иколы или Михася. Ну, да ладно, побачимо опосля.
Атаман с дедом Трохимом, прежде чем за трапезу взяться, помолились. Наталья Акинфеевна подала свежие пышки со сметаной и вареньем и особым способом заваренный чай. Она кипятила молоко, постоянно помешивая – чтобы не подгорело. А затем сыпала заварку прям в кипящее молоко. Сразу снимала с огня и, укутав чайник, оставляла его у грубки «для навару». Чай, заваренный таким способом, вкуса был отменного, да и цвет радовал глаз.
– Калмычка одна научила, – разливая чай по кисайкам, отвечала Наталья Акинфеевна на немой вопрос деда Трохима. – Дюже вкуса и цвета богатого чай.
– Добре, – нахваливал старик трапезу. Чай ему тоже по вкусу пришелся. За завтраком в основном молчали. Хозяева, зная тоску деда Трохима по внуку, старались не задавать лишних вопросов, а дед, соскучившийся по домашней снеди, уплетал пышки со сметаной, и времени на разговоры у него не оставалось.
«Благодарим Тя, Христе Боже наш, яко насытил нас еси земных Твоих благ…» – Иван Михайлович по окончании трапезы прочитал молитву. Втроем перекрестились, поблагодарили Наталью Акинфеевну за трапезу. Та принялась убирать со стола.
– Я вот к тебе по какому вопросу, Иван Михайлович, – начал дед Трохим. Плотный завтрак придал ему решительности. – Те раины, шо последний витрюган на мадйане повалил…
Старик сделал паузу, икнул. Атаман посмотрел на него с улыбкой.
– Так вот, те раины. Стало быть, лежат, и делов до них никому нема, – продолжил дед Трохим. – А у нас, у казаков, сам знаешь, Иван Михайлович, любая мелочь свой порядок знает.
– Да не тяни ты кота за одно место. Говори прямо, шо трэба. – Атаман любил краткость и лаконичность.
– Добре, атаман, скажу, як есть. Выдели мне с тех раин на дрова, что можешь, – дед Трохим выпалил это одним духом.
– Тю. И только-то?! – удивился атаман. – Завтра скажу казакам, напилят тебе дров. Не обидим. Знамо, шо ты один теперича.
– Да… – грустно протянул дед Трохим – Да и…
Махнул в сердцах рукой и привстал с лавки, собираясь уходить. Иван Михайлович понял, что задел больные струнки дедовой души. Не знал, как остановить старика, чтобы не уходил сразу. И тут вспомнил про мешок с почтой.
– А ну, погодь-ка, дидо. – Атаман встал так резко, что задел лавку, и она с грохотом опрокинулась на пол. Наталья Акинфеевна обернулась. Иван Михайлович махнул рукой, мол, все в порядке, случайно задел.
Через минуту на столе лежал холщевый мешок с доставленной вестовым почтой. У деда Трохима загорелся огонек в глазах. «Именно по той причине и пришел я к тебе, Иван Михайлович», – пронеслось в голове. Атаман аккуратно срезал сургучную печать и вывалил на стол содержимое мешка. С десяток писем упали перед носом деда Трохима. Среди них выделялось одно. По размеру оно было больше остальных, да и печать на сургуче была особенная, царской канцелярией помеченная.
– Уж не от самого ли государя ампиратора?! – воскликнул удивленно старик.
– Разберемся, деда, – с серьезными нотками в голосе ответил атаман. Он быстро просматривал адресатов на письмах. – На-ка вот, держи.
– Мне? – недоверчиво спросил дед Трохим.
– А кому же еще?! – ответил Иван Михайлович. Голос его приобретал холодные нотки. Письмо из столицы, к тому же исходящее из царской канцелярии, не предвещало ничего хорошего. Чуяло отцовское сердце. Но виду не подавал. Держался.
Дед Трохим, приняв письмо из рук атамана, покрутил его и так и сяк. Дрожащими пальцами открыл, стариковские глаза забегали по неровно исписанным строчкам. «Здорово живешь, дидо…»
Письмо было от внука. Сообщал, что были на учениях, поэтому не мог писать. Дед с упоением читал, и лицо его сияло от радости. Перекрестился на радостях. «Бывай с Богом, дидо. Может, к Пасхе в отпуск приеду. Твой внук Василь…»
– Радость-то какая! – воскликнул дед, дочитав. – Василь весточку прислал. Не писал, потому как на учениях были.
– Вот и ладно. Вот и хорошо. Все слава Богу! – произнес атаман, показывая всем видом, что у него есть неотложные дела, которые требуют незамедлительного решения.
– Постой, Иван Михайлович, – пробормотал дед Трохим. – Сколько на свете живу, таких писем, – указав пальцем на письмо из столицы, – не бачил. Дуже интересно, шо там.
– Шо там, шо там, – передразнил атаман. – Самому знать хочется. Но то дела важности, по всей видимости, государственной. Не каждому есть необходимость об них знать.
– Эх, Иван Михайлович, – вздохнул дед Трохим. – Уважь старика. Я ж могила, ты знаешь.
– Правда, Иван, – поддакнула супруга. – Открывай уже, что томишь?!
Атаман строго взглянул на супругу, перевел взгляд на деда Трохима и молча вскрыл конверт.
Наталья Акинфеевна подалась было вперед, но Иван Михайлович властно остановил ее, подняв руку. Дед Трохим сидел тихо, как мышь, боясь проронить лишнее слово. Не стоит будить лихо, раз разрешили участвовать в государственном деле.
Атаман читал исписанный правильным почерком лист бумаги, и с каждой строчкой лицо его менялось. Брови грозно сходились, пальцы левой, свободной руки сжались в кулак, суставы захрустели.
Наталья Акинфеевна, зажав рот платком, стояла ни жива ни мертва. Дед Трохим вжал голову в плечи, искоса поглядывая на атамана.
– Что там, Иван? – со стоном произнесла супруга. – Не пугай. Скажи.
Иван Михайлович оторвал взгляд, налитый ненавистью, от листка бумаги. Левая рука поднялась до плеча, и пудовый кулак с грохотом опустился на стол.
– Стервец! Своими руками удушу! – выкрикнул атаман, разрывая ворот бешмета.
– Кого, Вань?! – испуганно, со слезами на глазах воскликнула Наталья Акинфеевна.
– Я его породил, я его и пришибу! – в приступе ярости атаман хватил табурет и со всей силы громыхнул им о пол. Табурет развалился на части, разлетевшиеся по хате.
– Ааа… – раздался крик супруги. Она спешно удалилась в другую комнату, упала на колени перед образами и предалась молитве.
– Иван Михайлович, дорогой, дозволь спросить, – дед Трохим немного робко обратился к атаману.
– Что! – почти заорал атаман.
– Не кипятись, мил человек, – более уверенно начал дед Трохим. – Давай помогу разобраться. Ведь злость разум туманит.
– Что?! – вновь переспросил атаман, все еще не осознавая до конца, о чем говорит старик.
– Для початку сядь, – голос деда Трохима приобрел уверенность. Он знал, как в таких ситуациях действовать, чтобы разрядить обстановку.
Атаман на удивление послушался и усадил свое могучее тело на лавку.
– Ну? – Гнев слегка утих, и разум стал просветляться.
– Кто бы это ни был, – дед Трохим огладил бороду. – Микола или Михась, все одно, они тебе Господом данные, так как дети – от Бога подарок. И грех такие слова говорить.
– Да… и… – отмахнулся атаман. – Успокойся ты, дед, со своими нравоучениями.
– Да я-то спокоен, – невозмутимо ответил старик. – Тебе бы успокоиться, атаман.
Иван Михайлович поднялся, вышел в сени, вдохнул полной грудью морозный воздух, войдя вновь в хату, хлебнул холодного квасу и вновь уселся напротив деда Трохима.
– Микола. Заговор против царя устроил. К повешению приговорили, да в последний момент на тюрьму приговор изменили, – с тяжелыми нотками в голосе произнес атаман.
– Боже святый! – сказал дед Трохим, крестясь на образа. – Миколка?!
Атаман качнул головой. Зажал волосы в кулак.
– Не верю, Иван Михайлович! Чтобы Микола, да на такое решился бы! – взволнованно высказался старик. – Да зачем ему такое надо? Да он за царя-батюшку кровь по капле отдаст!
– Не веришь? На, прочти. – Атаман подвинул к деду лист бумаги.
Дед Трохим взялся за чтение, не торопясь прочитывая каждую строчку, будто стараясь найти в них скрытый смысл. Дочитав до конца, он отложил письмо и, глубоко вздохнув, произнес:
– Вот что я тебе скажу, атаман. Письмо составлено грамотно. Но в конце ни даты, ни подписи. Значит, писал аноним, который не хочет быть узнанным. Стало быть, доверия сей писульке быть не должно.
Иван Михайлович приподнял голову. Взял письмо, еще раз перечитал его.
– А ты прав, деда, ой как прав. Ни подписи, ни даты! – лицо атамана просияло, с души отлегло. – Но не все гладко. Что-то с Миколой приключилось недоброе. От него ни слуху ни духу. Зато вот это, – атаман указал пальцем на письмо.
– А ты не журысь, Иван Михайлович, мало ли кто и что напишет. Каждому неизвестному писаке доверять, так и жить не стоит, – дед Трохим с заботливыми нотками в голосе постарался убедить атамана, что это письмо – филькина грамота. – Разобраться трэба.
– Я разберусь! – воскликнул атаман. – Они думают в своей столице, что мы – темнота. Кукиш! – Атаман сделал соответственный жест. – Мы – казаки! Нас на мякине не проведешь!
Из соседней комнаты показалась заплаканная Наталья Акинфеевна.
– Микола наш, Натальюшка, в каталажке. Причины не ясные. Пишут, что на царя покушение готовил. Не верю этому! – Атаман старался говорить успокаивающим голосом, но это слабо действовало на супругу. Родное дитя в опасности. Она это тоже чувствовала на подсознании, на том уровне, на котором могут чувствовать только матери. Не важно, как далеко родное чадо.
Наталья Акинфеевна присела на лавку.
– Что же теперь будет, Иван? Стыд-то какой. Как люди узнают? Как в глаза им смотреть будем?
– Бог не выдаст, свинья не съест! – отозвался супруг. – А ты, дед Трохим, – сказал атаман на прощание, – чтобы никому. Пока все не прояснится.
– Да ты шо, Иван Михайлович, – в сердцах ответил старик, нахлобучивая папаху и выходя на двор. – Шоб мне сказыться.
Атаман был уверен в том, что сказал дед Трохим. Но чувства неспокойные душу бередили.
«Побачим, на чьей стороне правда, аноним из царской канцелярии. Как бы коса на камень не нашла. С казаками шутки шутить хлопотно», – размышлял он, глядя вслед удаляющемуся деду Трохиму. А тот, как бесценную драгоценность прижимая к груди письмо внука за пазухой, уверенными шагами шел к своей хате. И там в тепле еще несколько раз перечитывал эти строчки, вспоминая Василя.