– Определи господ в их хоромы. Этого, – указывая на Суздалева, – в девятую, там просторнее, граф все-таки. А этому и в двенадцатой удобно будет. Казак и стоя выспится. Не так ли, Николай Иванович?
Билый лишь усмехнулся в ответ.
– Все, голубчик, веди. Неча долго рассусоливаться. И так задержались дольше обычного. Да и мне ужинать пора.
И, улыбаясь, глядя на заключенных, произнес:
– Милости просим в наш санаторий. Желаю приятного времяпрепровождения. Как вы там думаете? Слово-то какое необычное. Ах да! Недолгого.
Микола вновь усмехнулся:
– И вам не хворать.
Лицо начальника форта стало непроницаемо холодным. Во взгляде этого казака читалась откровенная насмешка, неприятие всего того, что чуждо воспитанному в свободе духу.
«Ничего, – промелькнуло в голове у начальника форта. – Поглядим. Время покажет. А для тебя теперь год за вечность покажется. Не таким крылья обламывали».
Он молча дал знак охраннику. Тот снова вытянулся, затем, обращаясь к Билому и Суздалеву, приказал:
– Руки за спину. Вперед!
Микола с Иваном нехотя выполнили приказ и, сопровождаемые охранником и под пристальным взглядом начальника тюрьмы, направились в приготовленные для них камеры.
Сочные желтые груши были дивно как хороши. Тщательно перебранные и уложенные в белоснежную плетеную корзинку, накрытые накрахмаленной салфеткой – они предназначались баронессе Измайловской.
Господин Травкин отогнал двух наглых ос от медового гостинца и с тревогой посмотрел на центральный вход церкви Святой Богородицы. Люди медленно выходили, останавливаясь, крестясь на двери и купола. Среди разодетых мещан и удачливых мастеровых мелькнуло ослепительно-белое платье, и хоть лицо Лизоньки скрывалось под вуалью, следователь сразу узнал ее. «Пора!» – скомандовал сам себе титулярный советник и двинулся наперерез выходящим. Баронесса задерживалась у каждого нищего и щедро раздавала милостыню. Видно было: или грехи замаливала, либо втайне у Господа просила за кого-то.
«Хотя почему за кого-то?» – подумал следователь и поравнялся с баронессой. Обратил на себя внимание, слегка кланяясь и приподнимая котелок.
Лизонька сдвинула бровки на озабоченном лице и слегка улыбнулась в ответ, явно не припоминая. Господин Травкин проявил настойчивость, видя, что его хотят обойти, как возникшее недоразумение на пути.
– Добрый день, сударыня.
– Добрый день. Простите, мы знакомы? – Рука баронессы в белой перчатке слегка тронула вуаль. Женщина попыталась скрыть мимолетную неловкость.
– Как же, баронесса Измайловская, вы могли меня забыть! Это ведь я – титулярный советник Травкин!
– Травкин?! – воскликнула Лизонька, останавливаясь. – О нет. Я не забыла такую смешную фамилию. Я вас сразу вспомнила. И что? Зачем вы здесь? – Ноздри молодой женщины гневно раздулись. Следователь растерялся.
– Вот. – Он протянул перед собой корзину. – Подарок вам принес.
Баронесса изумленно отпрянула.
– Подарок? Мне? И что там?
– Груши, – пробормотал Травкин, смешиваясь. Уши его заалели. Лизонька не поверила и слегка приоткрыла салфетку.
– Действительно груши, – сказала она. – Мне еще никто никогда не дарил груш. – И баронесса взяла тяжелый плод в узкую ладонь. Подбросила. Поймала. Есть не стала. Закрутила в пальцах. – Как там маменька поживает? Удалось ей город покинуть? Или так и чахнет в доме?
– Маменьке скучать некогда. Она у меня цветы выращивает. Продает в лавке напротив.
– Стало быть, флорист ваша матушка, – сказала баронесса, и они двинулись в толпе к воротам, где стояли конные экипажи.
– Кто?
– Неважно, – отмахнулась Лизонька грушей от Травкина. – Как же вы, господин следователь, допустили, что невинные люди сидят сейчас ни за что в форте?
«Ни за что?! – взорвалось в голове у титулярного советника. – Из-за бабы и сидят! Не крутила бы ты шашни с императором, ничего бы этого не было! Глядишь, посидели бы с недельку в холодной, да отпустили господ! А так! Хуже нет ревности! Тем более если это ревность императора!»
Хотя бабой баронессу Измайловскую трудно было назвать, скорее ангелочком, спорхнувшим с потолка здешней церкви. У Травкина покраснели щеки.
– Делаю все возможное, госпожа Измайловская. Видит Бог, я очень стараюсь! – загорячился Травкин. – Сон потерял! Для меня это дело чести. Все сделаю, чтобы через пару лет господ вытащили из форта! Чтоб попали под амнистию! Иначе в городовые пойду, вот вам крест!
– Плохо стараетесь, – невозмутимо сказала Лизонька и отдала большую грушу в немытые протянутые к ней руки нищего. Мужичонка удивленно покосился на плод и странную парочку, медленно удаляющуюся от него.
– Ночей не сплю, – закрестился неистово Травкин, доказывая свою правоту.
– Нет у нас пары лет, – усмехнулась баронесса. – Намедни письмо от графа доставили. Будут ставить на них опыты. Над вакциной от чумы там работают. Бедный мой кузен! – Лизонька всхлипнула.
Травкин решительно поправил пенсне.
– Я, собственно, здесь по этому поводу. Документы для помилования подготовлены. Но вы знаете, как они теряются в канцеляриях?
– Что вы предлагаете, господин Травкин? – холодно спросила баронесса.
– Не для себя прошу! – храбро начал Травкин. – Запустить документы на помилование можно хоть сейчас. Но сколько ждать принятия решения императора? Год, два, десять лет? Надо сделать так, чтобы господа наши попали в списки и прямиком поехали на Кавказ!
– Какие десять лет? Какой Кавказ? – Лизонька снова остановилась. – Вы, Травкин, в своем уме?! Вы что предлагаете?!
– Начать давать взятки и продвигать дело о помиловании вперед. Думаю, в течение года, максимум двух лет затея моя увенчается успехом. Всё будет зависеть от ваших денег!
– От моих?!
– От ваших! Да вы не сомневайтесь, все хорошо будет! Дело это верное, хоть и затратное.
– А от чумы?! От опытов?! Вы сможете их спасти?!
– Того я не знаю, – уклончиво ответил Травкин.
– А кто знает?! Милый мой человек! Какие годы? Какой Кавказ?! Спасать надо графа немедленно!
– Там еще казак Билый…
– Да хоть Черный! Кузен не выдержит застенок форта. И участь ему в любом случае незавидная приготовлена!
– Но это решение, – мямлил Травкин. – Верное решение! Лучшее! Не злитесь, баронесса. Подумайте здраво. С Кавказа многие живыми возвращаются! Надо только уметь ждать.
Лизонька покачала головой.
– Я не умею ждать. Да и граф не умеет. Не получится ничего. Хотя… – Лизонька покривилась. – Сколько надо денег? Деревеньки хватит?
– Не меньше трех, – выдохнул Травкин из себя. – Дело это сложное. Смазывать шестеренок много придется.
– Господи, – протянула Лизонька, – что для меня стоимость каких-то деревенек, если речь идет о моем возлюбленном! Вечером вы получите деньги! Прощайте, господин Травкин.
– Постойте, сударыня! – В следователе сыграл опытный сыщик. Он уловил шлейф тайны. – Уж не собираетесь ли вы предпринять какого-то отчаянного шага?!
– Это не ваше дело, сударь. Вы делаете, что считаете разумным, я делаю то, что тоже считаю разумным!
Травкин похолодел.
– Могу ли я вас отговорить, баронесса, от необдуманных шагов?!
– Напротив, друг мой! Это очень обдуманные шаги! И стоит это мероприятие гораздо больше трех деревенек.
– Побег! – прошептал Травкин, озираясь вокруг. – Вы замышляете побег?!
– А если и так, то что? – Лизонька уже стояла возле экипажа и тянулась к бронзовой ручке.
– Нельзя так! Вы же толкаете на погибель себя и вашего кузена!
– Нет, милый мой. Сидеть в камере и ждать годами помилования – это погибель. Умереть на опытах – это погибель. Погибнуть в окопах на Кавказе – это погибель. Ждать любимого – жизни не хватит. И это тоже погибель! Надоела неизвестность! Хочу сама строить свое будущее! А не ждать чего-то!
– Сударыня! Да если у вас и все получится, вы же не в законе будете! Куда потом-то?! Разве не понимаете?!
– Да хоть на Аляску! О каких мелочах вы рассуждаете, господин Травкин, – пробормотала Лизонька и поднялась по ступеням в экипаж. Лакированная дверца закрылась.
– А груши? – тихо спросил следователь, выставляя корзинку перед собой. Но лошади тронулись, и экипаж, плавно покачиваясь на рессорах, проплыл мимо полицейского.
Так он и остался стоять столбом, вытягивая перед собой корзинку.
– Хмарно на двори, – почесывая волосатую грудь через исподнюю рубаху, произнес дед Трохим. Костлявыми пальцами отодвинул замызганную занавеску у окошка. Прилип раздутым носом к стеклу. Заморгал подслеповатыми глазами. – Дуже хмарно. Нэма прогляду. Шоб вона сказылась та погода.
С того времени, как внук Василь уехал в Екатеринодар учиться в школе фельдшеров, дед Трохим изменился. Постарел, осунулся. Прежняя веселость, любовь к стариковским посиделкам, устраиваемым регулярно, то у него в хате, то у шабера Кушнарэнко, отошли на второй план. Ранее соберутся старики в хате, кваску с чихирем по пиндюрке хлебнут и давай балакать за жизнь да за службу былую. А когда тем для разговора не оставалось, то все на деда Трохима поглядывали. Знали, что у него историй разных припасено, которыми он с удовольствием делился со своими прежними сослуживцами-односумами. Мастак дед был и свои истории сочинять, рассказы писать. Грамоте был обучен, да и фантазией не обделен.
Да вот как остался один, так и грусть-тоска одолела.
На последнем стариковском сходе, что еще до Покрова у него в хате устраивали, все отмалчивался, а под конец, когда ждали от него новой побрэхэньки, затянул дед Трохим песню. Да с такой грустью спел, что слезу вышибло у стариков.
– Шо это ты, Трохим, удумал грустью нас попотчевать? – удивленно спросил у него Кушнарэнко.
– Нема бильше Трохима, – ответил дед. – Був, да увесь вышел.
Не стали старики пытать деда за грусть-тоску. Поняли причину. Внук – единственный родной человек, что у деда остался. Души в нем не чаял. С трудом дед смирился с мыслью, что Василю своей жизнью нужно начинать жить. О будущем думать. А сидя в станице, какое то будущее? Или от баб сгорит, даром, что ли, работниц-хохлушек в станице?! Или в схватке с черкесами голову свою буйную сложит. А фельдшер все же человек уважаемый. В станице окромя бабки Аксиньи, ворожеи-травницы, почитай, и лекарей-то нет. Вот и будет Василь при деле. А случись война, так и там фельдшер не последний человек. К тому же и не на передовой. Стало быть, голова цела будет. Все понимал дед, но с тяжелым сердцем отпускал внука в столицу области Кубанской. Мысли в себе держал, Василю не говорил, что на душе у него творится. «А вдруг не дотяну, пока выучится-то унучок? Хворь яка приключится? Жизть вона как круто вдарить может. Не успеешь увернуться».