбойником. Его шайка грабила помещичьи усадьбы, торговые обозы, монастыри, церкви и крестьянские дворы. Добычу разбойники свозили в глубокие овраги и землянки. Награбленные сокровища закапывали, прятали в тайниках – в основном по берегам рек. Вроде бы этот незаконнорожденный сын гетмана и спрятал бочонки с отцовским золотом. Местоположение тайника он не выдавал никому, не доверяя даже ближайшим сподвижникам. В конечном итоге сын Полуботка погиб, и разбойничья шайка, оставшись без предводителя, распалась. Ну а гетманские сокровища, как гласит легенда, до сих пор лежат в земле, дожидаясь своего часа.
– Значит, есть надежда…
– Сынок, надежды юношей питают. А тебе уже тридцать. Взрослый мужик. Конечно, если хочешь съездить на экскурсию – пожалуйста. Чернигов красивый город. Тихий, спокойный, зеленый, есть памятники старины. Ну а что касается басен Федюни, то не очень верь этому краснобаю. Он много чего может наговорить. А вот парсуна и впрямь вещь весьма любопытная. Нужно присмотреться к ней повнимательней.
Николай Данилович взял в руки медальон, повертел его так и эдак, и вдруг его лицо закаменело. Это был признак большого волнения. Он даже побледнел. Не говоря ни слова, Николай Данилович вскочил и, кивком головы позвав сына за собой, выбежал из кухни, которая в доме Тихомировых служила и столовой. Удивленный Глеб последовал за отцом.
Тихомиров-старший заскочил в свой кабинет и включил компьютер. Пощелкав клавишами, он вывел на монитор несколько изображений – сканов картин – и взволнованно сказал:
– Смотри. Никого не узнаешь?
На картинах был изображен украинский казак в годах. Притом явно не простолюдин, судя по богатой одежде. Скорее всего, это был полковник, потому что на одной из картин был нарисован стол, а на столе пернач – знак полковничьей власти.
– Неужто не узнал? – Николай Данилович от нетерпения барабанил пальцами по столу.
Глеб уже хотел ответить отрицательно, но тут его словно током ударило – казак на цветной картинке был как две капли воды похож на того, что изображен на медальоне!
– Наконец дошло до тебя… – Николай Данилович довольно заулыбался. – Знаешь, кто это?
– Откуда?
– Перед тобой бывший черниговский полковник, а затем наказной гетман Левобережной Украины Павел Полуботок!
Глеб так и сел на диван. Гетман Полуботок! Медальон найден в подземелье… В Чернигове! А что, если Федюня прав?
Глава 10Олешковская Сечь
Солнце каталось по безоблачному небу, словно большой маковый корж, только что вынутый из горячей печи. Начало лета выдалось знойным, и луга в низовье Днепра быстрее, чем обычно, покрылись цветочным ковром. Под жаркими солнечными лучами молодые листья на деревьях стали как лакированные, а вода в речных заводях к вечеру становилась, будто парное молоко – теплой и шелковистой.
На левом берегу Олешковской Конки[75], которая впадает в Днепр, беглыми казаками-запорожцами был устроен перевоз. У примитивной пристани плескались на легкой волне дуб[76], перевозушка – весельная лодка поменьше и поплоше, и паром – большой плот, на котором переправляли с одного берега на другой телеги и мажары[77]. На берегу, рядом с пристанью, перевозчики соорудили две мазанки, и теперь они своими белеными стенами издали напоминали две ромашки, невесть каким образом выросшие на песчаных барханах.
Перевоз назывался Голым. Это название как нельзя лучше подходило к местности, где его поставили. Кругом, куда не кинь глазом, раскинулись пески, вплотную подступавшие к голым берегам речки, которую татары прозвали Илкысу – Конские воды. По ней проходила граница Крымского ханства. Название речке дали табуны тарпанов – вымерших диких предков лошадей, которым Конка служила местом водопоя.
Возле мазанок горел костер, на котором висел вместительный казан. Кашеварил еще крепкий дедок в линялых шароварах, на которых уже негде было ставить заплаты, так много их было. Левая рука, изуродованная сабельным ударом, повиновалась старому казаку плохо, но он как-то ухитрялся проделывать все необходимые манипуляции и одной правой.
В реке, неподалеку от пристани, четверо казаков-перевозчиков, глубоко не забредая, тянули невод. Рыбы набилось в сеть немало; она выскакивала из невода и слитками живого серебра плюхалась в воду. Рыбаки беззлобно поругивались и торопились побыстрее сомкнуть крылья невода.
Неожиданно благостную идиллическую картину разрушил крик с другого берега:
– Агов! Братчики, перевозу!
Казаки с укоризной переглянулись, словно кто-то из них был виноват в том, что мешал ватаге рыбачить, и, как ни чем не бывало, продолжили свое дело. На какое-то время над речкой воцарилась тишина. Но, видать, будущий клиент перевозчиков был слишком нетерпелив, потому что вскоре раздалось:
– Вы что там, уснули?! Сто чертей вам в печенку! Мы можем перебраться и вплавь, чтобы дать вам отведать наших канчуков!
Рыбаки наконец вытащили невод на берег и один из них – наверное, старший – сказал:
– Ну что, Федор, и ты, Лаврентий, ваша очередь. А мы тут с рыбой будем разбираться.
Два немолодых кряжистых казака, сумрачно покивав чубатыми головами, направились к плоту; им одного взгляда хватило, дабы определить, что люди на лошадях. Переправа не заняла много времени, и вскоре вновь прибывшие уже расседлывали своих уставших коней, готовясь немного передохнуть после длинного пути. О том, что он был долгим и нелегким, можно было догадаться по изможденным лицам шестерых мужчин.
Старый кашевар, подслеповато щурясь, пытался понять, что за птички прилетели к ним. Все шестеро щеголяли в добротных дорогих одеждах (правда, изрядно припорошенных дорожной пылью), и кони у них были первостатейные. Мало того, у каждого в поводу была еще и запасная лошадь с полными саквами. «По говору как будто наши люди, – подумал дед. – Слава богу, не басурмане! Но все равно какие-то не такие. Кто бы это мог быть?»
– Тетеря, ты что, своих не узнаешь? – сказал один из прибывших, обращаясь к деду.
– Свят, свят!.. – испуганно перекрестился старый казак. – Ты ли это, Мусий?!
– А то кто же, – весело улыбаясь, ответил Гамалея.
– Так тебя же нет в живых!
– Придет пора – помру. А пока, сам видишь, жив, здоров, чего и тебе желаю.
– А мне сказали… – Тетеря смутился и умолк.
– Что тебе сказали?
Дед понизил голос, словно его мог услышать кто-то чужой:
– Будто бы тебя вместе с Петриком… того… – Он характерным жестом чиркнул себя ладонью по горлу.
– Мазепа не Бог, чтобы моей жизнью распоряжаться, – сурово ответил Мусий. – Не он меня вписывал в книгу судеб, не ему мое имя оттуда вымарывать. Наш давний спор закончился, и оба мы проиграли. Только он уже ТАМ, а я немного задержался на этом свете, как видишь.
– Что да, то да… – покивал головой Тетеря. – Помню я, помню… Ты был против любого иноземного владычества. Вы не только с Мазепой спорили, но даже дрались на саблях, когда он руку к шведам начал тянуть.
– Надо было ему эту руку отрубить, – сердито сказал Гамалея. – Пожалел паршивца… Эх! Сколько из-за него голов казацких напрасно полетело!
– И мне памятка на всю жизнь… – Тетеря показал увечную руку. – Под Полтавой…
– Говорил я тебе, Опанас, еще до того, как он царя Петра обманул и к Карле швенскому переметнулся: не слушай Мазепу, обманет. Так и вышло. Сам сбежал, а народ в ярмо загнали по его милости.
– Что ж это я вас байками кормлю! – спохватился Тетеря. – А идите, паны-товарищи, к нашему столу. Отобедаем, чем бог послал…
Длинный стол, сбитый из нестроганных досок, перевозчики поставили под навесом. И от солнца защита, и рыбе есть где вялиться – в холодке да с ветерком. Гамалея вместе со своими товарищами сел по одну сторону стола, а старый казак-запорожец Тетеря и перевозчики – по другую.
– Отведайте нашей щербы[78], – приглашал дед. – Хлеб у нас, конечно, не ахти, да что поделаешь, в этих местах ни пшеница, ни рожь не растет. Вот и жуем коржи из корней рогоза.[79]
Непритязательная казацкая щерба в больших мисках показалась голодным беглецам вкуснее царской ухи. А когда они выпили по кружке охлажденной в кринице бузиновки[80], то и вовсе жизнь показалась им прекрасной, а компания – лучше не придумаешь. Кроме щербы и коржей, на стол положили и вяленое мясо тарпана. Оно было очень вкусным и на тарпанов специально охотились. Но в степи их трудно было найти, и животных чаще всего били на водопое.
А еще в костре запекалась только что выловленная рыба – большие щуки и судаки. Их предварительно обмазали глиной, закопали на небольшую глубину – чуть-чуть присыпали землей, а сверху накидали горящих угольев.
– Из далеких краев прибыли? – спросил Тетеря, когда со щербой было покончено и на стол подали рыбу.
Глиняная обмазка закаменела, и ее легко можно было снять вместе с рыбьей шкурой – словно очистить вареное яйцо. Запеченные в собственном соку щуки и судаки явили миру бледно-розовое мясо и умопомрачительно вкусный запах, который участники застолья тут же подкрепили очередной кружкой ароматной бузиновки.
Гамалея глянул на него исподлобья, покосился на остальных перевозчиков, и нехотя ответил:
– Дальше не бывает…
– Да ну! – оживился старик. – Неужто басурман ходили щипать? Это святое дело… А вот нашим казакам бить крымчаков и турок не моги.
– Что так?
Мусий не хотел прежде времени рассказывать кому бы то ни было о приключениях беглецов. Тетере он доверял, но что касается остальных перевозчиков, то Гамалея их не знал и опасался, что у этих казаков могут оказаться чересчур длинные языки.