нтересовало и уже начинало раздражать. В этой тетради он сейчас искал только подтверждения своих предположений и ответа на беспокоивший его вопрос: где же золото?
Кабинетные часы пробили два. Борис их отремонтировал, и с его приходом в этот дом вошла новая жизнь. Дом ожил. В этом было что-то символичное: часы стали отмерять другое время — отпущенное ему. Борис выглянул в окно. На улице было тихо и безлюдно. Город погрузился во тьму. Только в соседнем доме напротив светились редкие окна. Сквозь трепетавшие на ветру листья высоченных тополей виднелись ярко сверкавшие звезды.
Дед, видно, по памяти написал о событиях давно прошедшей молодости, поэтому его записи больше походили на мемуары, чем на дневник. В одном месте взгляд Бориса снова остановился на слове «золото». Написано было так неразборчиво, что только с третьего раза Борис понял смысл. Там говорилось о том, что максимальные по содержанию навески золота десятник намыл из породы, принесенной со склона высокой горы. Она возвышалась в нескольких километрах от их лагеря и спускалась в узкий распадок. Выше этот склон всюду зарос густым стлаником и высоким кустарником тальника и ольхи. Именно там нашли это золото. Пришлось вырубить все кусты и полностью его очистить.
«Тут осужденные пахали у меня от темна до темна, — писал дед в тетради. — Никаких поблажек я им не давал. Гоняли мы их, как бешеных собак. Доставалось и охране. Я их заставил навсегда забыть о каких-либо дружеских отношениях с заключенными и не давать им передыху. Все они враги народа, — внушал я им ежедневно, — и к ним соответственно и надо относиться. У некоторых это отложилось хорошо, и они старались, как могли. А были среди охраны и жалостливые. Тем я быстро крылышки подрезал, боролся с ними всеми силами. Я их наказывал так же, как зэков, объявлял наряды, сокращал паёк. И только после такой воспитательной работы они тянули эту лямку, как надо. Весь склон горы десятник разбил на небольшие квадраты. Из центра каждого квадрата заключенные отбирали по несколько мешков породы и сносили ее вниз на промывку».
Борис это описание пропустил. Здесь опять рассказывалось не о том, что его интересовало. Методика поисков золота и промывки породы ему сейчас была не нужна. О самом десятнике дед снова упомянул. Он довольно подробно написал об этом человеке. Десятник почему-то заинтересовал Бориса.
— Это что за самоучка-рудознатец такой? — произнес он вслух, разбирая почерк деда. — Это где же он так научился золото искать? Ну и умелец!
Борис подумал, что таких толковых мужиков как раз сейчас и не хватает. Было бы их больше, может, и жили бы по-другому.
— Вот молодец этот Баринов! Молоде-е-ц! — шептал Борис, читая тетрадь. — Здорово мужик работал.
«Странный этот Баринов, — писал дед. — Пока я его не трогал, он сам что-то мудрил: на клочке бумаги прикидывал, где надо искать и сколько там можно взять металла. А как я ему сказал, что если не найдешь хорошего золота, поставлю тебя к стенке как контру последнюю, тут у него как бы даже интерес пропал к работе. Сачковать стал, сука, саботировать трудовой процесс. Я ему говорю: “Ты не для меня стараешься, а для Родины”. А он смеется: “Меня Родина сюда ни за что сослала, а ты хочешь, чтобы я пахал на благо этого Отечества. Да ещё грозишься расстрелять меня. Хрен тебе! На, выкуси! Я добровольно вкалывать не буду. Пока был интерес, работал. А теперь его нет, он весь кончился…” Так этот паршивец и стал отлынивать от работы. Как будто сам напрашивался, чтоб пустили его в расход. Но ничего, не мытьём, так катаньем я быстро его приструнил. Для начала я ему сократил пайку. Жратвы и так никому не хватало, а по сокращённой норме можно было быстро загнуться. Смотрю, мужик сразу отощал, еле ноги волочит. Ну, словом, дошел до ручки. Но вижу — всё равно упорствует: норму никак не делает. Вот тут я уже не выдержал, приказал, чтобы всыпали ему по первое число. Да только мои молодцы малость перестарались и чуть было его до смерти не забили. Вовремя остановил. После этого он бузить перестал. Видать, одумался: жить-то охота».
Над Борисом летала большая черная муха. Он отмахивался, но муха не отставала, назойливо гудела, и в ночной тиши комнаты казалось, что это тяжелый бомбардировщик на бреющем полете проносится над головой.
— Ну и зверь этот дедуля, — перелистывая тетрадь, ругался Борис, которого распирала злость на своего родного деда. Изловчившись, он со всего маху шлёпнул муху. В комнате сразу установилась тишина.
За время чтения этого дневника Борис уже успел испытать радость и отчаяние. И вот теперь пришла ненависть. Обидно было сознавать, что все это написал его родной дед — прямой участник тех событий.
«Результаты промывки каждой пробы Баринов заносил на лист бумаги. Там у него уже стояли точки с номерами колышков. Возле них он вписывал количество намытого в каждом квадрате металла. Цифры с равными значениями он соединил. Получились замкнутые фигуры неправильной формы, похожие на горизонтали топографической карты. Центральные части этих фигур, где были самые большие содержания золота, Баринов заштриховал. Их он назвал золоторудными зонами с максимальным содержанием металла. То есть это и были золотые жилы, которые мы искали. Когда их стали отрабатывать, то наконец-то пошло хорошее золото. Баринов хотел еще поискать в другом месте, но я ему не дал — и так рабочих рук не хватало. Нечего сачковать».
Сейчас Борису нужно было осмыслить прочитанное, но для этого у него не было времени. Он тоже искал золото, но уже добытое другими, которое куда-то спрятал его дед. Он был уверен, что оно должно где-то «выплыть» и рано или поздно он узнает о его судьбе. Возможно, это будет горькая пилюля, но она может оказаться тем самым эффективным лекарством, которое принесет успокоение больному и залечит потревоженные раны.
Во всех окнах давно потух свет, светилось только одно окно Бориса. Ему хотелось спать. Вот он сладко зевнул и потянулся. На глазах выступили слезы, но он решил дневник добить. Сходил на кухню, выпил крепкого кофе и перекусил бутербродом с толстым куском варёной колбасы. Сразу полегчало. Кружку еще более крепкого кофе он взял с собой. К нему словно пришло второе дыхание. К почерку деда он уже приспособился, и дело пошло побыстрей. Борис выхватывал нужный текст и, уяснив содержание, переходил к другому. Так он просмотрел больше половины тетради, когда натолкнулся на очередное описание деда.
«Золото резко поперло, когда стали отрабатывать второе рудное тело, заштрихованное на плане Баринова. Оно находилось в нескольких десятках метров западней предыдущего. Внешне такая же осыпь из похожих камней, ничем особо не отличается, правда, белого кварца стало побольше. А вот надо же, золотишко пошло! Баринов говорил, что мы влезли в кварцевую жилу. Сидим прямо на какой-то россыпи. Названия не запомнил. Слово такое, что его сразу не выговоришь — термин горняцкий. Не то элявий, не то элювий, может, ещё что-то в таком же духе. Ну да ладно. Эта россыпь довольно мощная и протяженная, поэтому работы хватит тут надолго. По его словам, здесь целое месторождение, да еще с хорошими запасами и очень приличным содержанием металла. Такими силами, как у нас, тут можно ковыряться до второго пришествия Христа. Словом, посыпался на нас золотой дождь.
Баринов мне предложил, чтобы это месторождение я застолбил. Он даже сказал, как это нужно сделать, куда обращаться. Видно, чувствовал контра, что обречен и живым отсюда не выйдет. Да, с таким хреновым питанием бедолаги осужденные стали чахнуть. Но ничего не поделаешь, значит, такая судьба. Как-то
Как-то неожиданно Васька Филин слёг. Я думал, он сачкует, сука, приказал с ним разобраться, а он с голода стал пухнуть. Сказали, уже не подымется. Так оно и случилось».
Борис пролистал ещё несколько страниц. По содержанию и оставшемуся объёму тетради было видно, что дело близится к развязке. Сейчас он наконец узнает, где оно.
«Положение стало тяжёлым. Продукты почти кончились. Каждый день два человека ходили на охоту. Добывали на пропитание горных баранов. Со временем поблизости всю живность выбили, и пришлось забираться всё дальше от лагеря. Но разве на такую ораву напасёшься? Вскорости съели всех своих лошадей и даже последнюю собаку пришлось пристрелить. Вот тут вся моя охрана как взбесилась: запахло жареным. Все враз заговорили, что надо уходить. С трудом их сдерживал. Уходить, конечно, нужно было ещё по теплу, но как назло пошло очень хорошее золото. Ради него столько отпахали и тут в самый разгар всё бросить… Нет, нет, нет…» Почерк деда опять стал совсем неразборчивым. Было видно, что у него дрожала рука.
«Видать, занервничал старик, — разбираясь в дедовой писанине, подумал Борис. — Момент очень неприятный. Значит, сильно на него давили мужики. Представляю, что там творилось и как он вертелся. Могли бы запросто убить… Значит, очень осторожным и живучим был мой дед. Надо же, вылез из такой смертельной заварухи!»
«Я принял решение работать до конца и зэков не выводить. Они были очень ослаблены и нас бы только задерживали. Было ясно, что без продуктов с ними не выйти. Если бы мы закончили до конца августа, то ещё можно было бы рискнуть»…
Борис теперь понял, что таким образом его дед решил разрубить этот гордиев узел. То страшное решение, которое он принял, возможно, погубило всех заключенных. Он их заживо обрёк на гибель. Он один решил судьбу всех заключённых. От этого Борису стало жутко. Он только сейчас до конца осознал, что это значило. К горлу подошёл комок, Бориса затошнило, его рвало и выворачивало — думал, не выживет. Можно было подумать — он очищается от приставшей к нему грязи. Только попив крепкого кофе, Борис пришёл в себя.
«Значит, мой дед… Может, это ошибка. Надо дочитать до конца».
Он нараспашку открыл окно и подставил лицо свежему воздуху. Борис смотрел в темноту, думая о судьбе тех заключенных.
«Зэки, видно, чувствовали, что их песня спета, и начали выступать, — когда полностью отошёл, стал дальше читать Борис. — Того и гляди, мог начаться бунт. Своим я приказал распустить слух про подмогу с продуктами. И как только они придут, будем выходить. Заключенные поверили. Но Баринов стал бузить, говорил, что это враньё: “Мавр сделал своё дело, мавр может умереть. Мы им больше не нужны. Разве вы этого не видите? Они нас собираются поставить к стенке. Надо немедленно выходить”. Трогать я его не стал, а Лободу стал помаленьку подкармливать, чтобы у того было п