– Скорее, джокер, – заметил Микола. – Он сам похож на этого джокера. Паяц и клоун.
– Что ж поделать, Николай Иванович, столица. Здесь добрая половина джокеров да паяцев, – Травкин махнул рукой в сторону стены. Там, за ней, кипела столичная жизнь. Здесь же, за толстыми стенами каземата, время словно остановилось.
– Не буду вас более задерживать!
Травкин аккуратно сложил исписанные им листы в папку, на которой крупными буквами было написано «Дело о масонах», и убрал ее в стол.
– Будут какие-либо пожелания? – спросил он Миколу. Тот, подумав, мотнул отрицательно головой.
– Пичугин! – громко крикнул следователь.
Дверь мгновенно распахнулась, и вошел амбал-полицейский.
– Уводи!
– Слушаюсь.
Билый встал, смерил взглядом детину, стоявшего рядом, и, слегка усмехнувшись, направился к выходу из кабинета.
Когда дверь закрылась, Травкин нервно закурил, обдумывая план дальнейших действий. Глянул на часы и чертыхнулся. «Опоздал!» Супруга ждала его дома. Сегодня вечером их пригласила ее кузина на именины. Но похоже, что этот праздник пройдет без него. «Опять устроит концерт», – подумал Травкин, туша папиросу в пепельнице. Он встал на цыпочки, дотянулся до окошка и плотно закрыл его. Натянул форменную фуражку и, закрыв тщательно кабинет, вышел на улицу. Влажный вечерний воздух окутал столицу. Но после душного, прокуренного кабинета было приятно вдохнуть эту свежесть. На колокольне соседней церкви колокола созывали к вечерне. Оранжевые блики заходящего дневного светила отразились ярким отблеском на куполах.
«Действительно, золото! Церкви по всей империи – значит, и золото империи. Да и люди такие, как этот Суздалев или подъесаул Билый, тоже золото империи. А что им достанется теперь за честную службу?! Каталажка? Заточение в каком-нибудь форте? Стало быть… золото форта?» И тут же опомнился: «Тьфу ты, заговариваться стал уже. Пора на отдых. Вот это дело доведу до конца, и отдохну!» Травкин все дальше удалялся от здания полицейского участка, размышляя о превратностях судьбы.
Глядя на серые стены и сводчатый потолок, Иван, не удержавшись, судорожно сглотнул. Пальцы вцепились в металлический край кровати, и холод обжег, приводя немного в чувство.
С трудом проглотил ком. Закашлялся. Вытирая слезу. Подивился: до сих пор держался орлом, а тут от вида камеры стало дурно и нехорошо.
«Это временно», – затвердил про себя граф. Он знал, что маменька уже бьет клюкой в имении, созывая ближний круг родственников, и его должны вытащить скоро в любом случае. Дело времени. «А там и Миколе помогу! Заложу пару деревень и вытащу казака! Не брошу друга. Ведь из-за меня сейчас в холодной сидит».
Но сколько ждать? Время словно остановилось. Каждая минута стала медово тянуться, лениво перескакивая с секунды на секунду.
Суздалев посмотрел на металлический стол, прикрученный к стене, и подумал о хорошей книжке на французском. Сейчас роман про индейцев пришелся бы как нельзя кстати и скрасил одиночество. Таинственная, неизвестная Аляска манила к себе. Стоило только закрыть глаза, как над головой зашумели кроны столетних кедров. В бурных речках стали перекатываться самородки золота. Лизонька побежала, оборачиваясь и маня в зеленые папоротники. Баронесса все бежала и бежала, не останавливаясь. А за ее бегом наблюдал он и индейцы в кустах. Только вместо краснокожих рож Суздалев увидел злополучного флигель-адъютанта и императора. «Брр, привидится же такое! Не дай Бог!»
Граф не удержался, резко поднялся и принялся приседать, желая скинуть наваждение. Из приседа стал ловить «бабочек» – прыгать и звонко хлопать ладошами над головой.
Странно, но звук гасили стены. Граф замер, поднялся и с силой попытался стукнуть в пол пяткой. Звука не было. Вакуум. Мертвая тишина. «Да что же это такое! Вытащите меня срочно отсюда!»
Суздалев сел на жесткую койку и в полном отчаянии обхватил голову ладонями. «Как не сойти с ума?! О чем думать? Как бороться с одиночеством? Для меня каждый день вечность!»
Иван осторожно погладил на щеке старый шрам. Обхватил тонкими пальцами подбородок. На гладкой ухоженной коже непривычно затопорщилась щетина. Уколола пальцы. Суздалев поморщился. Попробовал поудобнее устроиться на железной кровати, представляя, что это изящный диван с пуфиками, и попытался сосредоточиться, думая о доме.
«Что там делает маменька? А младший брат? Как мой гардемарин? Какой бороздит океан?»
Никакой мысли. Образы ускользали. Только Лизонька бежала, ломая листья папоротника. Звонко смеялась, оборачивалась и манила за собой пальчиком.
– Лизонька, – выдохнул из себя граф, не открывая глаз. – Постой, я сейчас.
И вот они уже сидят вдвоем на веранде. Остро пахнет свежими досками. Солнце слепит сквозь кроны стройных берез, играясь лучиками. Они так юны и прекрасны. Он – бравый юнкер, все войны и слава впереди, но юноше уже кажется, что он прошел медные трубы. Тонкие усы его залихватски закручены. Она – совсем юная гимназистка, которая живет в чудесное время, познавая и открывая для себя каждый день что-то новое.
Они пьют чай. Смеются и радуются общению друг с другом. Лизонька пробует из вазочки свежее малиновое варенье, причмокивает и с прищуром смотрит на него, таинственно улыбаясь. И тогда он не выдерживает и тянется к ней губами. «Будь что будет! Пан или пропал!» Даже глаза закрывает от страха и вдруг натыкается на мягкие губы, которые на вкус сладки и пахнут малиной.
Ваня трогает свои губы, вспоминая первый поцелуй, и, так же не открывая глаз, шепчет:
– Лизонька.
– Да, Ваня, – так же шепотом отзывается баронесса. Голос ее настолько реален, что граф открывает глаза, но наваждение не проходит – в камере у самой двери стоит кузина.
Суздалев судорожно глотает воздух и наконец резко вскакивает. Влюбленные бросаются друг другу в объятия. Ваня не может остановиться в своих поцелуях. Волосы, брови, глаза. Наконец находит губы.
Они по-прежнему пахнут малиной и такие же теплые и податливые. Суздалев еле отрывается от них и выдыхает:
– Но как?
– Пять минут, Ваня! Всего лишь пять минут! Я смогла купить только их!
– Лизонька! Ангел мой! Вы чудо! – граф снова покрывает кузину страстными поцелуями. Та отстраняется и протягивает:
– Ванечка! Бедненький мой! Ты так похудел за эти дни! Осунулся!
– Я в полном порядке, Лизонька!
– Что же теперь будет? – стонет баронесса.
– Да все прекрасно будет, Лизонька. На днях выйду! А там на поезд и на самый красивый пароход! И на Аляску! Купим избушку! Я буду охотиться на гризли и мыть золото. Вы – растить детей! Заживем, – протянул граф, сияя от счастья.
– Ванечка! Да вас повесить хотят! Какая Аляска?! – Баронесса уткнулась в плечо графа. Увидела порванное сукно на месте погон. И зарыдала, не сдерживаясь.
– Как повесить? – растерянно спросил Суздалев. – Чепуха какая! Ну подумайте, Лизонька, как меня, георгиевского кавалера, героя войны, и повесят? Ерунда какая!
– Так и повесят! – слезливо протянула Лизонька, не отрываясь от плеча.
– Да маменька не даст! Уже все связи подняла. Вот вас прислала! Порадовала сыночка! Все в полном порядке, Лизонька! Сейчас выберусь! А там поверенного найму, пускай Билого вытаскивает! А мы с вами, не теряя ни минуты счастья, рванем на Аляску! Подальше от самодуров!
– Ванечка! – Баронесса наконец-то нашла в себе силы оторваться от плеча и посмотрела на кузена глазами, полными слез. – Никто меня не присылал. Я сама пришла. Маменька ваша сразу слегла, как узнала про вас. Удар у нее! С постели встать не может. И говорит уже неразборчиво.
– Как удар?! – ошеломленно переспросил Суздалев, отшатываясь. – Как слегла?! Лизонька! – Граф рванул у шеи китель. Пуговицы посыпались. – Мне немедленно надо выйти. Я должен быть у матери.
– Я, Ваня, делаю все возможное. Большие деньги решают все и открывают все двери. Откроют и эту. Только время надо.
Как по команде, сзади распахнулась двери, и неизвестный надзиратель требовательно шикнул в щель.
– У меня нет времени, – прошептал граф.
– Ваня, крепись! – Баронесса отступала к двери. – Я не брошу тебя! Я вслед за тобой на виселицу пойду! Я выкуплю тебя!!!
– Лизонька! – опомнился граф. – А поцелуй?!
Дверь бесшумно закрылась за баронессой. И на камеру снова упал вакуум. Суздалев без сил опустился на кровать. Ему могло все и показаться.
Если бы в воздухе не стоял крепкий запах дорогих духов баронессы.
Пичугин являлся образцом полицейского. Верный и исполнительный, он имел уже часы-луковицу «За старания», хоть толком и не умел разбираться во времени.
Рослый детина тридцати с небольшим лет, человек ума недалекого, не обделенный природой силушкой. Любил страсть как две вещи: приложиться к бутылке и, будучи навеселе, как он сам выражался, «почесать кулаки об чью-тудыть морду».
По причине часто водимой дружбы с зеленым змием, женат не был. Знаниями себя не отягощал. Но работу свою в качестве держиморды любил. Исполнительным и сердобольным был Пичугин на службе. Если кто-то из бандитов, по причине доброты следователей, не имел желания давать показания и уж тем более вину свою за содеянное признавать, то непременно звали Пичугина. Хватало четверти часа нахождения его с преступником один на один за закрытыми дверями кабинета, как виновный сам во всем чистосердечно признавался. И дело можно было закрывать, и суд, учитывая то, что преступник осознанно помогал следствию, выносил более мягкий разговор. Начальство, в том числе и следователь Травкин, старалось не замечать извечный перегар, которым наполнялся коридор следственного отдела при появлении Пичугина, хотя Травкин порой и ворчал, грозясь перевести полицейского в городовые.
Опять же, кто как не Пичугин умело выбьет показания с зарвавшегося бандита?! Правильно. Некому! Нераскрытые дела томами бы пылились на подоконнике. А так честь и хвала. Уважение.
Пичугин знал о расположении к нему начальства и порой перегибал палку. Несколько раз позволи