– Вот те раз, – все тем же спокойным голосом произнес охранник, когда наконец ворота со скрежетом отворились и его фигура показалась на пороге. – Из-за двух заключенных столько шума?!
– Мал золотник да дорог, – ляпнул невпопад вышедший из состояния легкого оцепенения старший конвоир. – Политика! – пояснил он многозначительно, отвечая на немой вопрос охранника. Поднял палец вверх, показывая, насколько высоко творилось преступление и витали замыслы злодеев.
– Так нам другого добра и не привозят, – усмехнувшись, заметил охранник, почесывая немытую порядком бороду. Он оглядел заключенных без особого интереса. Зачем-то ощупал заскорузлыми пальцами рукав мундира на Суздалеве, многозначительно покачал головой и произнес, глядя куда-то вверх, словно увидев в сером небе нечто необычное: – Политика – это хорошо. Культура, стал быть. Во как!
И, вновь переведя взгляд на Билого и Суздалева, с добродушной улыбкой спросил:
– Выходит, господа хорошие, вы государя не жалуете?! Террористы-бомбометатели или как? Сознательные или просто у столба стояли? Ой, да не торопитесь с ответом, господа хорошие. Времени у нас навалом. Уж чего-чего, а времени будет предостаточно. Расскажете все не по разу. – Мужчина замахал руками, упреждая возможные речи. – Это же я просто так любопытничаю. От нетерпения услышать интересную историю. Как прикажете величать?
Односумы стояли молча, пытаясь понять, действительно ли охранник человек доброй души или же нарочито играет роль такового. Не дождавшись ответа, надзиратель вытянул руку в направлении открытых ворот форта:
– Извольте проследовать к месту дислокации!
– Держи! – гортанно произнес старший конвоир, протягивая охраннику две залоснившиеся картонные папки. – Это их, – конвоир махнул головой в сторону заключенных, – дела. Там все. А нам рассусоливать некогда. Пора на сушу возвращаться. Уж больно спокойно у вас тут. Дышать нечем!
– Что? И чайку не попьете? Ну, давайте, служивые. Радейте! Служба, оно и понятно. Попутного ветра, – с иронией в голосе произнес надзиратель форта и, обратив взор к осужденным, вновь указал рукой на открытые ворота.
Суздалев, проходя мимо, с долей надменности взглянул на помятого небритого полицейского. В его взгляде читался вопрос: «Издеваешься, пес цепной? Показал бы я тебе в другой ситуации!»
Билый же, щуря свои азиатского разреза глаза и слегка улыбаясь, негромко произнес:
– Поглядим!
– Что? – не понял охранник, хмурясь и смотря на казака.
– Я, братец, интересуюсь, какое сегодня число, – лукавя произнес казак. – Совсем мы из времени выпали. По погоде и не понять толком.
– Дык первое, стало быть, с утра-то было, тогось, сентября! – недоуменно ответил охранник.
– Господи! – в сердцах воскликнул Микола, истово крестясь. – Так сегодня же День Иконы Божией Матери «Донская». Для народа казачьего праздник большой. Да и Новолетие церковное!
– Да, Микола, – вторил ему Суздалев. – Такой день, а нам счастье выпало отпраздновать в каземате. Взять бы того, кто эту кашу заварил, да вместо нас сюда, на веки вечные! Все родные и близкие сейчас в церкви, а мы тут… истории рассказывать будем.
– Не журись, ваше сиятельство, – подмигнул Билый и незаметно перешел на балачку: – Як у нас на Кубани кажуть: нэ радий чужой биди, своя будэ впырыди!
– Ага, – произнес охранник, до этого молча наблюдавший за диалогом этих двух осужденных. – Стало быть, вы – казак, а вы, – поглядев на Суздалева, – если я правильно понял, граф?
– Правильно понял, братец, – с веселыми нотками в голосе ответил Микола. – Так и есть! Веди уже, показывай хоромы наши!
– Покажу, – усмехнулся надзиратель, а сам удивленно повел головой: «Что за народ-то такой эти казаки?! Их в каталажку, а им хоть бы хны. Еще и радуется. Вон, граф мрачнее тучи, а этот светится весь, как новый пятиалтынный. Эхма!»
Ворота с шумом затворились, и Билый с Суздалевым оказались в тюремном дворике, ограниченном стенами форта и имеющем, соответственно, форму слегка скошенного круга. Стены устремлялись ввысь на 7–8 аршин, что еще раз подтверждало невозможность побега. Видя это, Суздалев вновь поник духом и стоял, потупя взор. Микола же, с присущей ему природной чуйкой, пробегал взглядом по стенам, крыше, окнам, тщательно укрепленным толстыми решетками. В голове рождались мысли, но делиться ими он не торопился: «Кинжал сначала в кузне выправляют, а затем в ножны вкладывают».
Его взор остановился на одинокой фигуре, внезапно появившейся ниоткуда и медленно прохаживающейся посреди тюремного двора. Судя по форме и манере держаться, это был начальник форта. Охранник учтиво указал рукой на него и вновь уверенно произнес:
– Извольте, господа хорошие!
Немного помедлив, Билый и Суздалев, приняв надлежащий вид, почти строевым шагом направились к центру двора.
– Ну-с, – смерив взглядом подошедших к нему заключенных, обратился к охраннику начальник форта. – Показывай, что за фруктов нам на сей раз доставили.
– Вот, господин начальник, поглядите, – протягивая замусоленные папки с делами, отрапортовал охранник. – Они-с по политической статье к нам. Да и по физиономиям никак не шантропа какая. Этот, – указывая на Миколу, – из казаков будет, а тот, что понемощнее, – Суздалев криво улыбнулся, – не меньше как из дворянских сословий знатной фамилии.
– Ишь ты, «не меньше», – усмехнулся начальник форта, забавляясь от догадок своего подчиненного. – И как, позволь узнать, голубчик, ты пришел к сему умозаключению? Проверял, голубая ли кровь? Или как? Откуда столь лестное умозаключение для нашего гостя дорогого?
Охранник немного помедлил с ответом, пытаясь разобраться уровнем своего небогатого образования в сочетании слов, сказанных начальником.
– Дык оно и понятно, – наконец выдавил он из себя. – У него мундир с дюже дорогой материи. Пуговицы золотые да все застегнутые, как по уставу. Побит, но смотрит с вызовом и превосходством.
Начальник форта с нескрываемой иронией слушал догадки охранника и, когда тот закончил говорить, с долей сарказма заметил:
– Тебе бы в сыске работать, а не заключенных сторожить, «сословие дворянское».
Надзиратель растерянно посмотрел на начальника, перевел взгляд на Билого и Суздалева. Микола слегка пожал плечами, отвечая на немой вопрос, мол, терпи, на то ты и подчиненный. Граф же подбодряющее улыбнулся, может, и сыскарь вышел бы толковый, зря в камнях прозябаешь.
– Ну, что, господа заключенные! Погостить к нам или навсегда?!
– Вестимо, что погостить, – сказал Микола, улыбаясь. Граф не счел надобностью отвечать, кивая холодно, подтверждая слова друга. В душе он надеялся, что если не к вечеру, то завтра непременно покинет предоставленные апартаменты.
Ответ казака не понравился хозяину форта. Строптивость графа ему тоже пришлась не по нутру. Всё отметил, но решил спросить, помахивая папками в воздухе:
– С чего так решили, любезный?
– Так войн много, – ответил Билый, чуть разводя руками, дабы не напугать надзирателей. – Кто ж служивых держать долго будет?
– В окопы, значит, хочешь?
– Можно и в окопы, коль для другого не найдут применения.
– В окопы захотели! Вот мы тут лабораторию по исследованию чумы задумываем, вот там вам и самое место будет. Ишь, окопные герои! Умерьте героический пыл, господа. Ладно, – по-деловому произнес сухощавый мужчина. – Хорош впустую говорить, разберемся, кто из какого сословия! И кто для чего нужен!
Годы службы в должности бессменного начальника форта-тюрьмы для заключенных по политической статье, «особой политики», как любил говорить сам начальник, наложили отпечаток на его характер. С виду добродушный, оставляющий впечатление уравновешенного, спокойного человека, внутри он был несгибаемым, холодным, порой черствым. «Что тот тюремный сухарь», – отзывались о нем подчиненные. Дожив до своих 52 лет, не обзаведясь ни домом, ни семьей, начальник форта полностью отдавался службе на том посту, на который его определили семнадцать лет назад, переведя за незначительную провинность из строевых офицеров в начальники форта, который, по сути, являлся тюрьмой.
Начальник беглым взглядом пробежался по папкам с делами.
– А ведь ты прав, голубчик, – не отрывая глаз от исписанных чернилами листов, произнес он. – Действительно, сословия дворянского. Граф Суздалев, собственной персоной.
Охранник машинально вытянулся в струнку.
– Экий ты, голубчик, служака. Все бы тебе во фрунт, – тюремный старший офицер криво усмехнулся, глядя на поведение своего подчиненного. – Полноте. Теперича граф Суздалев обычный заключенный.
И, переведя взгляд на Ивана, добавил:
– Стало быть, сословия он арестантского и отношение к нему должно быть соответствующее, как того велит устав. Не так ли, ваше сиятельство?
Граф хотел было возразить в ответ, но Микола незаметно толкнул его в бок, что не осталось без внимания начальника тюрьмы.
– Совершенно верно, господин казак. Не стоит произносить лишних слов. Вразумите своего друга. Здесь учреждение особое. Все сказанное остается в этих стенах, и от сказанного напрямую будет зависеть то, какими окажутся для вас эти стены. Я люблю тишину и покой, и заключенные у меня в большинстве своем, – тут он улыбнулся, – сидят как мышки. Ну, а кто птицей себя мнить начинает, особливо если буревестником, то их могут, совершенно случайно, найти у прибрежных скал, изрядно пообщавшимися с местной подводной фауной. Падать, знаете ли, с высоты весьма больно. Причем чем выше, тем больнее. Надеюсь, я понятно объяснил правила поведения в сем учреждении?
Билый с Суздалевым молчали. Микола стоял со спокойным взглядом, стараясь смотреть куда-то сквозь говорившего начальника тюрьмы. Иван же не мог хорошо скрыть своего волнения. Желваки на щеках заходили, дыхание участилось. «Холоп, смерд ползучий. Со мной! С графом Суздалевым так разговаривать?!»
Но поток его возмущенных мыслей прервал короткий и властный приказ начальника форта, обращенный к охраннику.