– Милостивая госпожа, а можно, вы меня к госпоже Зинте отведете? – попросил он, искательно глядя на нее снизу вверх. – Уж она-то всякого вылечит…
– Не к Зинте, там место занято. Но тебе тоже достанется неплохой вариант. Нам сюда.
Дома в два-три этажа, не бедные, не богатые, с черепичными крышами и окнами в частых переплетах. В одном домишке все окна были распахнуты, и двери настежь. Внутри то протяжно стонали, то ненадолго унимались, то снова давай стонать. Сквозь Ласму и Шныря проехал экипаж – слабое дуновение, не более того. Когда остановился, оттуда выбралась грузная женщина в лекарской одежке, за ней парнишка с саквояжем, бегом исчезли в доме. Шнырь нутром чуял, что все это не сулит ему ничего хорошего.
Они вошли следом за лекаркой и ее помощником. Внутри все двери тоже были открыты, шкафы нараспашку, ящики комодов выдвинуты. На кухне со всех кастрюль сняты крышки. Старуха с беспокойным лицом распутывала узлы на завязках висевшего на гвозде фартука, бормоча молитву.
Ласма и Шнырь поднялись на второй этаж, вошли в комнату, где суетились люди возле кого-то на кровати.
– Мы ничего не можем сделать, – докладывал новоприбывшей лекарке другой лекарь.
– Все открыли, все развязали, никакого толку! – плаксиво встряла растрепанная тетка. – За ведьмой послали, так она еще не пришла…
А Шнырь во все глаза уставился на потолок: они, что ли, не видят, кто у них там сидит?!
В первый момент это существо можно было принять за громадную летучую мышь, а присмотришься – вроде человек на корточках, только вниз головой, и кутается не в перепончатые крылья, а в серый, как дождевая хмарь, плащ. Из рукавов выпростаны мускулистые руки с набухшими жилами, ладони сведены вместе, когтистые пальцы сплетены в замок. Ясно, что ничего здесь не сдвинется с мертвой точки, хоть ты все дверцы в доме пооткрывай и все узлы поразвязывай. Мудрые тухурвы рассказывали о таких шепотом да с оглядкой.
Шнырь втянул голову в плечи. И хотелось ему задать стрекача, и слабость накатила от великого страха. А существо при их появлении оттолкнулось от потолка, не расцепляя рук, легко перекувырнулось в воздухе и выпрямилось перед Лазурной Ласмой. За спиной, наискосяк, блеснул длинный изогнутый клинок – туманный, просвечивающий. Под капюшоном бледное пятно лица, тоже как будто слепленного из загустевшего тумана.
– Долго же вы шли! – донесся из-под капюшона хриплый голос. – Мне поручено изловить Чавдо Мулмонга, а не ее угробить. И так еле удерживаю, а если приведут сильную ведьму или мага, еще надвое, чья возьмет.
– Мы уже здесь, Охотница, – успокоила Ласма. – Этот на замену, присмотри за ним.
И тенью скользнула в толпу, но через мгновение вернулась, держа за шкирку отвратного вида тварь, которая барахталась, норовя вырваться. Охотница с явным облегчением расцепила пальцы, встряхнула кистями, словно они занемели. Народ в углу оживился. «Идет-идет, поднатужься! – донесся властный голос старшей лекарки. – Давай, девочка, постарайся…»
Шнырь разглядел, кого притащила сто тридцать четвертая помощница Акетиса – точь-в-точь здоровенную раскормленную вошь – и невольно отпрянул.
– Держи свою добычу! – Ласма швырнула мерзкого паразита демону с клинком за спиной.
Вошь затрепыхалась, точно пыталась улететь, но ее мигом сгребла землисто-серая когтистая ручища.
– Думал, Чавдо, ты самый умный? – осклабилась Охотница. – Думал, нас можно перехитрить? Заметать следы ты умеешь, заранее приготовился. Но ты же не считал тех, кого обрек на мучения, довел до нищеты, подтолкнул к самоубийству, а их было много, очень много… Все они взывали к справедливости – взывали к нам, не надеясь на людскую справедливость. Из их горя сплелась моя ловчая сеть, из их боли свилась путеводная нить, которая привела меня сюда, не пришлось тебя долго искать.
И сунула добычу в рукав.
– Ты чуть не опоздала, – бросила она Ласме вместо благодарности.
Шнырь на шажок отступил, потом еще на шажок. Если важные персоны о нем забудут, может, и получится тикануть, и бегом до тетушки Старый Башмак или до тетушки Весёлое Веретено, уж они ему как-нибудь подсобят, тухурвы много всякого умеют…
Тут его взгляд зацепился за растение на подоконнике – ишь ты, звездолянка лапчатая, он такую во сне видел! Только во сне она была пышная и раскидистая, а у этой всего-то три листочка из горшка торчат. Зато горшок точь-в-точь тот самый, приснившийся.
– Шнырь! – повернулась к нему Лазурная Ласма.
– Гляньте, что здесь! – он показал пальцем на звездолянку.
– Ты чего ждешь? Пошел!
Влепила подзатыльник – и он полетел кубарем прямо туда, где хлопотали над кем-то лекари…
7. Трое в лодке
Зинту выпустили из лечебницы под честное слово, что она не станет больше искать приключений по глухим закоулкам. Жрецы Милосердной так ее пристыдили – сквозь землю бы провалилась. А Суно дал ей «Ментальный почтальон»:
– Это тебе для связи с моими порученцами. Если увидишь, что творится беззаконное насилие, мимо которого пройти не можешь, сразу им сообщай. А сама на рожон не лезь, очень тебя прошу. Окаянные князья Хиалы, знаешь ли, не каждый день по нашим улицам разгуливают.
– Лис не окаянный, – не поднимая глаз, возразила Зинта. – Он не такой, как другие демоны.
Жрецы уже ушли, они сидели вдвоем в комнате с лиственно-солнечной завесой в окне. На сине-бело-коричневых квадратах скатерти трепетали тени яблоневых веток. Было хорошо и уютно, только шов возле левого подреберья немного тянуло.
– Вот и я о том же.
Осунувшееся лицо Орвехта, как будто постаревшее после смуты, повышения по службе и навалившихся новых обязанностей, стало задумчивым, с оттенком неясной тревоги.
– В чем дело? – насторожилась Зинта.
– Да что-то непонятное с этим Лисом. Словно подкинули загадку, которую не могу разгадать. Хотя прецеденты бывали, и наш знакомец, скорее всего, пойдет на службу к Акетису, а мы с тобой счастливые очевидцы сего феномена.
Рассуждая о перспективах Серебряного Лиса, Орвехт привычным движением, словно подписывал документы, рисовал в воздухе обережные знаки. Наверняка и заклятье отводящее сплел, но Зинта не волшебница, чтобы это почувствовать.
– Ну вот, ты же сам сказал, что прецеденты были! Тогда что непонятно?
– Есть ощущение, что ситуация непростая. Как формула с неизвестной переменной. Или картина, которую видишь в щелку, и часть деталей находится вне поля зрения.
Он хотел что-то еще добавить, но тут его позвали мыслевестью по делам Ложи.
– Чуть не забыл, – уже шагнув к порогу, он усмехнулся. – Новое письмецо от Нинодии, вставшей на путь исправления. Почитай.
И положил на стол вскрытый конверт с тетеревом и кораблем на кривовато наклеенных марках.
Зинте осталось полтора месяца, ее сын должен родиться в конце лета. Когда она вступилась за ту девчонку, думала, что уличные поганцы не рискнут поднять руку на служительницу Милосердной – и получила нож под ребра. Уже потом узнала, что спас ее Серебряный Лис, на руках отнес домой, а после примчался Берсойм, молодой лекарь под дланью Тавше. Сейчас ей было совестно: негоже беременной рисковать собой и ребенком. Но если бы прошла мимо, делая вид, что ничего не замечает, тоже было бы совестно. Сколько же дряни развелось в Аленде после смуты – словно взбаламутили лужу, и вся грязь со дна поднялась.
Кого ей не хватало, так это Эдмара: он, конечно, тот еще зложитель, но вот бы с ним поболтать о чем угодно, как раньше.
На днях Суно обмолвился, что князь Ляраны собирается в Аленду с официальным визитом. Надолго ли задержится, неизвестно: репутация у него после всем известной истории – оторви да выброси, только и осталось использовать чары личины, чтобы появляться в общественных местах инкогнито.
Заметив ее реакцию, Орвехт хмыкнул:
– Не разделяю твоей радости, без него было бы спокойнее. Прибудет он для переговоров с коллегой Шеро, и надеюсь, не задержится здесь надолго.
«А я надеюсь, что повидаюсь с ним», – вслух Зинта об этом не сказала, чтобы не расстраивать Суно.
Усевшись за стол, достала из конверта письмо Нинодии:
«Милые мои, у меня все хорошо. Зинта, не беспокойся о моем здоровье, нынче я за собой слежу, даже стала в зеркале лучше выглядеть. Через две восьмицы твою печать снимут, и тогда я рожу здоровенькую девочку, мою Талинсу. Я премного благодарна тебе за терпение и помощь. Я больше ни капли не пью, даже думаю об этом пагубном деле все реже. Винище разрушает душу и тело, я с ним навсегда завязала. Теперь я нахожу в жизни другие приятности: читаю развивающие ум книги, вяжу пинетки для своей крошки, совершаю полезные для самочувствия прогулки. Сердечно желаю вам всяческого благополучия. Ваша Н.»
За сотни шабов от комнаты в алендийской лечебнице, где сидела за столом Зинта, развалилась в кресле Нинодия – тоже у окна, тоже за столом. И скатерть тоже была клетчатая, только бежево-серая с кистями, из дорогой ткани, но местами замызганная, в пятнах компота и подливки.
За окном ни листвы, ни солнца: небо пасмурное, даже гор не разглядеть, хотя в ясные дни они вырисовываются за хмурым ельником, словно гравировка на хрустале. На равнине меж лесом и замком местами белеет снежок. Лето в этих краях нынче не задалось: повадился прилетать сюда с юга Пёс Забагда – поговаривают, в отместку за то, что Пёс Дохрау минувшей весной, в месяц Водоноса, навалил снега по колено и учинил лютую метель в южных краях. Тепла не приносит, только дразнит северного братца, а тот и рад с ним силой помериться. То носятся друг за дружкой, то катаются по небесам, сцепившись в ураганный клубок, и Забагда лупит ветвистыми молниями, а Дохрау не дает спуску и молотит его снежными лапами. Не так уж они и недовольны друг другом, и не их собачье дело, что люди от такой погоды не в восторге.
На Нинодию промозглый ландшафт наводил уныние. «Выкрали меня по суше да по морю, за темные леса, за высокие горы, в дальние страны…» – вспомнилась ей жалоба-присказка из детской сказки.