Окошко под потолком камеры потухло. Там, за стеной каземата, на столицу опустился тихий летний вечер. Билый повернулся набок и не заметил, как уснул. На этот раз глубоко и спокойно. Лишь под утро откуда-то из глубины подсознания донесся голос Димитрия Ревы: «Что, односум, свидимся вскоре-то? Как думаешь?» И тут же, словно эхо, протяжное и жалобное: «Киуу! Киуу!»
Наступал рассвет нового дня, озаряя золотистым светом столицу.
Дверь кабинета со скрипом приоткрылась, и Травкин замер с пером над бумагой. Щель дальше не росла. Кто-то без стука пытался вломиться, потом опомнился, осознал оплошность и замер на пороге. Зажужжала тревожно муха, стучась о крохотное оконце. Захотела вырваться на волю. Ну-ну. Кто ж из каземата следственного по своему желанию выходит?
– Ну? – рявкнул нетерпеливо титулярный советник. Пальцы на ноге нестерпимо зачесались, немея, и он притопнул ногой, борясь с напастью.
Дверь заскрипела дальше, и в щель пролез сизый большой волосатый нос. Цвет был приобретен от усердного употребления спиртного. В кабинет дыхнули перегаром и чесноком. Травкин поморщился и закричал, в сердцах бросая перо в чернильницу:
– Пичугин! Да чтоб тебя разорвало! В городовые захотел?! Тебя стучать не учили?!
– Никак нет, вашблагородь! – радостно оскалился полицейский, приоткрывая щель больше, но продолжая мяться и не решаясь войти.
– Пичугин!!! – Следователь затопал ногами, выражая негодование. Покраснел лицом и крикнул: – Смирно!
– Рад стараться, ваше благородь! – Дверь широко раскрылась, и на пороге замер огромный полицейский. Немного с опозданием он неуверенно постучал в открытую дверь, испуганно косясь на начальника. Понравилось ли тому? Смотри, какой исполнительный, вашбродь. Лучший! Какие городовые?
Травкин застонал и откинулся в кресле.
– Ты и ешь так же медленно, как соображаешь?!
– Ем медленно, – подтвердил Пичугин, тараща глаза и растягивая толстые губы в радостной улыбке. – Пью быстро! Могу даже на спор. Любой заклад побью! Так что имейте в виду! Если надо выиграть, то я завсегда! Не подведу! Всех перепью!
– Пичугин! – раздраженно сказал Травкин и отчеканил по словам: – Тебе чего надо?! Ты не видишь, что я занят государственными делами?! В зубы захотел?!
– Никак нет, вашбродь! Я по службе! Доложить! – и он протянул напоследок заговорщически: – Мы же с пониманием. И вы должны быть с пониманием: зубы мне и так нужны, например репу жевать. Они, вашбродь, сами выпадут. – Пичугин помахал рукой, показывая, как спокойно сами выпадут. – Репу дюже люблю!
– Докладывай уже!!! Пантомим несчастный. И не дыши на меня! Вообще не дыши!
– Есть, вашблагородь. Рад стараться вообще не дышать! Пантомим – это кто? Понял, вашбродь. Не гневайтесь! Потом прочту, кто это. Мамзель к вам просится. Держим на вахте. Разрешите гнать в шею? Ходют тут всякие. Институтки!
– Не разрешаю!
– Правильно! Нечего гнать! Оно и понятно, почему нечего: красавица! Видная институтка. Я и не думал, что такие бывают. Мы же с пониманием, господин следователь! Амурные дела, и всё такое. Что же вы, не человек, что ли? Не всё же людей с пристрастием допрашивать! Сердце ласки просит! А то ведь сердце на такой работе и окаменеть может.
– Пичугин!
– Да, вашбродь! – вытянулся полицейский, щелкая сапогами.
– Имя у барышни есть? Догадались спросить?
– Имя странное. Как крепость. Знатная мамзель. Ботиночки на ноге до того изящны, стоят, небось, как мещанская усадьба. Все успел подметить! Как вы учили! Я же сыскарь или кто?! Пока по лестнице спешил к вам с докладом, позабыл имя, – виновато сказал Пичугин и поник головой. – Вылетело из головы. Все думал, как такая красавица и вы амур крутите. Чудеса, да и только, Господи! Виноват, вашбродь! Мысли всё перебили.
– Баронесса Измайловская, что ли? – сказал Травкин, и глаза его округлились. Руки по-предательски дрогнули.
– Именно, – возликовал Пичугин и засопел, уважая своего начальника еще больше и вознося до небес: как тот сумел с одного раза угадать?! Настоящий сыщик!
– Веди!
Пичугин дернулся исполнять.
– Нет, постой! Живо возьми тряпку и протри тут все! Чтоб не одной пылинки! Сам ее встречу!
– Рад стараться, вашблагородь, – привычно козырнул Пичугин и пошел к ведру с тряпкой, коей подтирали кровь с пола и мебели при допросах в кабинете следователя. – Это мы мигом. Это мы завсегда.
Травкин быстро пригладил свой пробор в волосах, тщательно укладывая каждую волосинку. Достал из шкафа мундир и, застегиваясь на ходу на все пуговицы, поспешил к вахте.
А там баронесса Измайловская ждала и гневно тонкие ноздри раздувала. Травкин понял, что оплошал, задержался и засуетился, прыгая рядом, пока шли к кабинету, преданно в глаза заглядывая, желая поймать благосклонность.
Не поймал.
Измайловская оправдывала свою фамилию и была непреступна. Плыла вперед крейсером, шурша юбками. И даже не поглядывала на старательного и угодливого следователя. Словно и не было того.
Обидно стало Травкину. Уж не пустое он место, а должностное.
Насупился воробышком, заложил руки за спину и стал вышагивать чинно, контролируя каждый свой вздох. Но как ни старался, перед чарами красавицы не мог устоять. Волновала его баронесса, дурманила голову своими дорогими духами, и сердце что-то тревожно сжималось. Словно что-то древнее в нем пробуждала, инстинкты, и было от этого хоть сладостно, но очень постыдно, явно не по-христиански.
– Сатана, – прошептал Травкин, незаметно крестясь.
– А вы, голубчик, стало быть… – задала свой вопрос баронесса, когда они остановились перед темноокрашенной дверью.
– Титулярный советник Травкин, – гордо вскинув голову, отрекомендовался следователь. И распахнул дверь в свой кабинет. Тряпка из рук Пичугина выпала сразу, как только он увидел господ. Вытянулся во фрунт, сразу уловив хмурое настроение начальника. Тот зыркнул на него. И огромный полицейский бочком попятился к двери.
– Занятная фамилия, – пробормотала баронесса, входя в кабинет. Пичугин постарался не отсвечивать и тенью выскочил в коридор, напоследок подмигнув начальнику. Или просто хлопнул веками? Хоть бы толстенные губы дрогнули в улыбке. Не понять ничего. Какие эмоции на рябом лице? «Шельма! – изумился Травкин. – В городовые! Первым же переводом!»
– Стало быть, из мещан? – добавила Лизонька и впервые посмотрела на Травкина. Тот ссутулился больше обычного, нахмурился до боли в переносице и прошмыгнул к столу. В кресле его попустило. Даже почувствовал свою значимость. Забарабанил пальцами по зеленому сукну. Надо было как-то сбить спесь с баронессы и вежливо поставить на место.
– Присаживайтесь, ваша милость, – Травкин махнул рукой в сторону ее влажного стула, так тщательно натертого подчиненным. – Хотел с вами встретиться чуть позднее, поговорить по душам да задать несколько деликатных вопросов.
– Поговорить по душам? – делано обрадовалась баронесса, едва заметно улыбаясь. Покосилась на стул, но сесть не решилась.
– Именно, ваша милость. Тет-а-тет, так сказать.
– И я! И я! – вскричала уже более радостно Лизонька. – Хотела с вами встретиться и поговорить тет-а-тет. – Затем она распахнула свой ридикюль, расшитый жемчугом по красному бархату, двумя изящными пальчиками достала туго стянутые банкноты и осторожно положила их перед следователем на деревянный письменный поднос.
– Что это? – протянул Травкин. В горле его пересохло. Пальцы перестали постукивать по сукну. Он смотрел на пачку, которая закрыла такое привычное большое синее чернильное пятно. Высохшее, оно напоминало крохотную Австралию. И теперь такой родимый континент, где приключения были на каждом шагу, перекрывали российские банкноты. Двуглавый орел хищно смотрел из-под короны, ожидая, как и баронесса, окончательного решения следователя.
– Это? Деревенька.
– Мне не нужна деревенька! – насупился титулярный советник.
Лизонька всё еще продолжала радостно улыбаться:
– А маменьке?
– И маменьке не нужна! – Травкин брезгливо отодвинул от себя банкноты. Богатство обожгло пальцы.
– Но, друг мой, – баронесса решительно толкнула пачку денег перед собой, обратно к следователю, – деревеньки всем нужны! Это же милое имение в вишневых деревьях, заботливые крестьянки, которые и за маменькой, и за вами присмотрят. Пасека в лугах. Отчего отказываетесь-то?
– Оттого и отказываюсь, что лицо я должностное, а не подкупное!
– Господь с вами, милый Травкин! Да кто ж вас подкупает? Подарок это. От чистого сердца!
– А взамен?
– Самая малость! Графа Суздалева оправдать надо. Сделайте так, чтоб дело перепуталось. Невиновные же у вас сидят.
– Невиновные дома сидят!
– Ах, оставьте это, милый Травкин. Туда-сюда бумажки подтасуйте, и пускай граф завтра выйдет. Или к вечеру. Ну, пускай виселица казаку грозит, графу-то за что? Он же геройский офицер. О нем газеты писали! А казак он все стерпит. Ему терять нечего. Ему все равно. – Баронесса убедительно помахивала рукой, чертя в воздухе геометрические фигуры. Явно не понимая, почему следователь не соглашается, – ведь прекрасная мысль.
Травкин тяжело вздохнул, откидываясь на спинку. Был он мрачен и черен, как никогда.
– Вот что, голубушка. Забирайте-ка вы свою деревеньку и валите из моего кабинета. Я, уж извините, по-простому. По-мещанскому.
Баронесса побледнела и стала медленно подниматься. Рука ее несколько раз проехалась по воздуху, прежде чем нашла пачку ассигнаций. Травкин печально и горестно вздохнул, когда банкноты исчезли в ридикюле.
– Только вы меня правильно поймите, сударыня.
Баронесса, уже готовая выйти из кабинета, замерла, ожидая продолжения. Ровная ее спина одеревенела. Она даже не обернулась на голос.
– Дело это чести. Тут деньги неуместны. Знаю, кто в этой истории виноват. И делаю все возможное.
Лизонька снова защелкала ридикюлем.
– Оставьте это, баронесса Измайловская. Не извольте беспокоиться. Я без денег помочь хочу. По чести. Успеть бы только.