Их нередко путали с казаками-могильниками, устраивавшими свои наблюдательные посты-засады на высоких степных могилах (курганах) и сообщавшими о передвижении татарских чамбулов, а также с характерниками, о которых ходили легенды. Живя вблизи татар, которые главным своим занятием считали набеги на христиан, запорожские казаки всегда принимали меры по охране своих границ от внезапного вторжения. Даже в Олешковской Сечи, будучи практически подданными крымского хана, сечевики не забывали о предосторожности.
Средствами охраны у запорожцев были бекеты, радуты, фигуры и могилы. Бекетами назывались конные разъезды казаков, радутами – тщательно замаскированные помещения для сторожевых бекетов, а фигурами – ряд бочек, связанных между собой и поставленных друг на друга. На верху фигур устанавливались пучки соломы, которые зажигались при появлении татар.
Обычно пластуны шли в поиск небольшими группами по три, пять или десять человек, устраивая в густых зарослях у троп свои «засеки» или «залоги», в которых томительно долго сидели на корточках, не шелохнувшись, порой всю ночь. Почуяв опасность, пластун мог отреагировать на нее молниеносно метким выстрелом даже в полной темноте, поскольку посредственных стрелков в пластуны не брали.
Вся деятельность пластуна так или иначе была связана с понятием «сакмы». Само это слово в переводе с татарского означает вообще любой след, оставленный человеком или зверем, но у пластунов оно приобрело более широкое значение.
Бывалые опытные сечевики слушали «сакму», прислонив ухо к земле; и если слышен был гул от копыт лошадей татарской орды, то говорили: «сакма гудит». Пробираясь потайными тропами в днепровских плавнях, пластуны чутко присматривались ко всем следам, оставленным на мягкой заболоченной почве. Порою передвижение противника можно было определить по стаям всполошенных появлением человека птиц, а вражескую засаду с головой выдавали тучи кровожадной мошкары, клубившейся над этим местом.
Когда за пластунами устраивали погоню, они могли не только бесшумно ползать, вжимаясь телом в землю и работая локтями и коленями. Пластуны начинали «путать сакму», применяя различные хитрости: долго петлять, прыгать на одной ноге или идти спиной вперед, вводя противника в заблуждение. Нередко пластуны, чтобы сбить со следа собак, натягивали на себя свежие бараньи шкуры или посыпали тропинку смесью табака и других травок, напрочь отбивающих нюх у ищеек.
Сама специфика их службы с чередованием долгой, томительной бездеятельности и постоянной готовности к схватке породила особый тип воинов. Пластунами были в большинстве своем люди средних лет, поскольку считалось, что молодые слишком горячи для этого дела, а к старости человек уже становится тяжелым на подъем, не обладающим нужной реакцией и сноровкой.
Василий, которому никогда не доводилось бывать в Сечи, был на седьмом небе от счастья. В отличие от старших товарищей по побегу, все ему было внове, интересно, он везде совал свой нос и не получал по нему лишь по той причине, что многие в Коше знали, какая фигура стоит за его спиной – характерника Мусия Гамалею не только уважали, но и побаивались.
В противном случае новоиспеченный сечевик запросто мог стать мишенью для насмешек, благо острословов в Сечи хватало; и что еще неприятней, Василию, как самому молодому, могла светить в курене роль помощника кашевара, мальчика на побегушках, который носит воду для костра, заготавливает дрова и разделывает рыбу или дичь, когда охотники возвращаются с удачей.
Но мудрый Мусий по молчаливому согласию с куренным атаманом дал Василию возможность обжиться, присмотреться к вольной сечевой жизни, которая на поверку оказалась не такой уж безоблачной и легкой, как сначала показалось молодому неофиту. Буйные степные ветры постоянно засыпали наполненные водой рвы, окружавшие валы Сечи. И как не тяжко было избавляться от извечной казацкой лени (очень похожей на зимнюю спячку некоторых животных), овладевавшей запорожцами в промежутках между боевыми походами, все равно приходилось брать в руки лопату и надрывать руки и спину, очищая рвы от ила и песка.
Конечно, в куренях находился и работный люд. Но то были мастера: кожемяки, кузнецы, шорники, сапожники, оружейники, портные… Использовать их на земляных и иных работах, не связанных со специальностью, запрещалось. Разве что во время осады Сечи; но тогда все становились воинами, а если требовалось, то и землекопами.
Казацкой сторожевой залоги в Сечи насчитывалось чуть больше полутора тысяч сабель (хотя на самом деле запорожцев было значительно больше). Другие запорожцы кочевали куренями по Бугу, Великому Ингулу, Исуни, Саксагани, по Базавлуку, Малой и Великой Камянках, по Суре, Самаре и самому Днепру – по обеим его сторонам.
Забот и работ тем, кто остался в Коше, хватало. Нужно было и охотиться, и рыбу ловить, и соль заготавливать для продажи, и селитру, чтобы из нее делать порох, и на сторожевых вышках нести дежурство, чтобы в Сечь не пожаловали незваные гости – солдаты русского царя или татарская орда. Хоть запорожцы и жили последнее время с крымчаками в мире, но веры им все равно не было.
О том, чем кормить общество, должны были заботиться куренные атаманы. В каждом курене (а было их тридцать восемь) велось свое хозяйство, и на общие средства содержался стол для всех его членов. Обычной пищей сечевиков были соломаха – ржаное квашеное тесто, кулеш – просяная каша с салом, тетеря – похлебка из ржаной муки и щерба – рыбная уха.
Средства и всякие припасы сечевики добывали преимущественно на своих вольностях. На новогоднем собрании все вольности расписывались по количеству куреней на тридцати восьми бумажках – так, чтобы во всякой части более-менее одинаково было земельного и водного добра. На глазах всего общества военный писарь скручивал эти бумажки – их называли лясы – и клал их в свою шапку, а потом, хорошо потрусив, предлагал куренным атаманам тащить свой жребий. Какому куреню какие вольности приходились, теми он и должен был пользоваться весь год.
Обычно накануне весны в куренях тянули еще одни лясы – кому из товарищей выпадет жребий промышлять в запорожских вольностях, а кому оставаться на страже в Сечи. Как только реки сбрасывали лед, большинство запорожцев уходило рыбачить и охотиться.
Мясо казаки в основном коптили и вялили, а рыбу солили, оставляя столько, сколько было необходимо куреням до следующей весны; остальное продавали чумакам. На вырученные за рыбу деньги покупали у них же для Коша муку, пшено, сукно, порох и свинец. Шкуры и мех в основном везли в Польшу и немецкие земли. Чаще всего этим делом занимались армянские купцы, которые имели с торговли большую прибыль, хотя она и была небезопасна.
Конечно же Олешковская Сечь ни в коей мере не напоминала Чертомлык. В отличие от старой Сечи, жизнь здесь была скудной, нередко полуголодной, требующей много усилий для поддержания Коша в надлежащем виде. Да и мелководная Конка мало походила на могучий полноводный Днепр.
Всякий казак всю свою добычу – и охотничью, и воинскую (кроме оружия) – должен был положить в общий котел. Утаивание казаком даже ее части считалось серьезным преступлением.
Добычу потом делили на общем военном совете. Не менее половины ее шло в военную казну, с оставшейся части половина отдавалась церкви и монастырям, и лишь остаток предназначался обществу в равных долях: и тем, которые были в походе, и тем, что рыбачили и охотились или присматривали за Сечью. Исключалось из добычи только оружие – оно не подлежало дележу, считаясь собственностью того, кто его добыл.
Но что особенно поразило Василия, так это большая, даже фанатичная религиозность сечевиков. Воспитанный Мусием, который не совсем ладил с церковью: его вера была скорее языческой, нежели христианской (впрочем, об этом старый характерник не распространялся), молодой Горленко – а точнее, Железняк, под этой фамилией он был записан в реестре – относился к церковным условностям несколько легкомысленно. Чего никак нельзя было сказать о запорожцах.
Небольшая сечевая церквушка Покрова Богородицы, у которой стены были из тростника, а крыша из парусины, никогда не пустовала. Службы в ней шли каждодневно, без выходных, по исстари заведенному порядку. Вместе с главной своей заступницей – Богоматерью, казаки особенно чтили святого Николая, святого Михаила и первого провозвестника христианской веры в приднепровских краях Андрея Первозванного. Несмотря на убогий внешний вид, внутреннее убранство церкви поражало красотой и богатством. Запорожцы не жалели денег на церковь – как военных, так и своих собственных.
Кроме здания церкви и куреней, на территории Коша находилась пушкарня – неглубокий, но просторный погреб для хранения пушек, ручного огнестрельного оружия, конской сбруи, пороха, ядер, серы, селитры и другого военного имущества, и казна – такой же погреб для хранения муки, пшена, сала, рыбы и прочего пищевого припаса. Там же в небольших бочках хранились и военные деньги для текущих нужд. Но основной скарб был запрятан где-то в плавнях, на одном из многочисленных островков Днепра. О его местонахождении знали всего несколько человек во главе с казначеем.
Впрочем, Василий подозревал, что денег там немного. Лихолетье, обрушившееся на головы запорожской вольницы, практически закрыло для них главный источник поступлений в казну денежных средств – лихие набеги на улусы крымчаков, а также возможность совершать морские походы на Турцию.
Справа от ворот стояло главное здание Сечи – паланка. В ней размещалась канцелярия кошевого атамана, совершался суд и хранились военные клейноды. Паланка была меньше по размерам, нежели курени, но потолки в ней были повыше, и построена она была по-иному.
Чтобы соорудить курень, копали длинную прямоугольную яму глубиной до полутора метров, вкапывали по углам и по периметру столбы и плели стены из ивняка. Потом для утепления курень обкладывали камышовыми связками.
Крышу обычно делали из камыша, а потом укрывали тонким слоем дерна или конскими шкурами – чтобы во время возможной осады Сечи татарами их зажигательные стрелы не нанесли куреням вреда. Поэтому крыши всегда зеленели свежей травой, и вросшие в землю приземистые курени казались старыми курганами. Благодаря такой конструкции, зимой внутри куреней было тепло, а летом – прохладно.