- Да каким же образом мог попасть в него яд? - спросил серьезно старик, не поведя даже бровью.
- Об этом ведает один только Бог! - отвечал посетитель, в котором по акценту тотчас можно было признать ирландца. - Надо полагать, что он в этом проклятом лесу попробовал какой-нибудь корень или ягоды. Пожалуйста, пойдемте к нему со мною. Быть может, вы еще успеете оказать помощь этому бедняге, и мы, конечно, заплатим за ваше беспокойство.
В Калифорнии было общепринято, чтобы всякий труд оплачивался и никто не работал даром, а в особенности доктор.
- Ну, что касается платежа, об этом успеем еще поговорить впоследствии, - смеясь, возразил старик, - а осмотреть вашего товарища я согласен. Но в состоянии ли я буду ему помочь, это другой вопрос. Значит, он вам ничего не говорил о том, что, по его мнению, было причиной болезни?
- Ровно ничего. Вообще он плохо языком ворочает. Бог его знает, что с ним.
- Ну, пойдем посмотрим, что с ним, - сказал старик. - Только погодите, я кое-что возьму с собой, оно ему поможет, во всяком случае, облегчит. Ты тоже, Георг, можешь с нами пойти.
С этими словами старик положил в карман два порошка и стеклянный пузырек, моргнул мальчику и пошел вслед за ирландцем в его палатку, находившуюся не более чем в двухстах шагах от их жилья.
Там они нашли ирландца, которого старик часа два тому назад видел вблизи своей палатки совершенно бодрым и здоровым. Теперь же он корчился, словно червяк, стонал и охал, уверяя, что умрет в ужасных мучениях. Однако, взглянув на старика, он испуганно вздрогнул и хотел что-то промолвить, но тотчас же скорчился, повернулся к нему спиной и, прижавшись животом к земле, снова заохал и застонал.
Товарищи его убедительно просили помочь чем можно, потому что для того, чтобы разыскать настоящего доктора потребовалось бы очень много времени, да и Бог весть где его искать.
- Как-нибудь, вероятно, в него попал яд, - сказал один из них после того, как старик тщетно пытался добиться какого-либо ответа от больного. - Ничего другого быть не могло!
- Да откуда же? Каким образом? - спросил старик. - Я сам в своей палатке имею яд, и даже быстродействующий, так что если в течение часа не принять противоядие, так смерть неминуема. Но ведь моего яда он никоим образом не мог попробовать, а кто же другой мог тут иметь что-либо подобное?
- У вас есть яд в палатке? - спросил один из ирландцев. - Но для чего же он вам?
- Я его держу для втираний, - ответил старик. - Я считаю, то ваш больной попросту объелся, и больше ничего. Выспится спокойно за ночь, и к утру будет совершенно здоров.
Сказав это, старик повернулся и направился к выходу из палатки. Но в эту минуту судорожно выпрямился больной. Он был мертвенно бледен; крупные капли пота выступили на лбу; воспаленные глаза глубоко запали.
- Сэр! - крикнул он вслед старику. - Могу ли я сказать вам несколько слов наедине? - Слова эти он произнес с неимоверным усилием.
- Конечно, друг мой, почему же нет. Не хотите ли пройти со мною несколько шагов подальше от палатки?
Больной со страшным усилием поднялся и, поддерживаемый стариком, прошел в ближайшие кусты, где снова бросился на землю под деревом. Там он несколько минут что-то очень тихо говорил старику, по окончании этой таинственной беседы вынувшему из кармана порошок и потребовавшему немного воды.
- Вот, выпейте это; как раз вовремя; еще немного, и было бы уже поздно.
Больной с жадностью проглотил лекарство.
- По всей вероятности, - продолжал старик, - вас после этого будет тошнить еще сильнее, но это ничего: потом все пройдет и вы почувствуете себя хорошо. Когда стемнеет, я снова зайду.
Старик возвратился один, без больного, в палатку ирландцев, изумленных и недоумевавших, о чем это мог говорить со стариком их больной товарищ. Успокоив их, старик тотчас вместе с Георгом отправился обратно в свою палатку.
- Ну что же, он действительно отпил из бутылки? - спросил старика мальчик, когда они отошли несколько подальше.
- Понятно, пил! - смеясь, ответил старик. - Но он бы в этом никогда не сознался, если бы не услышал мой рассказ об имеющемся у меня сильнодействующем яде. Тогда им овладел ужасный страх за жизнь, и там, под деревьями, он умолял меня ничего не рассказывать об этом товарищам. Это я ему обещал, так как бедному негодяю и так уже порядком досталось.
- Бедный малый! Должно быть, он хватил уж чересчур много!
- Избави Бог! - смеясь, ответил старик. - Напротив, очень мало. Средство было недостаточно сильно. Я и теперь дал ему то же самое, тот же рвотный порошок, но в большей дозе, и он быстро поставит его на ноги.
Действительно, так оно и случилось. Когда старик, которого с этого времени вся маленькая колония золотоискателей прозвала «доктор», перед тем как лечь спать, зашел узнать о состоянии больного, он застал его крепко спящим, плотно завернувшимся в одеяло. На следующее утро больной, хотя еще немножко бледный, был уже совершенно бодр и здоров. С этого дня, встречаясь со стариком, он смущенно опускал глаза и не только оставил водку «доктора» в покое, но даже и не показывался вблизи палатки.
В это же утро был погребен несчастный, погибший при обвале. Как только окончилось погребение, никто больше не вспоминал об этом несчастном случае и не говорил о погибшем, за исключением разве только тех, кто спал с ним в одной палатке. Все это были люди, совершенно чужие друг другу, и если из их среды умирал тот или другой, им это было совершенно безразлично.
Оба наших друга продолжали свою работу по промывке золота, хотя и без особого успеха, но и без убытка; при этом старик иногда наведывался в ближайшие городки и справлялся, не получено ли письмо. Однако все ожидания оказывались напрасными.
Во всяком случае, они зарабатывали здесь все им необходимое, хотя и не могли особенно много накопить. Местная жизнь, ее заботы и интересы представляли для мальчика много нового и любопытного. Да и старику здесь, очевидно, нравилось, он чувствовал себя совершенно как дома и при том выказывал, несмотря на свою прежнюю сухость и суровый нрав, такое расположение к Георгу, что он ежедневно благодарил Бога, пославшего ему возможность, тотчас после потери родителей, встретиться со стариком.
Люди, живущие в лесах, лишены многого, в чем мы, живущие в лучших условиях, не отказываем себе. Но те, кому приходится жить в подобных условиях, мало-помалу свыкаются с ними. Да, пожалуй, только привычка служит причиной, в силу которой мы признаем необходимым тот или другой предмет и те или другие условия жизни.
Что касается возможности поохотиться, она не могла быть сколько-нибудь значительной, так как в поисках новых мест для добывания золота по лесу постоянно бродило слишком много людей, а ведь известно, что если дичь постоянно тревожат, она ищет других, более спокойных мест. Только однажды удалось старику застрелить оленя. Но если плоха была охота, зато леса предоставляли им в большом изобилии прекрасные плоды: виноградную вишню, о которой мы уже упоминали, мелкий орех, крыжовник. Даже сахар имелся на деревьях; это была особая порода ели, в высшей степени замечательная. Высокая, великолепная ель с опущенными вниз ветвями, от шести до восьми дюймов длиной, доставляла этот сахар. Он выступал только на пораненных или больных местах дерева, в особенности там, где стволы были повреждены огнем, в виде загустевшей массы темного сока, горького и негодного к употреблению, но вокруг них отлагался белый, хороший сахар. Вот этот-то сахар они собирали и клали его в чай и кофе.
Вообще здесь росло много великолепных деревьев. Сахарные ели все сплошь были более 150 футов вышиною. Но выше всех поднимались деревья, причисляемые к семейству «таксодиев», совершенно неправильно называемые местным населением «Красное дерево». Листва этого дерева похожа на листья той породы кедра, у которого листья вечнозеленые. Чудная кора этого дерева имеет красноватый оттенок, и все дерево, при его могучем росте, производит весьма внушительное впечатление. Вообще там в горах, в особенности к юго-востоку от Сакраменто, встречается много деревьев от 300 до 400 футов вышиною, тогда как наши самые высокие деревья редко достигают высоты от 100 до 120 футов.
Washingtonia Ybhantеа, вследствие исполинской вышины этого рода деревьев, получила в ботанике такое название и вполне заслуживает этого, так как одно из них обломилось и от места перелома до земли было 300 футов при 14 футах в поперечнике в месте перелома. Таким образом 300 футов длины имеет пень до места перелома! Полагают, что вся длина дерева была 450 футов. Некоторые из такого рода деревьев имеют стволы 90 футов в окружности, следовательно, 30 футов в поперечнике. Вот так деревья!
Да если бы даже в этой местности не встречались такие гиганты, все же нередко встречаются деревья, имеющие 250 футов вышины.
Кроме того, растительное царство проявило, в глазах Георга, еще одну особенность, которая ему вовсе в голову не приходила. Вскоре после того, как они поселились в рудниках, вздумал он постирать свой более чем скромный запас белья, а между тем нигде не мог добыть мыла. С раннего детства приученный родителями к опрятности, когда мыло для него было неизбежной потребностью, он уже приспособился тереть рубашки, за отсутствием мыла, речным песком, хотя это весьма вредно отзывается на прочности белья. В эту минуту к нему подошел старик и, смеясь, несколько секунд наблюдал за ним. Наконец сказал:
- Но почему же ты не возьмешь мыло?
- Мыло! - возразил Георг. - Да где же я его возьму, когда его нигде не достанешь? Во всей колонии его нельзя добыть даже за золото.
- В самом деле? - серьезно заметил старик. - Но этого быть не может!
- Да я уже разыскивал мыло решительно во всех торговых палатках! - утверждал Георг.
- И нигде не нашел?
- Ни кусочка!
- Весьма понятно - засмеявшись, сказал старик. - С какой стати торговцы будут привозить сюда то, что здесь само собою произрастает.
- Но я говорю о мыле, - возразил Георг.