Иван буркнул что-то невразумительное насчет провидения свыше и стал кайлить дальше. В том месте, где росла самая сочная трава, он неожиданно натолкнулся на кости. Кому они принадлежали, понять было трудно, но когда он выкопал череп, все сомнения отпали. В черепе зияло небольшое отверстие: пуля прошла навылет.
Как к этому отнестись, Иван не знал. Получалось, что с ним действительно разговаривал давно умерший дедушка. Это он накануне его наставлял, и Иван слышал его голос.
«Значит, душа его была где-то здесь рядом. Она меня предупреждала об опасностях, говорила, куда идти. Это он подсказал, где перевальная тропа и где закопали убитого заключенного. Если дальше следовать его подсказкам, то мы сможем найти здесь целое кладбище заключенных. Как я понял, их тела покоятся где-то под склоном горы, возле пекарни. А её-то и нет, и даже не похоже, что она здесь когда-то стояла. Вот тебе и вещие видения, разговор с дедушкой! Вроде облом получается. На деле не всё так просто, как хотелось бы. Получается — просто случайность, какое-то совпадение».
Еще одно строение служило столовой. В отличие от склада и амбара оно больше напоминало лёгкий навес. По словам Клочкова, на нём сэкономили доски, и теперь этот полуразвалившийся сарай светился, как сито. Конечно, со временем доски рассохлись, но когда его строили, подневольные плотники могли бы это предвидеть. Значит, им дали такую команду. По меркам лагерной жизни в первую очередь думали о сохранности лагерного имущества, а потом уже о людях. Любой гвоздь, любая лопата была дороже рабской жизни узников.
Иван вошёл внутрь. На одну сторону длинного стола обвалилась крыша. Нависшие жерди ощетинились и, будто распустив свои длинные пальцы, тянулись в разные стороны, пытаясь кого-то схватить. Иван невольно пригнулся. На другом краю стола он увидел надпись. Она была вырезана ножом. Вода туда не попадала, поэтому столешница даже не подгнила, только забилась грязью. Иван расчистил завал и прочитал: «Иван Лобода, 1941 год».
«Смотри-ка, мой тезка! Вот тебе и весточка из того времени. Сорок первый год. Да, дела! — Он тяжело вздохнул, вытирая со лба пот. — Получается, что это тот самый лагерь, моего дедушки. Интересно, кем же ты был, тёзка? Как сюда попал, откуда?»
Иван несколько раз пролез под столом, просмотрел все доски и скамейки, потрогал даже ножки, но тщетно — больше он не увидел ни одной буквы, и ему пришлось вернуться туда, где была та надпись.
«Место у него было неплохое, — оглядев полуразвалившуюся столовую, подумал Иван. — Отсюда хорошо видать весь стол. Он как будто во главе стола сидел и далеко от двери. Интересно, что же это был за зэк?»
Его размышления прервал Клочков. Пока Иван копался в этих развалинах, тот несколько раз обошёл бывший лагерь и нашёл ещё один дом, в котором была кухня.
— Он стоит прямо под скалой за узким прижимом.
На кухне почти всё так же сохранилось, как оставили более полвека назад: здесь был даже цел очаг и кое-какая посуда. В кустах Иван увидел большой деревянный крест. Он почернел от времени и наполовину сгнил, перекладина отвалилась. Этот крест когда-то стоял на возвышении, а теперь тут угадывалась неглубокая воронка. Иван её раскопал и увидел кости.
«Значит, всё, что говорил дедушка, — полная правда: лагерь, убитый зэк, могила. Это всё наяву, это не сон. Вот она — могила, рядом. Я стою на территории лагеря, смотрю на останки зэков. Всё есть, всё на самом деле я увидел. Здесь заключённые жили и здесь нашли свою смерть».
Из-под камней вылезла толстая рыжая мышь. Она тихо сидела и смотрела на Ивана. Он шевельнулся, и, пискнув, мышь быстро юркнула под камень.
«Но почему дедушка сам не приходит? Неужели я его больше не увижу, не услышу его голос? Вообще я обратил внимание, — он приходит в трудную минуту, когда мне нужна какая-то помощь. Его нужно как-то вызвать на разговор. Я хочу поговорить просто о нём самом и лучше, чтобы это было не во сне, а как сейчас — наяву».
К удивлению Клочкова, Иван вытащил из-под барака ржавую консервную банку. В банке оказалась небольшая, но очень тяжелая желтая галька. Иван потер ею об рукав, и галька сразу заблестела. Желтые лучи отражались от поверхности, слепили глаза. Это и был тот самый золотой самородок, о котором говорил его дедушка. Он походил на фасолину, только размером был намного больше. Прямо посередине самородок будто сдавили, и от этого на нём образовалась глубокая вмятина. С одного края виднелись царапины, особенно выделявшиеся на блестевшей поверхности.
От реки поднимался туман. Он смешивался с дымом костра и плотным покрывалом заволакивал горы. Вскоре из виду скрылся склон соседней горы, а потом в тумане растворилась и их площадка с домами. Вместе с туманом приходили и какие-то непонятные звуки. Вначале казалось, что это свистит пролетевший над головой куличок. Потом звуки стали похожими на кваканье лягушки и вскоре обрели отчётливо различимые человеческие стоны. Они наполнили всё окружающее пространство. Давно стих ветерок, не стало слышно шума реки, и, не догорев, потух костёр. Казалось, что стоны идут из-под каждого камня, словно от напряжения и непосильной ноши застонала вздыбленная горами земля. Она больше не могла выдерживать то хлипкое равновесие, установившееся в природе. От этих стонов волосы вставали дыбом, замирало дыхание, но постепенно стоны стали приобретать более точные привязки. Отдельные звуки локализовались в очаги. Очаги занимали пространство рядом с ними — там, где стоял барак, и Иван отчетливо услышал, что стоны раздаются возле него. Судя по голосам, их было много. Из-за этого звуки накладывались друг на друга, и трудно было разобрать, кому они принадлежат. Сильнее всех выделялся один глухой голос с каким-то металлическим отзвуком. Можно было подумать, что вибрирует напряженный лист железа, издавая плавающие, постепенно затихающие звуки. Иногда в этом стоне слышался набат колокола. Сколько ни смотрел Иван, ничего не видел.
— Что это такое? — не выдержав, толкнул он Николая. — Просто жуть.
— Сам не пойму. Я чётко слышу, будто это живые люди стонут, но откуда им тут взяться? А может, нам всё это только кажется? Ты же сам говоришь, что тебе иногда дед мерещится. Это галлюцинации.
— Он мне не мерещится. Я его вижу, как тебя, и он со мной разговаривает обыкновенным человеческим голосом, говорит, как живой. Только сейчас всё по-другому. Их много, и они не говорят, они стонут. Стонут так, словно из них вытаскивают душу, но дедушку я не слышу, его нет среди стонущих. Может, это убитые зэки? Мы потревожили их последнее пристанище…
— Да ну тебя, — отмахнулся Клочков, — скажешь тоже. — Он судорожно передернулся, словно его ударило электрическим током. — Их давно уже нет в живых. Лучше не гневи Бога…
— Гневи не гневи, они остались в этом проклятом месте и теперь хотят его покинуть. Они здесь — это факт.
Звуки не смолкали. Хотелось закрыть уши и убежать, но что-то не позволяло этого сделать. Сейчас Иван хорошо различал каждый голос. Теперь он не сомневался, что голоса принадлежали убитым. Постепенно из тумана стали выплывать какие-то тени. Они медленно шли прямо на них и, не доходя до костра, материализовались, приобретая человеческие очертания. Потом эти воскресшие из небытия люди уходили в темноту и растворялись. Вот прошёл здоровый бородатый мужик в грязной ободранной телогрейке. Он говорил с сильным акцентом, и из его монолога Иван понял — он ругает своих мучителей и оккупантов, которые захватили его земли, а самого забрали и сослали в далёкую Сибирь. Распевая блатные песенки, следом шёл мужчина в черной кепке с шёлковым околышем. Глаза у него бегали по сторонам — он успел посмотреть на горы и на их костёр и теперь казалось, что он внимательно изучает Ивана. Подойдя к костру, он расшаркался как на паркете и, сняв кепку, произнёс: «Здрасьте, вам! Я Иван Лобода».
— Так вот ты какой, мой тезка! — непроизвольно вырвалось у Ивана. Лобода в ответ кивнул, сказал с усмешкой: — За что боролись, на то и напоролись, господа. Теперь расхлёбывайте сами. — Надев кепку, он исчез в тумане.
Человеческие тени двигались, одних сменяли другие. Можно было подумать, что это идёт кино. Больше всех Иван запомнил грустного мужика с профессорской бородкой. Он шёл и всё время что-то считал. В его бормотание слышались какие-то цифры: граммы он умножал на кубы и получал килограммы. Потом пошли тонны, а он всё складывал и складывал. В итоге он получил какую-то большую сумму, которая поразила его самого. Профессор был удивлён, а потом, точно в своё оправдание, он что-то сказал о высоком содержании золота в руде и о больших запасах золота. «У него большое будущее», — дошло до Ивана. Наконец он понял, что тот подсчитывает запасы золота. Видно, у него получилось немало, он улыбнулся и помахал рукой. Иван всматривался в лица, пытаюсь увидеть своего дедушку, но его не было: он не приходил.
«Почему же его нет, где он? Наверное, сейчас придёт. Вот тут я с ним поговорю и познакомлю с Николаем. Он должен его увидеть. Пусть он сам у него спросит про этот лагерь и те следы».
Прошли все, а дедушка так и не появился. Постепенно до Ивана дошёл смысл этого представления — они увидели тех, кого убили в этом лагере. Это встали их души, до сих пор не покинувшие эту грешную землю. Потом Иван увидел военных и услышал выстрелы залпом и одиночные.
Утренняя поверка началась, как обычно. После завтрака зэки пошли готовить инструмент. А потом было построение и разнарядка. Двух больных, еле передвигавших ноги, оставляли в лагере на хозяйстве. Ещё одного до построения направили топить баню, стоявшую в устье соседнего распадка. С ним пошёл один охранник. Был банный день, и ломать сложившийся распорядок начальник лагеря не стал. «Пусть будет как обычно: после работы мытьё. Зато так заключенные ничего не заподозрят. А с банщиком потом разберемся».
И всё-таки построение было не совсем обычным. Проходило оно под стеной длинного барака. Внимательно присмотревшись, можно было увидеть и другие отличия. А главное — это большое скопление охраны, вооруженной трёхлинейками и карабинами. Они полукольцом стояли поодаль, всем своим видом показывая, что это их не касается. Был здесь даже рядовой Авоськин, выполнявший обязанности интенданта. До призыва в армию жил он в глухой вятской деревне, работал там Авоськин в конторе, но по плотницкому делу часто помогал отцу и неплохо соображал в строительстве. Поэтому