— Позвольте мне самой.
Она осторожно сдвинула в сторону складки ткани, которые она специально расположила вокруг шеи Николаи таким образом, чтобы следы удушения не сильно бросались в глаза. Прикосновение к холодной коже супруга вызвало, у нее непроизвольную дрожь. То, что он лежал здесь, безжизненный, без единой кровинки на лице, все еще казалось чем-то нереальным. Ощутив болезненный укол в сердце, она не подала виду. Ей не хотелось казаться слабой в глазах полномочного судьи, который в этот момент выглядел так, будто его заставили выпить плошку уксуса. С шеи Николаи взгляд ван Клеве переместился на нее.
— Хм… А вы действительно скорбите.
Она даже не подозревала, что, несмотря на все усилия, ее чувства столь очевидны. Затем она заметила, что рука, которой она все еще сжимает ткань рубашки, дрожит. Она быстро отдернула руку и спрятала ее в широкий рукав ржаво-красного платья.
— Ну, что скажете?
Винценц ван Клеве, ничего не ответив, повернулся к трупу. Он бесцеремонно оттеснил Алейдис вбок и осмотрел следы удушения со всех сторон.
— Думаю, что рано или поздно нечто подобное должно было произойти. Было ли у вашего мужа с собой в день смерти больше денег, чем обычно? Векселя? Долговые расписки? Что-нибудь в этом роде?
— Я не знаю. — Она на мгновение замешкалась. — При нем не оказалось кинжала.
— Скорей всего, украли, — кивнул судья. — Возможно, это сделали убийцы. Наверняка кинжал имел большую ценность?
— Рукоять была инкрустирована драгоценными камнями. Этот кинжал сделал для Николаи мастер Фредебольд.
— С кем встречался ваш муж в тот день?
Она лишь пожала плечами.
— Точно не скажу.
Но снова поймав на себе его скептический взгляд, добавила:
— Утром он сказал, что ему нужно зайти в ратушу…
— Он туда заходил, несколько членов Совета могут это подтвердить.
— После этого он хотел встретиться с купцами, которым он ссудил денег. Мне нужно глянуть его переписку, чтобы понять, с кем именно… — Она замешкалась. — Выдумаете, это сделал кто-то из его деловых партнеров?
— Один из его должников, вы хотите сказать? А вам кажется, что эта версия лишена оснований?
Она отвернулась и уставилась на восковое лицо мужа, но долго это зрелище созерцать не могла, поэтому снова перевела взгляд на судью.
— Он никогда мне не говорил, что у него какие-то проблемы с кем-то из должников. Он неплохо ладил со всеми.
— Да неужели…
— И снова я вас не понимаю.
Полномочный судья натянул ткань на шею, скрыв следы удушения.
— Возможно, он представлял это себе именно так, как вам и рассказал.
Он сделал паузу и заинтересованно посмотрел на нее.
— Скажите, госпожа Алейдис, вы и правда не знаете, кем был ваш муж?
— Кем был мой муж? — недоуменно переспросила она, покачав головой.
— Он обеспечивал безопасность кельнским ремесленникам и купцам. За деньги, разумеется.
— Время от времени он давал им ссуды.
— Он угрожал им и вымогал у них деньги в обмен за защиту и покровительство.
— Это неправда! — вскричала Алейдис, взглянув на ван Клеве так, будто увидела черта из преисподней. — Какую еще защиту?
— От грабежей его приспешников, краж и тому подобного.
— Да вы, видно, спятили. Николаи никогда бы так не поступил. Он был хорошим, благородным человеком. Разумеется, он также менял и давал в долг деньги в своей конторе. Я вела его книги и точно знаю…
— Да что вы говорите? — В голосе судьи снова прозвучала насмешка, на этот раз граничащая с сарказмом. — Вы вели его книги?
— Я умею считать и писать. Что необычного в том, что я вела книги для Николаи? Многие жены купцов так делают.
— И при этом вы утверждаете, что понятия не имеете, чем на самом деле занимался Николаи Голатти? То есть вы достаточно хитры, чтобы прикинуться глупой и невежественной, или вы — не дай бог — такая и есть?
Алейдис почувствовала, как внутри нее снова поднимается гнев.
— Как вы смеете бросаться такими обвинениями, да еще здесь, перед лицом моего покойного супруга, господин ван Клеве? У вас не осталось ни капли стыда! Убирайтесь! Не хочу вас больше здесь видеть! Завтра же я пойду в Совет и подам жалобу на ваше возмутительное поведение.
Ван Клеве ее тирада совершенно не впечатлила. Сложив руки на груди, он невозмутимо ответил:
— Как вам будет угодно, госпожа Алейдис. Однако я советую вам перед этим подробно изучить махинации вашего покойного супруга. Вы вели его книги? Что ж, возможно, он доверял вам лишь те, которые создавали о нем впечатление честного человека.
— Он и был честным человеком.
В гневе Алейдис заходила взад-вперед перед дверью.
— Каждый достопочтенный житель Кельна вам это подтвердит. Он всегда был благородным, милосердным и богобоязненным. Его все любили. У него было много друзей в Совете. И то, что вы с вашим отцом не из их числа, не дает вам права клеветать на него.
— У него были друзья в Совете и среди шеффенов, это правда. Но вы никогда не задавались вопросом, как ломбардец смог приобрести такое влияние? Вы ведь знаете, что ломбардцы не пользуются у нас большой любовью. В этом они мало чем отличаются от евреев.
— Это неправда. Семейство Голатти пользовалось большим уважением на протяжении поколений, как и многие еврейские семьи. У нас есть друзья-евреи…
— Даже так? Тогда спросите себя, почему ваш супруг в таком случае так рьяно требовал, чтобы евреев изгнали из города.
— Изгнали? — изумилась Алейдис, вскинув голову.
— Именно за этим он наведывался позавчера в ратушу. Он присутствовал на заседании Совета, на котором было окончательно решено, что разрешение на временное проживание в Кельне евреев — а мы, да будет вам известно, продлеваем его каждые десять лет — на этот раз продлено не будет. Следовательно, все евреи, проживающие сейчас в Кельне, будут незамедлительно изгнаны из города. И это решение было принято не в последнюю очередь благодаря его рвению, госпожа Алейдис.
Мир поплыл у Алейдис перед глазами. Чтобы не упасть, она сделала шаг назад и оперлась спиной о шкаф, в котором хранилось столовое серебро.
— Вы лжете.
— Это правда, и большинство членов Совета подтвердит ее, если вам достанет смелости спросить у них об этом. Ваш супруг хотел устранить хлопотных конкурентов. Удалось ли ему это сделать, конечно, большой вопрос. Ведь когда евреев изгонят, они, вероятно, переберутся в Дойц[9], а до него отсюда рукой подать, хоть нас и разделяет река.
— Вы, должно быть, ошиблись, господин ван Клеве. Вы рассказываете о человеке, совсем не похожем на того, за кем я была замужем. Я хорошо знала его, поверьте. Я делила с ним стол и постель.
Полномочный судья помолчал, глядя на нее так, будто и в самом деле не может понять, притворяется она или говорит правду.
— Я думаю, вам придется смириться с тем фактом, что Николаи Голатти был совсем не тем человеком, каким хотел казаться в ваших глазах. И чем скорее вы смиритесь, тем будет лучше. Если не верите мне, госпожа Алейдис, расспросите отца. Он подтвердит мои слова. И потом спросите себя, действительно ли вы хотите разворошить это осиное гнездо в поисках убийцы вашего мужа. Помните, что нет ни одного свидетеля преступления. Я могу подтвердить, что смерть Николаи Голатти наступила не ппо его вине. Кстати, нужно отдать должное вашей наблюдательности. Она редко встречается у женщин в вашем возрасте. К слову, сколько вам? Шестнадцать? Семнадцать?
Она сердито уставилась на него.
— Мне двадцать лет, господин ван Клеве. Зимой исполнится двадцать один.
Теперь настал его черед удивляться. Она не могла поставить ему это в вину. Действительно, со своей стройной фигурой и гладкой, румяной кожей, волнистыми светлыми волосами и милым маленьким личиком, на которое все прежде всего обращали внимание, она выглядела намного моложе своих лет. Моложе… и, к сожалению, глупее. Николаи не зря называл ее своей маленькой куколкой, но он, как, впрочем, и ее отец, знал о том, что ум у нее ясный и острый. Поэтому оба относились к ней с большим уважением, которого она не могла найти у ван Клеве. Этот, судя по всему, видел в ней лишь игрушку стареющего сластолюбца, прелестную, но безмозглую.
— Вот как? — произнес ван Клеве, преодолев изумление. — Что ж, госпожа Алейдис, сути дела это не меняет. Я принимаю ваш иск к сведению, но сразу говорю вам, что в сложившихся обстоятельствах шансы поймать убийцу невелики. Ибо я не предполагаю, что вы готовы и способны залезть в осиное гнездо, о котором я упоминал. Не говоря уже о том, что могут всплыть вещи, которые вам не только не понравятся, но и, возможно, навредят.
— Вы хотите, чтобы я оставила это дело? — она недоуменно взглянула ему в глаза. — Мой муж был убит, и вы хотите, чтобы я не искала его убийц?
— Я этого не говорил. Ваш иск в силе, я просто не вижу способа подтвердить ваши подозрения.
— Разумеется, вы не видите способа. Вы просто не хотите видеть. Вам не нравился Николаи.
— Уверяю вас, госпожа Алейдис, его персона была мне абсолютно безразлична. Но разум подсказывает мне…
— Разум?
Теперь она тоже скрестила руки на груди.
— Покиньте этот дом, господин ван Клеве. Не могу больше выносить вашего присутствия здесь.
— Полагаю, что я тоже приглашен на поминки.
Красная от ярости, она шагнула к нему.
— Разумеется, приглашены. Как и все члены цеха «Железный рынок». Но держитесь от меня подальше и не смейте распространять свои беспочвенные обвинения.
— Полагаю, в этом нет необходимости. Втаптывать имя вашего мужа в грязь ни в моих; ни в ваших интересах.
— О, а я-то думала, что это как раз в ваших интересах. Ведь он же был вашим основным конкурентом.
— В этом вы правы.
На его губах заиграла мрачная улыбка.
— Но из этого не следует, что я буду прибегать к его сомнительным уловкам, чтобы удерживать мое дело на плаву. Всего доброго, госпожа Алейдис. Я полагаю, что после похорон и поминок, на которых, в соответствии с вашими пожеланиями, я буду держаться вне пределов вашей досягаемости, мы вряд ли увидимся скоро.