— Гутен ивниг, — поздоровался Таран. — Сашка, как ты себя имеешь?
— Здравствуй, Тимур, — вздохнул адвокат. — Если честно, то с трудом. Слава Богу, больше не придется терпеть этот климат. К тому же после воплей, мне кажется, ванна имени Шарко — не предел мечтаний.
— А ты что думал? — ухмыльнулся Таран. — Мне было легко? С ума двинуться мозгами, но чего не сделаешь для народа. Даже это…
Верховный Жрец криво усмехнулся и потянулся за очередной бутылкой пива.
— Ты чего лыбишься, Шапиро? — сделал недовольный вид Таран. — Если я бакланю, так всегда отвечаю за свое слово…
— Твое слово чужими криками оборачивается, — бросил адвокат, прежде чем припасть к источнику тропических наслаждений.
— А как ты хотел, Сашка? Совсем неграмотный стал! Знаешь, как я здесь свое образование к верху гнал, столько газет перерыл, как тот Лев Толстой… Так вот, если бы ты знал классику, так, кроме паровоза и мадам Каренин, есть такой стих: «Любовь не вздохи на скамейке». Усек? Не вздохи! Тем более вместо скамейки у меня кровать имени Клары Целкин[16] типа «Делегация Совнаркома в гостях у Розы Люксембург». И вообще, что ты понимаешь? Уже пятнадцатую целку бью на благо родины! Надоели хуже ихних кокосов! Ты тоже хороший. Хоть бы раз белую телку привез, расист долбаный. Смотри, Сашка, у нас не ихняя гнойная Америка, мы любому ку-клус-клановцу с интернациональным долгом вмиг яйца оборвем…
— Слушай, Тимур, — выбулькал до дна очередную бутылку господин Гринберг, — ты мне еще про немецкий реваншизм расскажи… И вообще, тебе бы не Верховным Жрецом, а тампаксом родиться! Совсем в своей Засрундии очумел…
Господин адвокат уловил быстрый взгляд своего работодателя и скороговоркой добавил:
— …под жарким солнцем.
— Трудности закаляют революционеров и прочих коммунистов, — важно сделал себе рекламу Верховный Жрец.
— Это точно, — пробормотал Алекс.
— Ты чего лыбишься, жирная твоя морда? — перешел на повышенные интонации прораб строительства независимой Засрундии. — Это тебя или меня мировой капитализм хотел затрюмить до упора? Да, я такой! Или зачем эти империалисты меня пасли? Чтоб Пурпурное Сердце присвоить? Они мне, революционеру со стажем, хотели пожизненное заключение запузырить, хуже, чем с любым из этих, как они, мандахлысты… В общем, мы такие, и с пути не свернем!
— Да, Тимур, — постарался не ухмыльнуться господин Гринберг, — тебе с такими речами пора в гости на Остров так называемой Свободы[17]с ее вечным революционером на троне.
— А что такое? Вполне, — почесал грудь Верховный Жрец, — я сколько себя помню, столько и товарища Фиделя. В его честь даже Пальму Дружбы посадил. А как ты хотел? Чтоб я перед империализмом пресмыкался, а они с меня, Верховного Пролетария, жилы тянули и высасывали последние соки с нашего народа? Хрен им. Долой империализм! Мир во всем мире! Нет — войне! Да здравствует опущенный Боцман!
— Да, видно, ты совсем… осоциализмился, — улыбнулся господин адвокат. — Как в свое время на Привозе… Слушай, тебе снится Одесса?
— Ты газеты почитай. Там сейчас такое, что в кровавом угаре не приснится. Такой город угробить — это же талант надо иметь.
— А мне снится, — мечтательно сказал адвокат. — Что я иду по Пушкинской…
— … а на голову срут вороны, — быстро добавил Таран.
— Нет, я летом хожу. Зимняя Одесса еще никогда никому не снилась…
— Да иди ты со своими рассказами, — буркнул Таран. — В гробу мне снились эти мансы! Я там в прошлом году был — чуть в обморок не грохнулся от ихних запахов и прочих колоритов… Если тебе тех ворон надо, так в нашей стране их не водится. Но когда захочешь, тебе заместо вороны на голову какаду насрет, и иди дальше в мечтах по той Пушкинской…
— Зато ты совсем на социалистических заскоках поехал! — выдохнул адвокат.
— Давай не клеветай на наш образ жизни! А то не посмотрю, что хронец. Сделаю персону нон-грата…
Господин Гринберг вздохнул и сказал:
— Ноги мы скоро точно сделаем. Ничего, сперва помучаешься без электрификации и Доски почета, а потом опять привыкнешь. В этой Англии, что такое электрификация, не знают, героев капиталистического труда нет, зато есть все остальное. И свет, самое главное, без генераторов.
— В твоей Одессе, между прочим, тоже без генераторов сегодня нельзя, — ехидно ухмыльнулся Таран и с ходу загрустил, — они меня подловили на этих полупотемках и керосиновых лампах. У, козлы вонючие, мухи це-це, империалистические кровососы…
— Да кончай свою пропаганду! — не выдержали нервы у господина адвоката. — Ты что, к форуму присоединившихся стран готовишься?
— Нужны мне твои неприлипшие страны, как триппер муравьеду. Или тот бармилон…
— Так чего ты сегодня такое мелешь?
— Потому что в нашей стране великий праздник, и я буду держать речь. И только под утро мы свалим. У меня прямо-таки руки чешутся позвонить Боцману с яхты.
Господин адвокат так ожесточено покачал головой, с понтом решил составить конкуренцию вентилятору.
— Рано. Сперва в Люцерну нужно, а после пластической операции — пожалуйста, звони, сколько влезет. Через компьютерную связь, само собой, чтобы Боцман не вычислил… Иначе ты и в Англии не задержишься…
— Ой, золотая ты моя пятерка, насмешил! — Таран радостно отбросил ногой в сторону лежащую на полу газету. — Боцман меня вычислит, этот пидарас с Малой Арнаутской, наховирка дешевая… Ты знаешь, что там делается? У них не то что современной техники, даже унитазов в дворовых сортирах не стоит, свет отключают, вода такая — от одного запаха подохнуть можно, а ты мне гонишь — вычислит.
У них ни хрена нет, а чего есть, так того не хватает. Даже вафлей для разведения самих себя! А как иначе, когда они инвестируют каких хочешь производителей, кроме собственных? Все говно мира — на их барахолках. Там продают такие водки, которых не существует нигде, и одноразовые тапочки для покойников. Сами ни хрена не делают, все ввозят, даже молотки и штопаные гондоны из гуманитарной помощи… На них уже Турция чуть ли не до Японии поднялась, а ты рассказываешь дешевые мансы… Он меня вычислит! Да твой пидарюга этот козлиный Боцман, скорее сам себя в зад трахнет, чем узнает, откудова я ему брызну… Ладно, Сашка, время поджимает. Пошли со мной, приглашаю, торжество у нас, потом договорим.
Верховный Жрец приоткрыл дверь в Святая Святых и заорал:
— А ты, телка, тут не залеживайся! Тебя, между прочим, жених ждет и трудовые подвиги на благо родины во имя мира на планете. Гордо неси звание Отмеченной Верховным Жрецом и не урони его, усекла? Еще гордее, чем ты раньше носилась со своей целкой.
По пути к Хижине Съездов Таран спросил у своего адвоката:
— Ну скажи честно, или я здесь не устроил самую счастливую жизнь на земле? Вот ты был у ребят в Москве, разве там так соблюдают прав человека и всякие-разные конституции?
— Там Конституцию иногда нарушают, — ответил мгновенно взмокший господин Гринберг. — В армию гребут всех подряд, вопреки Основному закону России… Помнишь Гребешкова?
— Или! Такие дела с банками…
— Так его сына тоже хотели загрести!
— Мозгами двинуться от такой борзости! — присвистнул Верховный Жрец. — Ну и что?
— Как что? Гребешков тоже, как и ты, испытывает высокие чувства гражданского долга. Представляешь, дал три штуки баксов, лишь бы военкомат не нарушал своими повестками Конституцию.
— Молодец! — похвалил действия московского дружбана Таран. — Законы надо соблюдать даже тоща, когда государство их сильно хочет нарушить. Зато у нас — все наоборот! В Конституции на баобабе штыком написано: каждый обязан защищать родину, социализм и лично…
— А если он не захочет? — перебил Тарана адвокат.
— Как это не захочет? — удивился Верховный Жрец. — Такого еще не было. Ну, телевизор посмотрит, ну макаку погоняет, чего еще тут делать? Скучно. Сами в армию просятся, активисты, собаки такие, лишь бы автомат дали на охоту бегать…
— Что-то я у тебя казарм не видел…
— Сашка, а на кой они надо? Это в тех отсталых странах, где теперь свернули с коммунистического выбора назад до загнивающего капитализма, есть казармы. Там солдаты, как зэки, срок отбывают. Дерутся не с врагом, а молотят и петушат друг друга чисто беспредельно, потому что их не пускают до телок или просто за ворота… А у меня? Армия живет дома, когда хочет, тогда и служит… Всеобщая воинская обязанность, усек? Ни одна падла не работает, все только стоят на шухере завоеваний социализма, а я их кормлю. Если завтра война, так скажу честно, какой поц на нас наедет? У меня же тут есть особый отряд бойцов-интернационалистов…
Вот у нас, засрундийцев, житуха, в совке бы такую, кто бы в ту армию не хотел? Хочешь — служи, хочешь хоть затрахайся, и не с мужиками, ну а когда не подходит баба — лови хоть бабуина, и да здравствует свобода! Они же без меня стухнут, ртом божусь. Уже не хотят даже на пальму залазить, выслеживать носорога — вообще базара нет, только успевают тушенку молотить… Все, Сашка, приплыли. В общем так, ты сиди с боку моего фамильного трона и не сильно раззевай пасть…
Хижина Съездов взорвалась аплодисментами, стоило Верховному Жрецу взойти на трибуну в виде огромного кресла, установленного на платформе, к которой вели ступеньки. Господин Гринберг пристроился рядом с левым локтем Тарана, окруженного молча жующими чуингам пулеметчиками-интернационалистами.
Верховный Жрец поднял руку, и зал мгновенно стих. В это время мимо головы Тарана пролетала большая черная муха. Эта животная явно уцеливалась совершить покушение на главную и пока живую святыню засрундийского народа, его великого кормчего и вдохновителя всех побед — Верховного Жреца. Таран взмахнул рукой, отгоняя муху, и зал в едином порыве, вскочив с корточек на ноги, бурно застучал ладошками о лбы соседей, вопя из всех сил здравицы.
После бурных продолжительных аплодисментов, во время которых господин Гринберг откровенно зевал, вспоминая за жизнь на бывшей отчизне, Таран наторчался на самом себе сильнее вилки в жопе, а затем рявкнул в зал: