Гражданский держал в руках лист бумаги с вензелем императорской канцелярии.
Охранники подвели осужденных на казнь к эшафоту. Барабанная дробь умолкла, и воцарилась та звенящая тишина, что возможна лишь в отдаленных от больших городов местностях.
– Осужденные к месту казни доставлены! – отрапортовал старший урядник, сделав шаг в сторону.
Пичугин с охранником остались за спинами Билого и Суздалева.
– Именем империи Российской, – громко произнес гражданский чин. – Руководствуясь приказом его императорского величества и на основании… признать виновными подъесаула… и иже с ним капитана, графа… приговор привести в исполнение.
– Ваня, друг мой сердешный! – Билый повернулся к Суздалеву и протянул ему руку. – Давай прощаться, что ли?!
С этими словами оба офицера крепко обнялись.
– Прости ты меня в первый раз! – произнес Микола.
– Бог простит. И ты меня прости! – отозвался Суздалев.
– И в другой раз прости, друже! – продолжил Билый.
– Бог простит! – произнес капитан.
– И в третий раз прости, Ваня!
– Бог простит!
– Изволят ли осужденные на казнь высказать последнюю волю? – громко вопрошал стоявший рядом с гражданским чином военный в форме штабс-капитана.
– Не изволят! – громко выкрикнул Суздалев.
– Нет! – вторил Билый.
Штабс-капитан махнул рукой, и Микола с графом стали подыматься по лестнице на эшафот. Дюжего роста палач, держа в руках мешки, шагнул им навстречу.
– Господи, прости! – прошептал Билый, когда палач надевал ему на голову мешок.
Граф же весь напрягся и плюнул под ноги палачу.
– Смотрите, как умирает граф Суздалев! – выкрикнул он в тишину тюремного двора. Палач надел ему на голову мешок и подтолкнул к виселице. Через минуту и Билый, и Суздалев стояли на табуретах. Нервы у обоих натянулись, словно канаты. Оставалось мгновение, когда им на шеи накинут петлю и…
– Учитывая прежние заслуги осужденных перед Отечеством, – разнесся эхом голос гражданского чина. – И на основании амнистии, великодушно провозглашенной его императорским величеством, заменить смертную казнь осужденным Билому Николаю Ивановичу и Суздалеву Ивану Матвеевичу на заточение в форте Александровском. Но дабы в потомках водворилось и наказания для – лишить оных лиц всех прежних заслуг и наград. Разжаловать подъесаула Билого до младшего урядника, капитана, графа Суздалева до унтер-офицера.
Оба, и Билый и Суздалев, внутренне приготовившиеся принять мучительную смерть, стояли ни живы ни мертвы. Через холщовую ткань мешков слова, сказанные гражданским чином, судя по всему чиновником императорской канцелярии, звучали как набат. Осужденные не вникали в их суть, стоя уже одной ногой в могиле. И лишь когда палач сорвал с их голов мешки, Суздалев и Билый осознали суть происходящего. То ли от перенапряжения, то ли от радости граф, опершись спиной о столб виселицы, стал медленно сползать на деревянный настил эшафота. Микола упал на колени и истово стал осенять себя крестным знамением.
– Господи, слава Тебе! – шептали губы.
– Осужденные Суздалев и Билый! – четко, припечатывая каждое слово, произнес военный в чине капитана. – До отправки в указанный форт для отбывания наказания, вы будете помещены в прежние камеры временного содержания. О дате перевода вас в форт Александровский будет сообщено дополнительно.
Штабс-капитан сделал знак охранникам.
– Увести! – Приказ прозвучал, словно удар кнута.
– Чта, унтера, свезло сегодня вам?! – злорадно ухмыльнувшись, прохрипел Пичугин, хватая Суздалева за плечо. – Вперед пшел!
Граф покорно повиновался. Он все еще пребывал в прострации от произошедшего и никак не мог осознать того, что остался жив.
Пичугин было потянулся и к Билому, чтобы таким же образом пихнуть ненавистного ему казака, но Микола взглянул на него так, что у полицейского отпала всякая охота связываться с этим «диким горцем». «Извольте следовать в камеру!» – лишь произнес он. Второй охранник открыл ключом дверь, и вновь душная темнота тюремного коридора приняла в свои объятия узников.
– Выходь, политика! – через открытую дверь, ведущую во внутренний двор тюрьмы, раздался зычный голос конвоира.
Было раннее утро, но рождающаяся зорька неприятно коснулась глаз, отвыкших от света. Билый и Суздалев, щурясь, медленно вышли наружу.
– И шоб мне без хитростей! – вновь гаркнул конвоир. – А то вмиг шкуру спущу. Цацкаться не буду!
Судя по его манерам, он был старший. Еще трое стояли чуть в стороне с ружьями наперевес.
– Эва как нас с тобой, Ваня, встречают, – с сарказмом в голосе отозвался Микола.
– Так мы с тобой, казак, теперь в опале, – произнес Суздалев, протирая глаза рукой. – Разжаловали нас милосердно, али забыл?
– Такое забудешь! – ответил Билый. – Мы с тобой теперь, Ваня, вроде как ненужный элемент. Всякий байбак вослед свистнет.
– Что думаешь, теперь?
– Ждать будем. Сидеть будем. – Казак пожал плечом. – Одно радует: место новое. Опять же свежий воздух, море. Красота, Ваня.
– Чего ждать?
– Когда вспомнят! А вспомнить про двух унтеров могут ой как не скоро.
– Я не могу ждать! – растерянно сказал Иван. – Никак не могу.
– Так хуже ждать нет ничего! – резонно заметил Билый.
– Разговорчики мне! – конвоир, будто нарочно, с силой дунул в свисток. Воздух разорвала дикая трель, глуша мир вокруг.
Билый с Суздалевым переглянулись и негромко рассмеялись.
– Как снаряд рядом разорвался, – сказал граф, слегка постукивая по оглохшему уху.
Конвоир, не ожидая подобной дерзости от заключенных, не выпуская свистка из губ, надул щеки и, вытаращив глаза, со всей силы выдохнул. Тюремный двор наполнился эхом пронзительного звука. Продолжая дуть в свисток, усердный служака протянул руку с указательным пальцем в сторону арестантского экипажа.
– С дураком ни поплакать, ни посмеяться, – качая головой, произнес Суздалев.
– А тож! – поддержал Микола. – Хлопец с воз, а ума и с накопыльник нэма.
Друзья вновь засмеялись. Конвоир понял, что дальнейшие его потуги не приведут ни к чему деятельному, и дал сигнал рукой своим подчиненным.
– В экипаж!
Двое солдат встали по левую и правую сторону от заключенных, а третий занял свое место сзади.
– Руки за спину! – гаркнул старший конвоир. Не привыкшие к такому обращению бывшие офицеры неохотно подчинились. «Дурак и есть, – подумал граф. – Не знаешь, что выкинет в следующий момент».
– К экипажу! – вновь по тюремному двору разнесся гортанный крик конвоира.
Заключенные немного замешкались, что стоило им обоим тычков прикладами ружей в спины.
Билый грозно взглянул исподлобья на одного из солдат. Тот опустил приклад, потупив взор.
– Виноват, – пробормотал солдат, осекаясь.
– Захар! Да в зубы дай! Арестанты же! Когда уже к службе привыкнешь?!
– Попробуй, Захар, – подначил Микола, улыбаясь по-приятельски.
– Вы отдаете себе отчет, на кого руку подымаете?! – попытался было возмутиться Иван. – Я – граф Суздалев!
– Да не таких водили! Политика, вот ты кто! Хоть князем назовись! Кончилась твоя власть, – ехидно отозвался старший конвоир. – И слушай! Мне чихать, кто ты. Для вас обоих все в прошлом. Сейчас вы – преступники, которых мне приказано доставить к месту заключения. И лучше держите язык за зубами. Ведь можно и не доехать до форта. Всякое может случиться. Предупреждаю в последний раз!
Оба, и граф и казак, поняли, что лучше в их ситуации действительно молчать. Ведь молчание не зря называют золотом. А от этого цепного пса всякое можно ожидать. Пристрелит по дороге, вроде как за попытку к бегству. А там попробуй докажи. Мертвые говорить не могут.
Заключенных усадили в арестантский экипаж. Солдаты с конвоиром заняли свои места, согласно служебной инструкции. Прозвучала команда: «Трогай!», и двойка лошадей рванула с места, вынося узников и их охранников за пределы тюремного двора. Оснащенный специальными дополнительными внутренними дверями-перегородками, обшитыми тонким металлом, и маленькими окошками с решетками, через которые можно было увидеть лишь кусочек неба, экипаж около получаса трясся по булыжным мостовым Петербурга, пока, несколько раз качнувшись, не остановился.
Через решетчатые окошки до слуха заключенных донесся крик чаек, больше похожий на смех.
– Мы в порту, – негромко сказал Суздалев.
– Слышу, Ваня, – так же в полголоса ответил Микола. – Сейчас посадят, скорее всего, на баркас, и по этапу дальше.
– Выводи! – раздался голос старшего конвоира. В замочной скважине послышалось характерное клацанье, и двери экипажа отворились.
– Выходь по одному! Мордами повертайсь к экипажу! – старший конвоир вошел в раж. – Что, политика?! На воде не укачивает?! Щас поплывем к новым палатам! Будете там по-царски жить-поживать. Только без добра. Добро-то вы все прос…
– Ты, мил человек, – не дал договорить конвоиру Микола. Его горячая кровь, начавшая закипать еще в тюремном дворе, в данный момент бурлила, переливаясь через край терпения, – говори, да не заговаривайся. Я человек простой. Каков привет, таков и ответ.
У конвоира раздулись ноздри и сжались кулаки. Он сделал шаг к казаку.
– Не советую, – спокойно заметил Билый. Сказал он это с такой спокойной уверенностью, что пыл конвоира поугас. Он резко крикнул стоявшим с ружьями солдатам:
– Ты берешь этого, – указывает на Суздалева, – ты – второго. Ну а ты – замыкающий!
Солдаты встали на номера, указанные их старшим. «Вперед!» – раздался окрик конвоира, и вся процессия двинулась к небольшой пристани, где, мягко покачиваясь на волнах, стоял баркас. Их всю дорогу сопровождали чайки, кружащиеся над головами. Издаваемые ими звуки были похожи то на противный смех, то на протяжный плач. «Точно так, – пронеслось в голове у Суздалева. – И смех и трагедия. Гремучая смесь».
«Пасмурно, неуютно», – размышлял Микола, спускаясь по натоптанной дорожке к морю. Мыслями он снова на мгновение оказался в станице. «Эх, а у нас кавуны созрели. Казачки солить, поди, начали!»