й колючий клубок: хотел бы что-то исправить, но уже проехали, а теперь его бесит и невозможность это исправить, и то, что кто-то (опять она?) скептически отнесся к его словам, когда он сказал, что исправил бы, если б мог. И неистовое желание многое в Сонхи изменить. Кое-что он уже сделал – отобрал у Ларвезы Китон, основал Лярану, уничтожил Ктарму, заинтересовал своими проектами Бартогу, обеспечил условия для того, чтобы через несколько лет прибрать к рукам Сираф, но это только начало. В том мире под зеленым солнцем, где он родился в прошлый раз, он тоже хотел перемен, но они были недостижимы, ведь тогда он не был магом, его способности в силу печальных обстоятельств задолго до этого оказались заблокированы. Зато теперь его никто не остановит, и Сонхи из захолустья, до недавних пор опутанного сетью Накопителей, превратится в один из самых восхитительных миров земной грозди…
В следующий момент все закончилось.
– Ты что себе позволяешь?!..
Кота схватили за шкирку и встряхнули. Эдмар, хоть и пьяный, хоть и с запозданием, все-таки понял, что происходит.
– Ну, знаешь ли… Такого я от тебя не ждал!
Несмотря на чувство вины, болтаться в воздухе, прижав уши, он не собирался. Извернувшись, вцепился когтями в руку. Брызнула кровь.
Когда Тейзург отшвырнул его, он мигом выскочил в открытое окно. Мчался два квартала, не останавливаясь, потом нырнул в подвал Первой Чайной мануфактуры: подходящее место, чтобы все обдумать в спокойной обстановке.
Докуям-Чар оказался распаршивой вонючей дырой, неподобающей для местопребывания королевской особы.
Столпотворение глинобитных гостевых сараев хуже последнего курятника в Ларвезе, сто лет не беленых и не крашеных, вперемежку с загонами для верблюдов, уборными и харчевнями, которые не намного чище уборных. Толпы немытых смуглых южан, балакающих по-своему, хотя они с давних пор торгуют с Ларвезой и могли бы за это время выучить человеческий язык. Трубные крики верблюдов, которые не только орут, как демоны Хиалы, но еще и рожу тебе заплевать норовят. Расстеленные в пыли дорогущие новые ковры – чтобы всяк по ним потоптался, якобы это придает им последний лоск, а после этого их выколотят, свернут и повезут продавать на просвещенный Север. Срамота, да и только: дурят людей, а те за это деньги платят.
Пришлось надеть сурийский платок, чтобы здешние мужланы не наглели и закутанные тетки вслед не ругались. В караванном пригороде мадрийской столицы ошивается народишко со всей Суринани, и нравы у многих дремучие. В наглухо повязанном платке голова потела и чесалась. Заместо него можно носить усхайбу – длинное закрытое одеяние с капюшоном и вуалью из конского волоса, но в ней обзор никудышный.
Хуже всего была вонь – пахло верблюдами, псиной, сортирами, пропотевшей нестиранной одеждой, кислым молоком, которым сурийки умащивают свои тяжелые черные косы, жареным мясом из харчевен, кровью от разделанных туш, гниющими потрохами, пряными маслами. Купив по флакончику гераневого и розового масла, Глодия надушила свой платок, но от вонищи это не спасало.
Ежели по уму, надо было не пускаться в это треклятое путешествие, а открыться дядюшке Суно да попросить, чтобы пристроил ее на непыльное местечко… Но стоило подумать о Дирвене, и пораженческих настроений как не бывало: перво-наперво она с засранцем поквитается!
Глодия ни о чем таком не помышляла, пока не сходила вместе с матушкой и Салинсой в «Чашку на доске» – чайную в том квартале, где матушка сторговала двухэтажный кирпичный домик, потому что негоже кузине ближайшего помощника главы государства на всю жизнь деревенщиной оставаться.
К этому времени Глодия уже выздоровела. Чтобы разорванное нутро поскорей заживало, ей дали лечебный амулет, и она без устали требовала от этой побрякушки, чтобы все по-хорошему срослось, не кровило, не болело – то про себя, то вслух шепотом. Амулет ее слушался. Она это чувствовала и не удивлялась: попробовал бы задрипанный мешочек на шнурке ее не послушаться! Сама Зинта удивлялась тому, как быстро она выздоровела.
Засранца Дирвена вместе с его поганкой-вурваной из Аленды выгнали, а известного прохиндея Мулмонга убил дядюшка Суно. Кабы не это родство, опальной королеве Глодии пришлось бы туго, но она ведь не только жена узурпатора, а еще и племянница достопочтенного Орвехта! Их с сестрицей затаскали по допросам, выспрашивали подробности про Дирвена и про тех, кто его поддерживал – что ж, она в охотку вывалила все, что знала, и просила лишь об одном: ежели его поймают, пускай ей дозволят одно-единственное свидание с бывшим супругом, чтоб она ему в глаза подлючие наплевала! Дознаватели обещали, что в случае ареста Дирвена Корица ее ходатайство будет рассмотрено в установленном порядке.
Им с Салинсой даже разрешили забрать свои вещи из опечатанного особняка в Лоскутьях. Наряды, гребни, туалетные принадлежности. В комоде под ворохом кружевного белья лежал мешочек с амулетами, которые Дирвен дарил Глодии еще до того, как между ними дурная жаба проскакала. Видать, отвезти ей в ссылку личное барахлишко он велел не амулетчикам, а дворцовым слугам, и те запихнули в мешки все, что нашлось в ее королевских покоях.
Вначале Глодия хотела швырнуть подарки засранца в огонь, но спохватилась: Аленда после смуты кишит распоясавшимся волшебным народцем, защитные артефакты лишними не будут – хоть они Дирвеном подаренные, хоть из кучи дерьма выкопанные. Чего ж не носить их с собой, карман не тянут.
За Салинсой наперебой увивались маги Ложи, мечтавшие породниться с дядюшкой Суно, и нынче она ходила у матушки в любимицах, а Глодию обе попрекали Дирвеном. Она в долгу не оставалась, уж огрызаться-то она умела! Матушка, бывало, хвалилась перед чужими: «Зубастые девки выросли, обе в меня!»
Привычно и почти беззлобно переругиваясь, они дошли до чайной. На позолоченной вечерним солнцем вывеске над дверью была намалевана игральная доска и поверх нее – накладная латунная чашка. Сосед говорил, что в «Чашке на доске» собираются местные любители сандалу, но заглядывают туда и те, кто хочет просто поболтать за кружкой чая или пообедать-поужинать.
Табинса с дочками явилась в это заведение в первый раз, завсегдатаи украдкой их рассматривали. Устроившись за столиком, они заказали чай с пирожными и тоже начали разглядывать посетителей. Шепотом обменивались впечатлениями:
– Староваты и одеты по-простецки, как мастеровые…
– Бантик-то у нее на юбке криво пришит, сама что ль пришивала?
– А вот та, с платочком на шее, ну будто вчера из деревни! Чулки красные, туфли малиновые…
– Окна-то у них по углам не совсем чистые, небось еще до смуты в последний раз мыли…
– Да чего там окна, вы только гляньте, кого сюда пускают! – изумленно выпалила Глодия. – Ишь ты, кто там рассиживает!
И указала пальцем в дальний угол, где скромно расположился с доской сандалу, поджидая желающих присоединиться, посетитель в поношенном коричневом сюртуке. Услышав ее, он вздрогнул, отвернулся и ссутулился, пряча лицо.
– Сдурела?!.. – ахнула Табинса.
Одно дело – перемывать людям кости втихушку, и совсем другое – ни с того, ни с сего учинить скандал в публичном месте.
– Да вы глаза разуйте! Разве сами не видите, кто это?! – на весь зал крикнула Глодия.
Тут посетитель в коричневом сюртуке вскочил, суматошно сгреб расставленные для начала партии фигурки и с доской под мышкой ринулся к выходу. Опасливые движения, голова втянута в плечи, словно в ожидании удара.
– Перед людьми позоришь… – прошипела Табинса, когда к ней вернулся дар речи. – Совсем у тебя ум за разум!..
А Салинса так и сияла, радуясь тому, что старшая сестрица оконфузилась.
– Сударыни, уж извините, но у нас так вести себя не принято, – сказала подошедшая к ним хозяйка «Чашки».
– Да вы что ли сами ничего не заметили? – обескуражено спросила виновница.
– Одет он неказисто, но видно, что человек приличный. Уже без малого месяц каждый вечер к нам захаживает. Что вы против него имеете?
– Нехорошо вы, барышня, поступили! – подхватила пожилая дама за соседним столиком. – Тишайший старичок, моего внука приохотил к игре в сандалу, раньше этот балбес только и знал голубей гонять, а теперь вовсю играет – это, говорят, для умственного развития полезно.
– Ну да, еще бы этот к игре не приохотил! – буркнула Глодия. – Говорите, уж месяц, как он сюда повадился? Глаза-то ваши где?!
– Играть на деньги он его не учил, – торопливо возразила дама. – Только умственное развитие, никакого азарта.
Остальные посетители тоже наперебой возмущались. Приторно улыбаясь хозяйке, Табинса заверила, что со своей дурехой она дома разберется. А пирожные пускай сложат в пакет, она унесет их с собой, раз деньги заплачены.
Всю дорогу Глодию ругали, но та помалкивала, точно воды в рот набрала. В конце концов матушка с Салинсой решили, что ей нездоровится, потому и отколола такой фортель. Дома спровадили ее в постель и послали за лекарем.
Глодия сидела на кровати, уперев руки в колени, и угрюмо размышляла, что за напасть с ней приключилась: почему в «Чашке на доске» все видели одно, а она другое? Все видели «приличного человека» и «тишайшего старичка», а она – самого натурального джуба с баклажанно-фиолетовой кожей и шевелящимся хоботком вместо носа!
Может, она от перенесенных лишений умом рехнулась? С пострадавшими от злого умысла королевами, о которых пишут в книжках, такое порой случается, а она чем хуже? Тогда надобно держать рот на замке, не то запрут в приюте душевнобольных, чтоб не позорила высокопоставленного дядюшку и матушку-горожанку.
Или ей подсыпали порошка из китонских грибочков? Ну, тогда лекарь разберется, в чем дело, и засвидетельствует, что она не виновата!
Или ее околдовали? Тогда бегом к кому-нибудь из магов Ложи, чтобы поскорей сняли заклятье, пока еще хуже не оскандалилась.
Или…
Скрытый под чарами личины волшебный народец видят маги, ведьмы и вооруженные нужными артефактами амулетчики.