служении у мага, мыл склянки и горшочки для зелий. Он стал тайком пускать вурванов в дом, чтобы они вкусили его крови, потому что в глубине души он всегда чувствовал, в чем состоит человеческое предназначение, и мечтал занять свое место в пищевой цепочке. Зловредный невкусный хозяин однажды вернулся в неурочный час, и произошло магическое сражение. Один из вурванов был убит, а двое других сбежали, и Тарсил с ними. По дороге вурван и вурвана из-за него поссорились, между ними начался поединок, а Тарсил тогда схватил нож, крикнул: «Вкусите меня оба, пока нас не настигла погоня!» – и одним взмахом перерезал себе горло. Вурван и вурвана выпили его кровь до последней капли и помирились над его телом, а из его сердца выросла волшебная роза – говорят, у каждого, кто ее понюхает, кровь становится вдвое слаще.
Вот бы понюхать ту розу…
– Пьески-то сами сочиняете? – поинтересовалась Клименда.
– Что ты, нет, конечно, сочиняют вурваны! Люди не способны создавать ничего нового, они же предназначены не для этого. Заниматься творчеством могут только те, кто находится на вершине пищевой цепочки. Все наши пьесы, сказки и песни придуманы вурванами, они заботятся о том, чтобы мы не скучали.
– И еще они вовсю вешают бубенцы вам на уши, – пробормотала себе под нос ее собеседница.
– Какие бубенцы?
– Присказка такая, слово выскочило – что дверь хлопнула. В ваш театр небось со всей Эгедры народ приходит?
– Бывает, – с гордостью подтвердила Мейлат. – А мы иногда ходим в театры других Владений. Нас пригласили во Владение Сукомы на «Любовь к трем каплям», премьера уже скоро, ты тоже пойдешь!
– Душно здесь, – окинув зал недовольным взглядом, заметила Клименда. – Погулять-то на свежем воздухе можно?
– В парке. Новеньких первое время в город не выпускают. Идем, покажу тебе двор.
Сердце заранее сжалось, но раз она будет не одна, а вместе с нераспробованной вкусняшкой, может, и не станут к ней цепляться, разве что вслед что-нибудь скажут.
– Пошли, хоть на людей погляжу, а то ходим, как по вымершему дому. Словно всех, кроме нас и того доходяги в чайной, ваши заботливые уже слопали.
– Людей у нас много, только они сейчас в парке или в других помещениях, – Мейлат натянуто улыбнулась. Она нарочно выбирала такие лестницы и коридоры, где невелика вероятность кого-нибудь встретить.
На лестничной площадке между третьим и вторым этажом с Климендой случился странный припадок. Она вздрогнула, остановилась, как вкопанная, и изумленно произнесла:
– Дирвен?..
В замешательстве огляделась, а потом выражение лица у нее стало такое, как будто о чем-то узнала и сильно рассердилась. Не обращая внимания на Мейлат, уселась на подоконник, уперла руки в колени, растопырив локти. Глаза недобро сощурены, зубы оскалены, тронь – укусит. Порой она что-то свирепо бормотала на незнакомом языке.
– Что с тобой? – робко спросила провожатая.
Та махнула рукой: не лезь. Казалось, она к чему-то прислушивается, хотя было тихо, из-за стен не доносилось ни голосов, ни музыки.
Мейлат размышляла, не позвать ли кого-нибудь из старших, но так и не решилась – кто знает, что Клименда выкинет, если она уйдет.
Наконец новенькая шумно выдохнула, подняла на нее взгляд и процедила:
– Засранец!.. Ну, засранец!.. Еще доберусь я до тебя, и такую годную задницу тебе покажу, что это будет всем жопам жопа! Я-то думала, дальше позориться некуда – и на тебе… Ох, Мейлат, это я своего бывшего муженька вспомнила. Как о нем, угробище безмозглом, подумаю, так меня всю трясет. Не обращай внимания. Меня уже отпустило, пошли в парк.
– Он с тобой плохо обращался? – сочувственно спросила девушка, радуясь, что для непонятного поведения Клименды нашлось простое объяснение, и не надо бежать за помощью.
– Он угробец, балбес и поганец, каких свет не видывал.
– Дикие земли – ужасное место, потому что люди там предоставлены сами себе, а люди сами собой управлять не могут. Зато теперь ты в Эгедре, во Владении Дахены, и все плохое осталось позади – забудь это, как дурной сон, дальше будет только хорошее.
Она произнесла это без запинки – много раз слышала, много раз сама так говорила, и от этих слов на душе всегда становилось спокойно, хотя бы на какое-то время.
Не похоже, чтобы Клименду совсем отпустило: она по-прежнему выглядела рассвирепевшей, но на провожатой злость не срывала, и на том спасибо.
Из гущи парка доносились голоса, кто-то перебирал струны маранчи, щебетали птицы. В кронах деревьев белели кукольные личики флирий и мерцали радужные переливы их стрекозиных крыльев: у этих полудев-полунасекомых брюшки и ноги, как у саранчи, поэтому среди листвы не разглядеть, что там ниже пояса, и кажется, будто они растут на ветвях, как цветы.
Мейлат спиной ощутила жар нагретой полуденным солнцем кирпичной стены, и в то же время – привычный мучительный холодок: всегда найдутся те, кто или обзовет ее, или кинет огрызком, или потребует смеху ради какой-нибудь бессмысленной услуги. Недаром говорят, где люди – там и гадючник, и если люди между собой поладили – это значит, они поладили против кого-то. Человек в этом мире беззащитен, а невкусный человек беззащитен вдвойне.
– Ты говорила, там качели есть, – угрюмо напомнила Клименда.
Первые попавшиеся им качели были заняты, на скамеечке устроились Винная Жиленат и Тобиш, та еще парочка, а в траве на стеганой атласной подстилке сидел Сахарный Нетосур, терзавший расстроенную маранчу с бантом на грифе.
– Мейлат, тебе нравится моя музыка? Ты у нас невкусняшка, но слух-то у тебя есть…
– Хорошая музыка, Нетосур, – вежливо отозвалась девушка.
На качелях захихикали.
– Если дурного ишака за хвост потянуть, он и то получше споет, – фыркнула новенькая.
– Ой, а это кто? – с деланным удивлением протянула Жиленат, как будто только сейчас ее заметив. – Еще одна невкусняшка в придачу к Мейлат? Или она из тех, в ком что-то есть?
– Ты что сказала, тупая шея? – обиделся на критику Нетосур, поначалу лишившийся дара речи.
Клименда шагнула к нему и выхватила инструмент, а когда музыкант вскочил, огрела его жалобно тренькнувшей маранчей пониже спины.
– Хоть одну задницу надрала! – объявила она с мрачным удовлетворением. – Хоть и не ту, но тоже поделом. А ну, пошел отсюда, пока добавки не схлопотал!
Нетосур отступил, пятясь, в боковую аллею, на его лице застыло по-детски растерянное выражение: такого отпора он ни разу не получал.
– Кому еще вздрючку? – Клименда развернулась к качелям. – Вижу еще две тупые шеи!
Ринувшись в атаку, она подскочила с тыла и спихнула Жиленат с Тобишем с подвешенной на цепях скамеечки в траву.
– Щас и вам перепадет!
– Она бешеная! – взвизгнула Винная Жиленат и кинулась бежать, потеряв вышитую туфлю.
Тобиш бросился за подружкой, напоследок ему тоже досталось музыкальным инструментом по заднице, после чего Клименда зашвырнула маранчу в кусты. Оттуда выпорхнула маленькая флирия, суматошно трепеща стрекозиными крыльями.
– Видела? Вот как с ними надо! – новенькая уселась на отвоеванные качели. – Ты глаза-то разуй, они же все немочь худосочная, в чем только душонки держатся. Ты их всяко поздоровее, так чего им спуску даешь? А все потому, что не умеешь себя поставить! Держись возле меня, тогда не пропадешь.
Мейлат благодарно кивнула, глаза щипало от подступивших слез. Пусть это не встреча с доброй волшебницей, которая может сделать ее кровь сладкой и желанной, но все равно настоящее чудо.
Почти израсходованный амулет для связи Глодия захватила с собой, потому что не любила разбрасываться добром: цацка с ноготок, вдруг на что-нибудь сгодится? Вот и сгодилась… Когда угробище начало хвастать своими срамными подвигами, «Ментальный почтальон» внезапно заработал, и она тоже все-все услышала. Хвала богам, рядом не было никого, кроме Мейлат, а то здешние могли бы что-нибудь заподозрить.
«Дурень, ой, дурень… Болтают, если господин Тейзург помрет, он станет не обычным покойником, а демоном Хиалы, и хоть ты его убей, от расплаты не отвертишься. Живой или мертвый, он до тебя доберется, и тогда я только порадуюсь, боги и псы свидетели! «В сто раз круче поимелова со Щукой и девками из борделей» – ты, засранец поганый, что хотел этим сказать?.. Я твои зенки бесстыжие выцарапаю и еще кой-чего оторву, а остальное отдам господину Тейзургу на расправу, ежели с ним тебе круче! Уж если я тебе Щука, я и поступлю с тобой, как щука! Одна радость, что мы с тобой уже в разводе, хвала Радетелю. А из-за того, что ты государственные деньги в море выкинул, Ложа теперь всю Ларвезу вдвое-втрое налогами обложит, об этом ты своей дурной башкой подумал?»
Разъяренная до белого каления, она вместе с Мейлат вышла в парк, и там подвернулись те худосочные недоумки, которым она от души наваляла. Маловато наваляла, душа просила еще, но потом они встретили других таких же – этих Глодия отчихвостила на словах, обстоятельно высказав, что о них думает.
Мейлат решила, что новенькая взяла ее под защиту. Этой несчастной дурехе Глодия слова худого не сказала: в самый раз подвернулась, ей позарез нужен своей человек в этом упырьем гнезде.
На закате ее повели в башню Дахены. Свернутую в узелок нижнюю юбку с зашитыми амулетами она оставила на хранение Мейлат: вурваны могут почуять магические артефакты.
На ней было струящееся одеяние из белого шелка, ее сопровождали Юлур и Дихарья – парень и девка из старожилов, до того изможденные, что если б не шевелились, впору принять их за мертвяков, зато главные над остальными людьми.
Убранство в башне оказалось такое шикарное, что Глодия аж рот разинула, но быстро вспомнила о том, что она тоже не из простых – горожанка, алендийская дама, да и на королевском троне посидеть успела – и постаралась изобразить на лице достойное выражение, как наставляла госпожа Армила, учившая их с Салинсой хорошим манерам.
Если в людском доме повсюду смесь бедняцкого убожества и потрепанной роскоши из вторых-третьих рук, то здесь все первостатейное: яшма, перламутр, черный и белый мрамор, кованое золото, мозаики из драгоценных камней, сверкающие занавесы из нитей с нанизанными хрустальными бусинами или отборным жемчугом.