Тут он проснулся. Открыл глаза – и зажмурился: сквозь листву кустарника солнце вовсю палит-светит, без слез не глянешь. Эх, сливок бы… Не отказался бы и от молока с пенкой, но где ж его взять наяву?
Потом ему нет-нет, да вспоминалось это чудное сновидение: вот бы в таком хорошем сне насовсем остаться!
Когда в следующий раз попалось на глаза растение, которое стояло на окне в приснившейся комнате, спросил у Кема, как оно зовется. Тот даже это знал: если по-научному, магнафария клофероза обыкновенная, а люди, которые в Ларвезе и Овдабе для красоты ее заводят, называют звездолянкой лапчатой.
На другую ночь после этого амулетчик заподозрил слежку. Никого они не видели, но артефакты сигналили о присутствии волшебного народца кроме Шныря. Ну, так ведь это Исшода, народца здесь пруд пруди… На следующую ночь повторилось то же самое. Глазастый гнупи углядел таки, кто за ними увязался: всего-навсего стайка сойгрунов. И чего такого, сойгруны любопытные, а что не пристают и не требуют откупных браслетов – так это, небось, или те самые, которых он в прошлый раз «воином Света» застращал, или ихние знакомцы.
Кем сказал, что ему все это не нравится. Хотя с чего бы кому-то за ними гоняться – они же в Исшоде никого не трогали, никому дорогу не перешли.
Этих стрекоз называют «посланницами ночи»: они темно-синие с переливами, длинные слюдяные крылья отливают мерцающей синевой – как будто они тайком, пока все спят, купаются в звездном свете и забирают его отблески с собой в полуденный мир.
Стрекоза сидела у Хантре на руке. Сколько раз их видел, но только сейчас заметил, какие они красивые. Или даже не так: замечал-то и раньше, но не обращал внимания. В первый раз обратил. Одна из тех перемен, которые произошли с ним после танца Хеледики в Мерханде.
Весной было не до того. Сначала «Пьяный перевал», затем переворот, катакомбы, подготовка диверсии. Потом его настигло то, что можно определить емким народным выражением «сорвало чердак». Когда снова подружился с головой – поиски ларвезийских денег, ловушка в пещере, Несотворенный Хаос. Но теперь, после нескольких дней тяжелой физической работы, он более-менее пришел в норму – если применительно к нему можно говорить о норме – и наконец-то в полной мере осознал, что его восприятие стало другим.
На стройке они сменили несколько участков: из-за вызывающего поведения Эдмара их отовсюду выгоняли. Можно считать, они в «черном списке». Вчера их все-таки взяли на облицовку водозаборной будки – неохотно, с недоверием, единственно потому, что не хватало желающих в полуденную смену, когда сильнее всего печет.
– Не груби начальству, а то нас и отсюда турнут.
Тейзург в ответ ухмыльнулся. Он с удовольствием вошел в роль смутьяна, для которого нет большей радости, чем надерзить власть имущим в присутствии законопослушных работников. Хантре, в отличие от него, конфликтов не искал и помалкивал, но его всякий раз выгоняли за компанию с Эдмаром: «он вместе с этим, они заодно».
Хотя если б они и впрямь были голодранцами в поисках заработка, Эдмар вел бы себя по-другому. Он умеет быть паинькой. Слишком хорошо умеет. Но это всего лишь одна из масок бывшего демона: наступил на змею – не удивляйся, если она тебя ужалит.
Вспоминая, что творилось в той пещере, Хантре сознавал, что он бы так не смог. Сорвался бы вдребезги – и тогда ни побега, ни Сирафа… Похоже, Тейзург это понимал и старался оттянуть на себя все внимание Дирвена, чтобы тот даже не смотрел лишний раз в сторону второго пленника, лежавшего пластом в заклятом ошейнике.
«Так и было, – соприкоснувшись на миг с тем отрезком времени, определил Хантре. – И я должен сказать ему за это спасибо… Хотя бы мысленно, потому что скажи я об этом вслух – он выдаст в ответ что-нибудь в своем духе».
Если бы то же самое произошло с ним, он бы без вариантов спятил. Вероятно, перекинулся бы и вцепился в глотку врагу, а потом, независимо от результата, на какое-то время так и остался бы сбесившимся зверем, ему было бы невыносимо вернуться в человеческий облик. Но ничего такого не случилось, и сейчас он сидит на берегу сияющей под олосохарским солнцем «краденой речки», а на запястье у него отдыхает стрекоза космической расцветки, и жизнь продолжается.
По берегам зеленел тростник с длинным царственными метелками – он растет быстро, особенно если еще и магия в помощь. С тех пор, как Тейзург увел Шеханью на свою территорию, прошло не так уж много времени, а здесь уже такие заросли, как будто она испокон веков течет по этому руслу. Стебли слегка покачиваются… Хотя не должны покачиваться, ветра-то нет.
Не сразу заметил, что за ним наблюдают. Хаос еще не до конца разжал свою хватку, это влияет на восприятие: никакой разницы между соглядатаем, который находится рядом, и кем-нибудь, кто всего лишь подумал о нем за сотню шабов отсюда.
В направленном на него внимании не было враждебности. Только любопытство. Вроде бы.
– Может, выйдешь? Я знаю, что ты здесь.
В тростнике хихикнули.
– Лучше ты сюда иди! Не бойся, не утоплю…
Он раздвинул стебли. В небольшом затоне по пояс в воде сидела обнаженная девушка. Бледная смугловатая кожа, успевшие высохнуть волосы отливают зеленью, а их концы распустились и колышутся, словно всплывшие на поверхность водоросли. Возле нее в воде тускло серебрилась чешуя большой рыбины – или, вернее, русалочьего хвоста.
Русалок он и раньше видел. Было бы странно, если бы в Шеханье ни одной не оказалось. Но вначале глазам своим не поверил: у кромки, вровень с водой – столик, похожий на лист кувшинки, а на нем греет на солнце глиняные бока заварочный чайник в окружении выводка маленьких пиал древесно-шоколадного цвета… За это, наверное, надо поблагодарить Несотворенный Хаос и свое расшатанное воображение.
Чайник не спешил исчезать из реальности, да еще и русалка произнесла, как ни в чем не бывало:
– Чего так смотришь? Я знаю, кто ты! Чаем угостишь? А то мы соску-у-учились…
– Вы разве пьете чай? – в замешательстве спросил Хантре.
– Пьем, когда Тейзург угощает. Чай вкусный! Чай как зеркало, в которое можно нырнуть. Нам нравится. Однажды он угостил нас кофе, но кофе никому не понравился. Чай как медленная река, а кофе – словно дверь туда, где нам делать нечего.
– Не приходило в голову, – Хантре улыбнулся и присел на краю затона.
Теперь он заметил, что берег тут резко обрывается – глубокий омут, наверняка искусственного происхождения. Своего рода укромная беседка: пусть без крыши, зато со всех сторон окруженная тростником, да еще со столиком для чаепитий.
– Угостить сейчас не смогу, но передам Тейзургу, что вы ждете чая.
Логично, что Эдмар наладил контакты с местными русалками: без их согласия увести соседскую речку с прежнего места было бы сложнее.
– Вас много?
– Пятеро. Раньше было четверо, пока меня сестрички к себе не взяли, – она озорно улыбнулась. – Наклонись ко мне, расскажу свою историю. Не бойся, щекотать не буду!
Он колебался лишь мгновение. Даже если она стащит его с берега в омут – в его нынешнем состоянии это, может, только на пользу пойдет.
Собеседница не стала его топить. Обхватила за голову мокрыми ладошками и приникла холодными губами, а когда отстранилась, он уже знал, откуда она взялась и что с ней было раньше.
Тоже логично: под водой не поговоришь, используя человеческий речевой аппарат – значит, у них должен быть другой способ обмена информацией, не выныривать же каждый раз на поверхность.
– Ну и как тебе история моей жизни?
– Наверное, я на твоем месте поступил бы так же. Но тебе сложно будет вернуться в человеческий мир, если вдруг захочешь.
– А я и не хочу!
«Возможно, тебя туда потянет, когда Лярана станет большим разноцветным городом, не похожим на сурийские города».
Об этом он вслух не сказал. Восемь из десяти – а в его нынешнем состоянии, может, и не восемь, поменьше.
– Так не забудь напомнить Тейзургу!
Плеснув хвостом, она ушла в глубину. По глади омута побежали круги, слегка зашевелились стебли по краям тростникового коридора, соединяющего затон с речкой, а потом все затихло.
Печет солнце, в воде отражаются заросли и небо. На носик чайника уселась отливающая бронзой стрекоза.
Тилаф – столица Касожи, город на берегу Шеханьи. Теперь уже не на берегу, а раньше река полоскала опрокинутые красно-бурые башни княжеского дворца, и всякий платил князю Касожскому пошлину за переход по каменному мосту с одного берега на другой.
Сколько Диленат себя помнила, ее все время тянуло к реке. Шеханья манила ее и когда царственно сверкала в лучах полуденного солнца, и когда становилась таинственно-лиловой с блеском или сумеречно-зеленой под вечерним небом, и когда бесновалась в клочьях пены серо-желтым чудовищем, захваченная пляской налетевшей с юга бури. Как будто Диленат была маранчей, а Шеханья прикасалась к ее струнам невидимыми водяными пальцами – и душа отзывалась музыкой. И не было ей покоя ни вдали от реки, в пропахших дешевыми специями комнатушках небогатого глинобитного дома, ни в тростниках возле воды, где ее охватывал пронизывающий восторг перед этим великолепием и разбирало любопытство: что там – под отражениями, под шелковой рябью, под кругами и всплесками?
Ей было десять лет, когда она в первый раз увидела русалок. Вначале решила, что кто-то купается, а потом разглядела, что это девушки, хотя закон только мужчинам дозволяет купаться в речке нагишом. Их длинные зеленоватые волосы стелются по воде… Она ухватилась за висевший на шее оберег, а одна из русалок поглядела на нее – издали, но так, что сердце екнуло – и засмеялась.
Тогда Диленат сразу убежала домой, однако потом ей захотелось еще на них посмотреть, и она стала тайком приходить на мостки в зарослях тростника, если там не было мальчишек или рыбака с удочкой. Русалки ее заметили, они все замечают. Иногда подплывали ближе, что-нибудь говорили. Диленат была настороже и проворно отбегала, чтобы не утащили в воду, если какая-нибудь выныривала возле самых мостков. И в то же время ее к ним так и тянуло. Понемногу начала с ними болтать, как с подружками. Те однажды предупредили: пока не ходи сюда, у нас один из топлянов разлютовался, даже мы не можем найти на него управу.