Василь тоже внутренне переживал. Не хотел деда одного оставлять. Да иного выбора не было.
– Держись, дидо. Время пролетит быстро. Господь поможет. А я тебе писать буду. Непременно, – говорил на прощание внук. Дед же протянул ему ладанку, перекрестил, благословляя на дорогу.
– Езжай уже. С Богом, Василь. Обо мне не журысь. Чему быть, того не миновать. Сдюжим. И не такое пережили. – Говорил, а в груди сжимало. Все стоял и папахой своей вослед удаляющейся арбе, увозившей Василя, махал. Уж и арба скрылась за курганом, а дед Трохим все домой не шел. Уже в сумерках приковылял до своей хаты и, не зажигая лучины, улегся на тапчан и долго еще заснуть не мог. В памяти возникали картины детства Василя, как тот малым ходил с дедом рыбалить на ерик. Как жену свою, бабку Василя, схоронил, как опосля за ней и сына с невесткой – черкесы убили. Один подымал внука дед. Одна кровь. Сросся с ним душой. А тут как кусок от тела оторвали. Хоть и привыкать стал дед к тому, что один теперь в хате, но прежнюю веселость и балагурство как ветром сдуло.
Вот и сегодня, по привычке, проснулся дед Трохим рано.
Только первые петухи пропели. Заскорузлыми пальцами протер глаза. Кряхтя, сел на край топчана. Передернуло. В хате холодно. Время-то к Рождественскому посту идет неуклонно. Дед привстал, разгибая затекшие ноги, потянулся, насколько позволила боль в пояснице (вступило в спину еще недели три назад, да так и не отпускает), прошлепал босыми ногами к красному углу. Перекрестился, запалил лампадку. Рожденный тусклый огонек осветил святые образа Господа и Богородицы. Губы старческие зашевелились в молитве. Закончив читать, дед бухнулся на колени перед иконами и согнулся в поклоне, ударяясь челом о пол. С трудом поднялся, подошел к окну. Отодвинул грязную занавеску.
– Шоб вона сказылась та погода. Ни прогляду, ни свитла. Тьфу, – в сердцах произнес дед. В большей степени не оттого, что ноябрьское небо, как обычно в это время года, было затянуто тяжелыми свинцовыми тучами, не позволявшими солнечным лучам пробить хотя бы брешь в этой завесе. Обида сердце глодала. От внука не было вестей. Василь, обещавший писать, присылал последнее письмо еще на Успение. «Завтра уже Филипповки начинаются, а от него ни слуху ни духу. Стервец экий. Небось от баб городских башку снесло и о деде забыл вовсе!»
Пропели вторые петухи. «Должно уж светать, а тут хоть зенки выколи!» Настроение у деда Трохима было сродни ноябрьскому небу с непроглядной пеленой тяжелых, темно-серых туч. Он снова почесал грудь. Пальцы коснулись нательного деревянного креста. Дед повернулся к образам, перекрестился, поцеловал нательный крестик. Губы вновь зашептали молитву: «Матерь Божия, Царица Наша Небесная, помоги унучку моему, вразуми. От бед убереги, покрой его Своим покровом невидимым от врагов да греха. Аминь». Пальцы сложились в двуперстное знамение. Медленно, широко осеняя себя, дед Трохим закрыл глаза в мыслях о Василе.
Цок-цок, цок-цок… – гулко раздалось за оконцем. Дед Трохим открыл глаза. Совсем не по-стариковски рванулся к запотевшему стеклу. Протер мозолистой ладонью холодную влагу и вперился взглядом в серость утра. По дороге мимо его хаты промчался всадник. С трудом своими старческими глазами дед Трохим разглядел его фигуру. «Не из нашенских, – заключил дед. – Коников наших, почитай, я всех по стуку копыт определю. Этот же точно не наш».
Сердце стариковское екнуло и застучало галопом. «Кто знает, шо за вести. А ежели худые? А ежели за Василя?» Дед старался не думать о плохом, но волнение постепенно охватывало все его сознание. Он пытался подавить его, но получалось это с трудом.
Судя по всему, всадник нес какое-то важное известие станичному атаману. «Дуже швидко скаче, казак! Ни як пакет срочный до атамана везе. Можа, и от Василя шо?!» В голове у деда тут же родилась мысль немедля идти к атаманской хате. Да и причина вроде весомая нашлась. С неделю тому назад ветрюган, разбушевавшись, разметал несколько стрех на станичных хатах и повалил две могучие раины на майдане, вырвав их с корнем. Стрехи казаки сообща залатали, а раины так и лежали. На них времени не хватало. Дед Трохим решил тогда просить станичного атамана о выделении ему одного из этих деревьев на дрова. Случая никак не представлялось. Но теперь со спокойной совестью можно идти к Ивану Михайловичу, вроде как насчет дров, а за одним и вызнать, шо за всадник и какие вести привез.
Дед Трохим наскоро затопил грубку, благо дрова подготовил еще с вечера. «Шоб хату не выстудыть». Пока разгоралась, ополоснул лицо холодной водой, макнул мокрый палец в золу и засунул в рот, скользя им по зубам, набрал в рот воды и, подвигав щеками, выплюнул в таз. Натянул шаровары, кожух, разгладил седую окладистую бороду. Перекрестился, глядя на образа. Налил с крынки холодного кислого айрана, закусил черствой хлебной лепешкой и, нахлобучив на голову любимую папаху, вышел из хаты.
Легкий морозец бодряще защипал за осунувшиеся щеки, защекотал в носу, повис серебристым инеем на усах и бороде. «Снега шо вкралы, а морозяка щипле», – кряхтел дед Трохим, выходя дворами к майдану. Через него дорога к атаманскому куреню была намного короче. Дед мельком глянул на лежащие раины, запорошенные легким белым пухом. В ночь упал снежок, второй. Первый аккурат на Покров лег, да и, почитай, через пару дней растаял, превратив шлях, ведущий к станице, в грязевое месиво, через которое только верхом и можно было пробраться. Арба увязала колесами, и вытащить ее на твердыню было делом хлопотным. А к «филипповкам» стукнули морозцы, и шлях вновь стал проезжим.
Дед поправил сползшую на глаза папаху, глазами отметил на поваленной раине желаемый размер ствола, который собирался просить у атамана на дрова. Крякнул по-стариковски и продолжил путь. Прошел мимо хаты отца Иосифа, тот, видимо собираясь к заутрене, закрывал ворота, усердно крестя их.
– Доброго здравьичка, отец Иосиф. Благословите, – негромко бросил дед Трохим.
– Господь благословит. С Богом, – священник, сложив пальцы по церковному уставу, благословил старика и заторопился к церкви.
Вот и хата атамана. Из приоткрытых ворот вышел тот самый всадник, которого видел дед в окно, ловко вскочил в седло и пустил коня в галоп. Порывом воздуха и запахом лошадиного пота обдало старика. Дед Трохим проводил всадника взглядом. Одобрительно покачал головой. Отметил про себя, как ловко тот держится в седле: «Лихой казак! То ж как я в молодости. Эх!»
– Что, деда, себя вспомнил?!
Дед Трохим обернулся. В накинутом овечьем полушубке у ворот стоял сам хозяин хаты – станичный атаман Иван Михайлович Билый.
– Здорово живете, – дед, слегка склонив голову, поздоровкался.
– Слава Богу, дед Трохим. Каким ветром в такую рань, позволь узнать? – Атаман неслышно усмехнулся. Рад был тому, что дед Трохим к нему заглянул, хотя и в неурочный час. Такому гостю завсегда рады. По душе был Ивану Михайловичу старейшина. Еще когда молодым казаком был, все к советам старика прислушивался. Как на баштях стоять, как в плавнях хорониться, чтобы черкеса ты видел, а он тебя нет. Как лучше шашкой рубануть, чтобы врага из строя вывести, да и другим полезным наукам дед Трохим учил. Не всех, только кто ему по сердцу приходился, в ком чуйку ту казачью, природную чувствовал. Вот и Ивану Билому, в ту пору казаку молодому, малоопытному, помогал науку военную постигать. Не по книжкам, но так, как предки учили. По традициям народа казачьего.
– Попутным, Иван Михайлович, попутным. А ты, я вижу, гостей провожаешь? Вроде как не нашенский казак-то?! – дед Трохим решил окольными путями к главной теме разговора подойти.
– А тебе какая турбота?! Неужто с утра пораньше пожаловал, чтоб за гостей вызнать?! – Атаман внутренне усмехнулся.
– Да я так, прогуляться сподобился. Ноги стариковские свои размять, – замялся дед.
– Ох уж и размять! – по-доброму передразнил станичника Иван Михайлович. – Знаю я тебя. Хитер, как тот лис. Просто так в такую пору не пришел бы.
Дед Трохим в нерешительности замолчал, не зная, как дальше спросить про незнакомого всадника и, главное, с чем тот так спешил в дом атамана.
– Ну, что замер, деда?! – Иван Михайлович приподнял воротник полушубка и, приоткрывая калитку, добавил: – Заходь в хату, а то морозец пробирает дюже. Али ты ноги свои дальше разминать пойдешь?
Атаман густо засмеялся.
– Заходь, говорю. Чайком побалуемся. Вестовой вместе с почтой чаю турецкого привез по моему заказу. Враз спробуем.
Дед, собиравшийся было уже уходить, услышав за почту, поправил папаху и послушно принял приглашение атамана.
– Так-то лучше, – одобрительно заключил Иван Михайлович.
Из открытой двери повалил густой белый пар. В хате у атамана было жарко. Супруга, Наталья Акинфеевна, еще с первыми петухами запалила огонь в грубке и принялась стряпать к завтраку пышки.
Дед, войдя в хату, вдохнул ноздрями.
– Здорово живете, хозяюшка!
– Слава Богу!
Теплый дух свежеприготовленной снеди защекотал нос. Во рту скопилась слюна, и старик смачно сглотнул. Атаман по-отечески усмехнулся.
– А что, дорогая Наталья Акинфеевна, – обратился он к супруге, – готова ли трапеза?
– Готова, готова, – отозвалась та. – Уж давно готова. Ты покеда с вестовым балакал, уж и подостыла. Пришлось греть. Благо грубка натоплена гарно.
– Вот и ладно. Собирай на стол. Гость добрый пожаловал. Хотя погодь трохи. С почтой для начала разберусь по-быстрому. – Иван Михайлович подошел к лежащему на сундуке небольшому холщовому мешку.
– Как знаете, я второй раз греть не буду, – Наталья Акинфеевна сказала это с такими нотками в голосе, что Иван Михайлович вернулся к столу и, осенив себя крестным знамением, уселся на лавку. – И шо это за срочность?! Куда мешок тот убежит. Трапезничайте сначала, а уж потом и дела решайте. Голодное брюхо уму не помощник.
– Правда твоя, Натальюшка, – спокойным голосом ответил атаман. – Дела погодят. Правда, вестовой сказал о каком-то письме, вроде как из столицы. Знать, от М