– Давай сюда поскорее! Телишься, как та корова! – рывком выдернул начальник конверт из рук Степки. – Пшел вон!
– Слушаюсь, ваше благородие! – Степка был рад тому, что аудиенция у начальства закончилась; мгновенно повернувшись и стукнув каблуками сапог, он быстрым шагом вышел из кабинета и почти бегом понесся по тюремному коридору к себе в казарму. От греха подальше, с глаз долой.
Не став перечитывать заключение доктора, все равно не разобрать ни единого слова, начальник бросил его на стол и, усевшись на стул, взял в руки конверт. «Верховная канцелярия Его Император…» Не дочитал до конца. В глазах зарябило, потемнело. В горле встал сухой комок. Несмотря на холодный воздух в кабинете, обдало жаром. Руки задрожали. В голове стали мелькать мысли: «Узнали. Теперь не сносить мне головы. Пропал почем зря. Эх…»
Наконец начальник переборол с трудом страх, постарался успокоиться. Заставил себя взять конверт. Дрожащими руками вскрыл его, вынув на свет лист с императорским вензелем.
«Божией милостию Мы, Александр Третий, Император и Самодержец Всероссийский и прочая, прочая, прочая…»
Начальник тюрьмы расстегнул верхние пуговицы на мундире. Глаза вновь забегали по строчкам, написанным аккуратным, каллиграфическим почерком.
«…следуя Законам, данным нам Господом и в преддверие Великого Праздника Святой Пасхи…»
В голове начальника тюрьмы стало проясняться, и мысли складывались, будто мозаика.
«…объявляем амнистию и замену приговора… Донести до нижеупомянутых особ, немедля».
Далее шли имена и фамилии заключенных, кому была дарована высочайшим изволением свобода, чуть ниже этого списка стояли две фамилии, прочитав которые начальник тюрьмы не удержался от реплики:
– Они что там, в своей столице, совсем ума лишились! Заменить этим двум опасным политическим заключенным срок на…
Тут начальник встал и нервно заходил по кабинету.
– Это же фактически даровать им свободу! – негодовал начальник. – Да что же это за правосудие такое, если «политику» из каталажки выпускают?!
Как гражданин, искренне преданный государю, начальник тюрьмы осознавал, что просто так подобные указы не издаются, но все его нутро негодовало от такого решения. Пусть это решение и исходило от самого императора.
– Черт возьми! – чертыхнулся начальник. – И за что мне это все!
Он аккуратно вложил указ в новенькую картонную папку и с недовольным видом вышел из кабинета.
– Жив, искатель приключений?! – в приоткрывшуюся дверь тюремного лазарета просунулась фигура Билого. – Ну, здорово, что ль!
Суздалев молча пожал протянутую руку друга.
– Ты как тут, Николай Иванович?
– Туда написал, сюда сказал. И вот я здесь.
– Понятно.
– И скажи мне, Ванятка, – начал, как обычно, казак в полушутливом тоне, но закончил более жестко: – Кто же так всё делает?
– Так получилось.
– Хреново получилось, – выдохнул Билый, садясь на кровать.
– Да. Нехорошо, – пробормотал граф и потупил глаза.
Казак выждал паузу:
– Да, брат, натворил ты дел, – Микола с долей укоризны посмотрел на Ивана. Тот, не желая отвечать, отвернулся к стене. – Ты это оставь, друг сердешный, – голос казака звучал более чем убедительно. – Губы надул, как та барышня. Нам твоя неудавшаяся затея еще ох каким боком вылезть может!
– Оставь, Микола! Не лезь в душу! Тошно мне и без тебя, – пытался отмахнуться Суздалев. – Что мне побег. Я любовь потерял! Смысл всей своей жизни!
– Тошно ему! Знакомая песня, кстати! Что-то женщины вокруг тебя умирают.
– А Малика здесь при чем?! – зло пробубнил Суздалев, снова поворачиваясь к другу.
– Да, собственно, ни при чем. Только и там любовь была неземная, и тут, а в итоге сгинули девки. Сгорели в любви. Ваня, что ты с ними делаешь? С женщиной жить надо, а не губить.
Граф привстал слегка.
– Ты. Меня. Обвиняешь?
– А кого? – спокойно спросил Билый.
– Обстоятельства! Ты сейчас даже не можешь понять, как я страдаю! Достань револьвер. Друг, ты же все можешь. Мне патрон-то один надобен.
– Этого не могу, – хмыкнул казак, – да и грех это – пулю в висок. Никогда не понимал.
– Не может, – зло и обреченно пробормотал Суздалев, падая на кровать и снова отворачиваясь к стене.
Билый кашлянул, прочищая горло. Так-то он еще и половины не сказал, что задумал.
– А мне, поди, весело! Ты себя чуть не сгубил. Меня под монастырь подвел, – Билый не унимался. – Баронесса ни за что погибла. Романтики захотела?
– Отстань, говорю, – отнекивался граф. – Не был бы другом, стрелялись бы давно. Слова твои к чему? Что хочешь от меня? Чего добиваешься? Да. Я. Виноват. Доволен? Теперь уйди. Мне жизнь не мила. Нет больше моей возлюбленной. Нет и меня больше!
И Суздалев зашелся в беззвучном рыдании.
– А ну, оставить, ваше сиятельство! – рыкнул Билый. – Боевой офицер, нюни распустил! Что случилось, не вернешь! Слезами горе не выправить! Головой нужно было думать, а не чувствами. Вот и поплатился ты, Ваня, за грехи свои.
– Ты говори, да не заговаривайся, друже. – Суздалев повернулся к Миколе. В глазах заиграли чертики. – За какие грехи? Какую мысль ты хочешь до меня донести?! А нужна ли мне, графу, твоя мысль?! Ты об этом подумал?
– Ну вот! Другой разговор. Начинаю узнавать своего односума, – попытался подбодрить Ваню Билый. – А женщину втягивать в серьезные мужские дела – не грех ли?! Я тебе надежный способ сбежать отсюда предлагал? Предлагал. Ты что? Правильно. Проигнорировал, вроде как оттолкнул своего боевого товарища. Не грех ли?
– Плыть в холодной воде?! Вот что ты мне предлагал! Николай Иванович, оставьте это. Далеко бы не уплыли без баркаса.
– Баркас дело наживное, – ответил Билый, пожимая плечами.
– Скажешь тоже, Микола, – Суздалев укоризненно посмотрел на Билого. – Я, что ли, ее на такой отчаянный шаг толкал? До последнего верил, что выкупит!
– «Выкупит», – передразнил его казак. – Не выкупила.
Билый вздохнул.
– Не дуйся, как та мышь на крупу. Иди обниму. Сочувствую твоей потере. Но избежать можно было этих нелепостей. Правду тебе кто еще скажет, как не односум. Да и за грехи не журысь. Помню, в детстве батько мой подозвал меня как-то. А я намедни набедокурил. Ну, думаю, сейчас подойду, а он меня и оттянет батогом душевно. Но подошел. А батько взял меня за руку и в глаза так пронзительно посмотрел. Затем говорит: «Одна из базовых ценностей, не узнав которой невозможно понять казачество, – семья. Казаки и к чужим детям относились как к своим, и считали позором иметь неграмотных сыновей, и мечтали о том, чтобы дочери были счастливыми. И если казакам были суждено идти на смертный бой, станица не бросала его семью на произвол судьбы». Я смотрю на него и понять не могу, о чем он речь ведет. Малой еще был, ума не было. А батько видит мое недоумение, усмехнулся и говорит: «Сынок, знаешь, что поистине в рай входят бесплатно, а вход в aд платный, а иногда и дорогостоящий». «Как это, батько?» – спрашиваю. А он продолжает: «Да, Миколка, жар ада стоит дорого. Кто играет в азартные игры – платит. Кто употребляет алкоголь без меры или с девками шляется – платит. А рай, сынок, даром: молишься даром; держишь пост даром; делаешь угодное Господу даром. Отвернуться от соблазна и греха, боясь Бога, тоже ничего не стоит… Зачем же платить за ад, когда можно получить рай даром?!» А я смотрю на него, но так до конца и не могу понять смысл сказанного. И лишь спустя годы я понял слова батьки моего. Ведь мы грехи эти как какое сокровище собираем на жизненном своем пути. По карманам распихиваем и расстаться с ними боимся. Вот ты, Ваня, давненько на исповеди был? Причащался Святых Тайн давно? Вот и я так же. Не далеко от тебя ушел. А ведь за ступеньки лестницы в рай мы платим своими грехами, оставляя их в святой почве исповеди. И чем чаще мы исповедью избавляемся от этого «сокровища», тем карманы наши пустее и тем легче со ступеньки на ступеньку переходить.
– Что-то я за тобой раньше не замечал таланта проповедовать, господин казак, – усмехнулся Суздалев. Доброе расположение духа от общения с другом возвращалось к нему. – Неужто готовишься в тюремные попы податься?!
Граф коротко засмеялся, но тут же схватился за бок. Сломанные ребра давали о себе знать.
– Попы не попы, а иной раз о серьезном подумать не помешает, – отозвался Микола. – Отрезвляет, знаешь ли. А ты…
Билый не договорил. Дверь в лазарет отворилась, и на пороге показался начальник тюрьмы. Егорыч – охранник, следивший за разговором Суздалева и Билого, вытянулся в струнку. Начальник грозно зыркнул на подчиненного. Тот смотрел куда-то мимо, казалось, сквозь стену.
Микола нехотя поднялся, Суздалев смог лишь сесть на край нар.
– Вы тоже здесь, – произнес начальник надменным голосом, обращаясь к казаку. – Тем лучше.
По спине Билого пробежался холодок. «Не нравится мне это “тем лучше”. Да и ухмыляется как-то этот цепной пес криво. Не к добру».
– По вашему распоряжению, – вставил на всякий случай Егорыч.
– Да знаю, знаю, – отмахнулся начальник, как от назойливой мухи. И, поочередно переводя взгляд с казака на графа, произнес. – Ну-с, господа хорошие, раз уж так вышло, что вы оба присутствуете здесь, то я смогу сэкономить свое время и донести до вас некий указ. Велено принять к исполнению незамедлительно.
Билый внутренне напрягся, предвкушая недоброе. Суздалев, превозмогая тупую боль в груди, встал с нар и выпрямился.
Начальник неторопливо взял картонную папку с указом в обе руки и, раскрыв ее, начал читать: «Божией милостию, Мы… в преддверие… заменить тюремное заключение бывшему капитану, графу Суздалеву Ивану Максимовичу и бывшему подъесаулу Билому Николаю Ивановичу… учитывая прежние заслуги перед государством Российским, направить унтер-офицера Суздалева и урядника Билого… на Кавзказ… Подпись, вензель, число».
Напряжение, сковавшее мысли обоих заключенных, теперь уже бывших, впрочем как и бывших офицеров, сошло на нет. Билый с Суздалевым, пытаясь до конца понять, что произошло, не верили своим ушам. Амнистия! Снова на поле боя! Пусть и разжалованными, пусть не офицерами, но снова там, где горячо, там, где отвага и честь – не пустой звук. «Слава Богу!» – вырвалось у обоих.