– Князь, я предложил бы обсудить нам с вами эти вопросы в приватном порядке. Я убежден, мы сумеем найти взаимовыгодный компромисс с учетом всех обстоятельств и дальнейших перспектив, – король-финансист оживился, как после стаканчика целебного зелья, в тусклых больных глазах появился блеск.
Деловые переговоры – его стихия, он наконец-то почувствовал себя полезным. А Суно боялся даже думать о том, что скажет Зинте сегодня вечером. Он слишком хорошо ее знал, чтобы надеяться увильнуть от разговора о колониях. Хоть ночевать домой не езди. Гм, что если нынче вечером кому-то из коллег срочно понадобится его помощь?.. Но это будет всего лишь отсрочка, о Сирафе Зинта не забудет. Еще и начнет искать информацию на стороне. Круг общения у лекарки обширный, ей же такого понарасскажут… Нет, лучше не откладывать.
Возможно, у него на лице проступило на миг несчастное выражение, потому что Крелдон метнул ему предупреждающий взгляд – словно ткнул заточенным карандашом. Они заранее условились не обмениваться на этой встрече мыслевестями: иные из сильных магов, находясь рядом, могут уловить твое сообщение, даже если оно адресовано не им и защищено чарами. Таких по пальцам перечесть, Суно не принадлежит к их числу, зато коллега Шеро на это способен. И демоны разберут коллегу Эдмара – какие свои возможности он до поры, до времени не афиширует.
Согласно протоколу, полагалось устроить перерыв для неофициальных бесед. Зинта с шилидской принцессой отправились в соседний зал смотреть картины, Крелдон и Руверет расположились на диванчике в углу. Орвехту пришла на память детская книжка «Жабий король и кузнечик-скрипач»: большой, обрюзгший, мрачновато-бесстрастный глава Ложи и похожий на печальную сухонькую мумию пожилой монарх весьма напоминали персонажей с тех картинок. Разве что Руверет без скрипки. Подпольные критиканы уже додумались изображать Шеро на карикатурах в виде Жабьего короля.
Сам он вслед за Тейзургом подошел к окну. Хорошо бы выяснить, в курсе ли тот, что руководство Ложи отлично понимало, с какими конкурентами имеет дело в Треуголье. Хотя этого стервеца просто так не расколешь, захочет – намекнет, а не захочет – так и будет голову морочить.
– Надеюсь, коллега Эдмар, вы уже в добром здравии? Нас всех опечалило это досадное недоразумение, меня в особенности, ведь я руководил операцией. С функционерами, которые вели наблюдение за объектом и не удосужились вас идентифицировать, проведены разъяснительные беседы. Впрочем, вряд ли у них были шансы сделать правильные выводы, не могу не отдать должное вашей непревзойденной маскировке.
– Лестно это слышать, коллега Суно, от вас – тем более, – благосклонно промурлыкал собеседник. – Мы ведь тоже знать не знали, что это вы, когда нанесли ответный удар. Думали, что за нами увязались канальи из тех, кто втайне служит Лорме.
Из зала за арочным проемом доносились голоса принцессы и лекарки, которая с грехом пополам объяснялась по-сурийски. Те остановились перед громадным полотном Персойга, изображавшим посещение королевской четой корабельных верфей в Батриде. Зинта в темно-зеленом с серебром, Касинат в темно-красном с золотом – словно два роскошных цветка посреди строгого интерьера. Орвехт снова ощутил укол тревоги: хорошо любоваться издали, пока тебя не приперли к стенке неудобными вопросами.
У Зинты в последнее время бурлит в крови истинно доброжительская жажда справедливости. Вначале он надеялся, что это скоро пройдет, будет вытеснено проснувшимся материнским инстинктом, но однажды понял, что плохо он Зинту знает. Это и есть проснувшийся инстинкт: навести порядок в мире, в котором предстоит жить ее ребенку. Надо признать, дела в этом мире и впрямь обстоят неважно. Будем честны, дорогие коллеги: чем Сираф лучше Накопителей? Ну, разве тем, что рабам в колониях руки-ноги не усекают. Но Суно Орвехт – человек системы, он давно приучился пользоваться пресловутым шкафом со скелетами, игнорируя гниющие кости. А по мнению лекарки под дланью Тавше, кости надо выгрести и похоронить, и навсегда с этим покончить, и шкаф отмыть с мылом.
– Кажется, они нашли общий язык, – заметил он вслух.
– Рад за принцессу. Ей надо развеяться, бедняжка недавно перенесла невосполнимую потерю – у нее все родственники умерли.
– Добрых путей… Как же стряслось такое несчастье?
– Вряд ли мы когда-нибудь об этом узнаем, коллега Суно. Никаких следов насильственной смерти либо магического воздействия. Есть предположение насчет яда, но лекари не нашли признаков отравления. Весь царский дом Шилиды отправился в серые пределы, и с ними за компанию несколько приближенных. Касинат в это время находилась в Мадре, шесть лет назад ее выдали замуж за сакхандийского торговца. Второй женой, вдобавок перед этим ее лишили способности к деторождению – об этом позаботился ее единокровный братец, Каханур-нуба, шилидский царек. Во избежание конкуренции. А когда с ним приключилось несчастье, как и со всеми прочими законными претендентами на расшатанный антикварный стул, называемый в Шилиде троном, между представителями знати началась грызня за власть. Вообразите, при живой-то принцессе! – Эдмар театрально закатил глаза к потолку. – Они повели себя некрасиво, но самые ярые из них тоже внезапно умерли, а тут и Касинат вернулась домой.
– Разве в Суринани женщина может унаследовать престол?
– Нет, но при отсутствии наследников по мужской линии престол наследует ее супруг, если он знатного происхождения. Кажется, я еще не сказал, в это же самое время Касинат овдовела. Торговец упал и умер на пороге харчевни на площади Тысячи Самоцветов. Наверное, у него были скрытые проблемы со здоровьем. Касинат ждала незавидная участь – вторая жена, по определению бездетная, хорошо, если оставят приживалкой, а не выкинут на улицу. И это притом, что она получила неплохое для сурийки образование в самом знаменитом сакхандийском буруфойту.
Орвехт кивнул. Буруфойту – в перевода с сурийского, «потаенный цветник» – своего рода пансионы для девочек из хороших семей, где их учат читать, писать, танцевать, петь, вышивать, играть на маранче, вести домашнее хозяйство и слагать стихи о красотах природы (другие темы для сурийских поэтесс под запретом).
– Коллега Суно, разве я мог пройти мимо? Я забрал ее из Сакханды и предложил свое покровительство, а потом мы с Касинат заявили права на трон. Кто не мечтал в юные годы спасти принцессу? И вот, нежданно-негаданно, как десерт на блюдечке… Это оказалось забавно и приятно.
– Рад за принцессу.
«И против тебя, подлеца, никаких улик», – мысленно дополнил Суно.
– О, смотрите-ка, фонтан починили, – усмехнулся Тейзург.
Окно выходило в залитый солнцем внутренний дворик: светлая крыша галереи наискось между восточным и западным крылом – словно проложенная в воздухе дорожка. Ниже видна крытая черепицей пристройка, в центре плещет беломраморный фонтан. Со всех сторон стены с арочными окнами и лепными балкончиками. По сравнению с резиденцией Ложи все это выглядит мелковато, едва ли не провинциально, но резиденции больше нет, а королевский дворец как стоял, так и стоит. Масштабы уже не те – это, коллеги, символично и печально… Но поддаваться хандре некогда: нужно довести до конца треклятые переговоры, не угодив в худшую, чем до сих пор, кабалу, а вечером состоится весьма непростой разговор с Зинтой. Впору пожалеть о том, что этого спасителя принцесс в Треуголье не прикончили.
Понсойм Угрелдон не любил писать объяснительные. Зато его начальство любило их читать. А потом дотошно разбирать промахи – для почтенного Трумонга не было большей радости. Он вызывал проштрафившегося амулетчика к себе в кабинет, удобно устраивался в кресле за столом, клал перед собой листок с объяснительной, рядом ставил графинчик со сливовым вином, надевал очки и приступал к воспитательному процессу.
Рассмотрением инцидента дело не ограничивалось: Трумонг не пропускал ни одной грамматической или орфографической ошибки, критиковал почерк, тыкал пальцем в кляксы и помарки. Нередко он заставлял очередную жертву переписывать документ «в надлежащем виде» и лишь потом подшивал к остальным бумагам.
На один разбор уходило не меньше часа, и ты все это время переминайся с ноги на ногу посреди кабинета. Поговаривали, что если бы руководство Ложи додумалось отдать Трумонгу под начало Дирвена, тот через полгода ходил бы по струнке.
Угрелдон прилагал все усилия для того, чтобы избежать объяснительной. И у него получалось. С конца зимы, с месяца Чайки, никаких нареканий. Он прослыл счастливчиком. Но злой рок может подкрасться незаметно – к примеру, в облике двух юных девиц обтрепанного вида, приближавшихся по дороге к пригородной заставе, на которой Понсойм нес дежурство.
Одна была довольно хорошенькая, светло-русые волосы заплетены в косу, шея замотана грязным шарфом, как у простуженной старухи. У второй под глазом фингал, лицо из-за опухшей скулы выглядит перекошенным, в придачу губа разбита, зато взгляд острый, въедливый – сразу видно, зубастая девица.
Согласно полученной на днях инструкции, дежурному полагалось записать в постовую книгу, кто они такие, откуда прибыли и с какой целью направляются в Крибу. А также выяснить, есть ли у них при себе амулеты, и тоже переписать.
– Марлодия Лабелдон, – бойко представилась битая барышня. – А направлялись мы в Крибу за покупками, из Отты, у меня там тетка замужем за фермером, да нас по дороге ограбили, все без остатка отобрали. И который взялся нас подвезти, сбежал со своим фургоном, на дороге нас бросил. Ну, мы и чесанули пешком. Небось в Крибе не пропадем, у меня тут еще одна тетка живет.
– Ваше имя? – обратился Понсойм к хорошенькой девице.
– Мейленанк, – тихо ответила та после запинки.
Руфагрийка. И внешность типично руфагрийская.
– Фамилию назовите.
Мейленанк взглянула на свою спутницу, словно искала поддержки, а потом нерешительно произнесла:
– Паченту… Да, Паченту. Вспомнила недавно…
Говорила она с сильным акцентом, и при этом глядела неуверенно, как будто балансирует на доске над пропастью.