– Так, почитай, последняя неделя поста пошла. Декабрь, двадцать первое число, так вот.
– Да что ты?! – удивился Микола – Так долго уже сижу?
Охранник вновь зашелся в чахоточном кашле. На этот раз приступ закончился быстро.
– Ооо, Николай Иванович, дорогой, сидеть еще не пересидеть. Уж больно статейка у вас примечательная. По такой скоро не выпускають, оттого как считаетесь элементом для государя, стало быть и для империи, дюже опасным. Да и начальник тюрьмы больно старательный. Все выслуживается в надежде, что в столичное управление переведут. А по мне, так здесь хоть и не хоромы, но все же подальше от высокого начальства. Спокойнее, стало быть.
– Это ты прав, братец, – бывший подъесаул невесело усмехнулся. – Спокойнее некуда. Тишина да благодать.
Поднявшись по бетонной лестнице, Билый и его сопровождающий оказались на площадке третьего уровня. С нее был выход на крышу форта. Сам форт имел почти округлую форму с тремя главными ярусами. На всех трех ярусах расположены коридоры и камеры. Всего камер было шестьдесят. Над последним уровнем располагалась небольшая башня, служившая обзорным пунктом, с которого обычно и наблюдали охранники за прогуливающимися заключенными. Их, в целях безопасности, не выводили на прогулку более пяти.
– Ведерко-то опустошите, – охранник указал на большую приемную емкость, куда собирались нечистоты.
– Спасибо, братец, – отозвался Билый. – Не впервой.
– Так я это… – охранник сконфузился слегка. – Для порядку.
Он открыл дверь, ведущую с третьего уровня на крышу. Леденящий ветер ворвался через открытую дверь в тюремный коридор и ударил бодрящей свежестью в лицо Миколе. Дыхание от холода перехватило, но было приятно вдохнуть чистый, морозный воздух. Казак закрыл глаза и расставил руки в стороны, будто обнимая поток воздуха. Охранник усмехнулся в бороду. Невольно залюбовался этой сценой. Холодный декабрьский ветер, сдобренный морской сыростью, от которого укутаться бы в полушубок и малахай на голову нахлобучить по самые уши, а тут этот арестант будто и не чувствует обжигающего холодного дыхания погоды, даже наоборот – рад-радешенек такой стихии.
– Николай Иванович, может, ну его, – в голосе у охранника проскользнули просящие нотки. – Сегодня во внутреннем дворе прогуляетесь?
Микола хотел было возразить, но вспомнил о недуге охранника и, соглашаясь, произнес:
– Что-то и вправду ветрено. Веди во внутренний двор.
– Вот и ладненько. Вот и слава Богу, – обрадованно произнес охранник. – Так оно лучше будет.
Воодушевленный тем, что не нужно будет стоять на крыше, подставляясь ледяному ветру, охранник, нарушая устав, поинтересовался:
– Николай Иванович, вы, чай, из казачьего сословия-то будете? А что у вас на гулянках-то поют-танцуют? У нас знамо дело – барыню выводят. А у казаков как же?
– Ну, во-первых, – Билый произнес это довольно серьезным голосом, – ты, братец, усвой раз и навсегда, что казаки – это не сословие, а народ. И, как у любого народа, у нас свои традиции имеются. Песни, танцы, история, в века уходящая.
Охранник слушал казака. По всему было видно, что разговор для него не праздный, интерес вызывающий особливо. Микола, видя это, с удовольствием продолжил:
– Танец наш называется казачья лезгинка и является песенным и танцевальным жанром среди казаков, проживающих вдоль Кавказской линии. Причем потомки хоперских казаков, переселившихся на Кавказ в конце семнадцатого – начале восемнадцатого века, и потомки гребенских казаков считали лезгинку своим танцем. Они её ниоткуда и ни от кого не перенимали. Этому можно найти подтверждение в текстах песен, ведь лезгинку танцевали не только под аккомпанемент барабана, но и под хоровое исполнение, а чаще всего совмещая и то и другое. «Грушица» является лезгинкой, исполняющейся на Троицу, а лезгинка «Не по морю плыла лебедь» – старинной балладой, текст песни встречался и в других местах проживания казаков.
– Ишь ты, – причмокивая, произнес охранник. – Народ, песни, танцы свои. А как насчет землицы-то? Ведь каждый народец-то своей землицей владеет. Ежели вы, казаки, народ, то, стало быть, и земля у вас своя должна быть. Правильно?
– Правильно мыслишь, братец, – Микола, соскучившийся по разговорам и видя интерес собеседника, дал волю словам. – Слышал что-нибудь о Кубани, к примеру, Тереке?
– Ну, малость слышал. Не совсем неуч-то. Про Дон еще слыхал. Говорят, дюже лютые люди там проживают.
– Так вот, мил человек, родная земля для казака – это не только Дон, Кубань и Терек, это и земля того хутора или станицы, где он появился на свет. Как правило, во время проводов молодого казака на службу мать передавала ему узелок или ладанку с родной землей, которая, по приметам, должна сберечь воина в бою, а если уж и суждено погибнуть на чужбине, то земля родины будет сопровождать его в мир иной. Родную юртовую землю казак должен был свято чтить и оберегать.
Микола сделал паузу. Задумался. Вспомнил матушку, Наталью Акинфеевну, жену Марфу.
– Так ежели на то пошло, – разговорился охранник. – То и традиции у вас-то имеются?
Билый, пребывая в мыслях о своих родных, не услышал вопроса.
– Николай Иванович? – охранник слегка коснулся руки казака.
– Что? – Билый словно очнулся ото сна.
– Я говорю, традиции у вас какие имеются? – повторил вопрос охранник.
– А, традиции, – Билый сделал паузу. Разговор терял для него интерес. Мысли о матери и супруге овладевали им. – Да много есть традиций. Мы ж живем на линии Кавказа. Соседствуем с горскими народами. С одними воюем, усмиряем. С другими дружбу водим, куначество. Традиции друг у друга перенимаем. К примеру, в древности у горских племен на свадьбу было принято раздавать мясо, завернутое в лепешки. Когда гостей собиралось больше, чем хозяева могли угостить, близким родственникам и друзьям, кого они считали своими, своей семьей, они давали пустые завернутые лепешки без мяса, те их ели, не подавая виду, что они пустые. Однажды на одной свадьбе мясо закончилось, и хозяин по традиции подал пустую лепешку одному человеку, которого считал своим близким. Тот развернул и принялся при всех кричать, что его лепешка оказалась без мяса. Хозяин ответил ему: «Прости, виноват перед тобой, что посчитал тебя своим». Так вот, к чему я это сказал, эта древняя история очень похожа на отношения человека с Богом. Человек приходит в церковь с твердым убеждением получить какие-то конкретные дары и блага от Христа, чтобы не страдать, не болеть, во всем успевать, еще при этом всех любить, забывая о том, что Христова любовь страдающая. А Господь слушает человека и говорит: «Хорошо, друг! Чашу Мою будешь пить? Крещением, которым Я крещусь, будешь ли креститься?» А человек в ответ: «Да-да, буду, давай скорее!» А потом разворачивает лепешку и говорит: «Что такое? А почему в лепешке нет мяса?»
Билого потянуло на серьезные темы. Он знал особенность своего характера. Зацепили его за живое, и всколыхнулась рана душевная. Перед глазами стояли и мать, и супруга Марфа. Как им сказать о случившемся? Как пятно с себя смыть, хоть и невиновен?
– Веди в камеру, – сказал он сухо охраннику.
– Да как же это?! – удивился тот с надеждой на продолжение разговора. – Еще бы погуляли, Николай Иванович.
– Погулял, досыть. На всю жизнь не нагуляешься.
В Билом вновь ожил дух охотника, пластуна, дух грозного воина, способного при необходимости сокрушать видимых врагов и невидимых.
Он посмотрел своим орлиным взглядом на охранника. Во всем его взгляде читалось: «Я – казак, впитавший с молоком матери дух свободы, а ты – холоп, не имеющий возможности без барина и шаг сделать!»
Охранник от такого взгляда вжал голову в плечи и смотрел на казака исподлобья. Микола понял, что перестарался. На губах появилась улыбка.
– Веди уже. Устал я. Прилечь хочу.
– Оно-то и ладно, – отозвался охранник. – Отдыхать-то оно завсегда хорошо. Извольте.
Охранник поднялся и для порядку взял ружье наизготовку. Билый уверенным шагом направился к двери, открывающей вход в коридор, где находилась его, как он сам называл, келья. Настроение было испорчено. Мысли о родных не покидали его. Чтобы как-то отвлечься, он затянул старинную казачью песню:
Гей була в мене коняка
Тай коняка розбишака.
Була шабля ще й рушниця
Ще й дівчина чарівниця.
Голос зычно отозвался эхом в тюремном коридоре.
– Николай Иванович, умоляю, тише, – взмолился охранник. – Не дай Бог, начальник услышит, не сносить головы ни мне ни вам.
Билый усмехнулся, но прислушался к словам охранника, продолжив петь более тихим голосом:
Ту коняку турки вбили,
Ляхи шаблю пощербили
І рушниця поламалась
І дівчина відцуралась.
За буджацькими степами
Їдуть наші з бунчуками,
А я з плугом і з косою
Понад нивою сухою.
Гей гей-гей, мій чорний воле,
Степ широкий стерня коле
Вітер віє повіває,
Казаночок закипає.
Вот и камера. Билый прошел внутрь, и дверь за ним затворилась. Охранник еще постоял, слушая песню казака, которая звучала через массивную железную дверь еле слышно.
Гей, хто в полі, озовися,
Гей хто в лісі одкликнися!
Йдіть до мене вечеряти,
Серце моє звеселяти.
Зук луна, за лугом гине,
Казаночок стигне стигне.
Вітер віє повіває,
Казаночок застигає.
– Как вы там, мои родные?! – произнес Микола вслух. – Ждете ли? Знаете ли? Господи, помоги.
За окошком кричали чайки, дерущиеся за кусочки рыбы. Порывы холодного ветра поднимали с поверхности моря волны и разбивали их о толстые бетонные стены форта в мириады брызг.
– Солнце, тепло, ковыль, кумыс… – как молитву, шептал Микола Билый, проваливаясь в тяжелый, окутанный холодом сон.