проблема при этой рыбалке состояла в том, чтобы побольше наковырять короедов. Вокруг избушки весь сухостой был вырублен, и ему приходилось уходить далеко в тайгу, а на это требовалось время. Тогда Борис вместо наживки приспособил мушку, которую смастерил из пенопласта. Рыба ловилась похуже, но самую голодную он всё же обманывал. А когда установилась вода, он перешёл на спиннинг.
Борис сделал заброс и только потянул, как сразу почувствовал резкий рывок. Ему показалось, что блесна зацепилась за корягу. В следующее мгновение из воды с фонтаном брызг вылетело какое-то чёрное бревно. Оно приобрело очертание огромной рыбы, сделав кульбит, рыба ударила хвостом по леске. Леска зазвенела, как натянутая струна, из рук Бориса едва не вылетел спиннинг. Он перегнулся почти кольцом и от напряжения чуть не сломался. Вода вокруг закипела. Рыба снова ушла под воду. Леска сразу ослабла, спиннинг разогнулся. Только по пузырям и вспененной воде можно было догадаться, что здесь недавно что-то происходило. Неожиданно рыба вынырнула снова. Она била хвостом, рвалась, кувыркалась — хотела освободиться от этого ужасного крючка, который вцепился ей в пасть и держит на привязи, лишив свободы. Вырваться — значит, навсегда остаться здесь, в своей стихии; сдаться — значит, погибнуть. И рыба отчаянно сопротивлялась. Но с каждым кульбитом, с каждым ударом её мощного хвоста силы уходили, рыба слабела, и Борис медленно подтягивал её к берегу. Вот он зашёл в воду, подтянул ослабевшую рыбу к ногам и охотничьим ножом проткнул ей голову, со всей силы придавив ко дну. Та взвилась вверх, последний раз ударила хвостом по воде — Бориса как из ведра окатило, и затихла.
Это был таймень. С трудом Борис поднял его двумя руками. Голова тайменя уткнулась в грудь, хвост волочился по земле. Рыбу он засолил и завялил, а из головы сварил уху. Она получилась такая вкусная, что даже Нина попросила добавки. А наутро это был уже холодец.
Избушка оказалась отличным зимовьём, приспособленным для автономной жизни в тайге. В стороне от дома, на берегу боковой реки, Борис нашел баню и большую печку, стоявшую на срубе. Внутри лежали хлебные формы, и он пожалел, что у них нет муки. Зато коптильней Борис пользовался на полную катушку. Тут ему пригодился опыт, приобретённый в своей шашлычной.
Глава 35
Из всех пяти близлежащих аэропортов можно было без особого труда залететь на площадь «Квадрата-3». И Максимов потратил целый день, чтобы выяснить, куда в текущем месяце летали базировавшиеся у них вертолёты. Оказалось, что, кроме Хатыстырского, во всех других аэропортах не было такой сложной системы вылета, и милиция не контролировала каждый рейс.
По словам руководителей всех дальних аэропортов, в последнее время ни один вертолёт на площадь «Квадрата-3» не вылетал. Да и вообще лётными показателями все эти авиапредприятия не блистали. В двух северо-восточных портах вертолёты простояли целый месяц на приколе, а в двух других — летали только на север. Летали — это было громко сказано: они сделали всего по одному рейсу за целый месяц, а всё остальное время руководство уговаривало заказчиков полетать, как сказал командир одного северного аэропорта.
— Раньше всё было наоборот, — с иронией в голосе говорил он Максимову, — заказчики за нами бегали косяком, а теперь мы их сами ищем. Вот дожили! Что с ними пустые разговоры вести — им платить нечем. Некоторые предлагают даже натуральный обмен, но вертолет же молоком не заправишь…
После всех разборок у Максимова остался один Хатырыкский аэропорт. Он был ближе, но с ним возникло и больше проблем. А появились они сразу после того, как он копнул поглубже. Как ни странно, подтвердилось его предположение: не все вылеты были правильно оформлены в регистрационных журналах. Запись зачастую не соответствовала лётному заданию. Например, вертолёт командира Ерёмы за месяц сделал четыре вылета, а в книге учета лейтенанта райотдела милиции были зафиксированы только два. Два других проходили как служебные, а цели их полёта были совершенно другими. По одному полёту у Максимова сразу возникли вопросы.
Ерёма только что вернулся с профилактики вертолёта, и теперь можно было разобраться с самим командиром. Оказалось, что по одному заданию они возили специалистов-биологов из какого-то научно-исследовательского института — мужчину и женщину. Для Максимова эта новость стала открытием: по документам этот полёт проходил как санрейс. И самое интересное — за тот полёт биологи оплатили наличными деньгами, что случалось очень редко. На памяти у главбуха по крайней мере это был второй случай за всё время её работы.
Капитан долго не мог понять, зачем Ерёма их оформил служебными пассажирами, хотя они не имели ни малейшего отношения к спецслужбам. Ответ командира расставил всё по своим местам, он привёл Максимова в ярость. На фотографиях, которые он показал Ерёме, тот узнал Конева и Серкину. Теперь оставалось совсем немного — найти своих «подопечных» кладоискателей.
Но после того как Максимов увидел точку посадки на карте Ерёмы, ему стало не по себе. Было непонятно, почему биологи высадились за площадью «Квадрата-3» да ещё собираются сплавляться по горной реке, находящейся совсем в стороне. Это никак не стыковалось с Батиной версией, выяснилось, что Конева этот квадрат не интересует.
По прямой место их высадки находилось в девяти километрах от площади квадрата. По таёжным меркам это было ничтожно мало, и их можно было бы списать на Васильева или на Дернова, но от этого проблема не решалась. Собрав отряд, Максимов в этот же день вылетел в район искомого квадрата. Кроме спецназовцев он взял ещё двух старых геологов.
Резиновая лодка, которую оставили «биологи», лежала на том же месте. В этом весь экипаж вертолёта был единодушен. Максимова это обрадовало. Лейтенанта Васильева с тремя спецназовцами он оставил возле лодки, а сам полетел дальше. Экипировка и запас продуктов позволял им продержаться неделю. Таков был крайний срок этой несложной операции, но капитан рассчитывал управиться быстрее. Для спецназовцев всё было как обычно, новым оказался только командир группы — лейтенант Васильев.
За тот полёт Ерёме всыпали по первое число. Его вызывали к командиру авиаотряда, потаскали по другим службам — и везде он писал унизительные объяснительные, в которых под диктовку чуть не слёзно клялся впредь не нарушать инструкции.
«Что теперь после драки кулаками размахивать, — сидя за штурвалом вертолёта думал Ерёма, — дело сделано, горю не поможешь, но на этом жизнь не кончается».
Какое-то странное чувство он испытывал к этим молодым людям. Ерёма их не ругал, не проклинал, скорее всего, он их жалел, а может, даже чуть-чуть и уважал. В этом он до конца ещё не определился, хотя сейчас был больше склонен к жалости.
На своём веку командир вертолёта повидал немало и считал, что хорошо разбирается в людях. Будь то сослуживцы по работе или просто случайные люди, как эта молодёжь, — всегда он был на высоте. В свой работе Ерёма в первую очередь руководствовался служебными инструкциями. Из-за этого у него нередко возникали конфликты, однако он их не боялся и даже считал, что при этом быстрее раскрывается человеческая сущность — её нутро, в других обстоятельствах недоступное посторонним. До сих пор Ерёма не ошибался в людях, а тут… как будто чёрт его попутал. Больше всего его угнетало то, что из примерного командира вертолёта его сделали нарушителем всех мыслимых и немыслимых правил полётов, он стал козлом отпущения. Все сразу забыли обо всём хорошем, что сделал Ерёма: точно не было у него никаких заслуг и никогда не ставили его в пример молодёжи.
«Ну и хрен с ними. Потом разберемся, а в этих ребятах я всё-таки не мог ошибиться. Никакие они не беглые преступники, а нормальные молодые люди. Возможно, у них, и правда, есть какие-то проблемы с законом, но они же не бандиты, чтобы за ними гоняться по тайге на вертолёте. Эти менты вечно чего-нибудь намудрят: они всех преступниками считают, а это ещё надо доказать. До презумпции невиновности мы пока явно не дожили, и с такими капитанами, как этот карьерист, нам долго ждать придётся. Надо же, из кожи вон лезет, лишь бы их поймать!» — Ерёма привычно вёл вертолёт, а его мысли были далеко за бортом.
В кабину заглянул Синицын. Его Ерёма знал давно. Не раз он забрасывал Синицына в тайгу, потом они вместе однажды рыбачили и даже когда-то сидели в одной тесной компании.
— Валерий Иванович, сейчас летим вниз по Уйгуру, — закричал геолог. — Вот за той горой каньон резко сужается, очень опасное место, поэтому тебе лучше набрать высоту. В устье третьего правого безымянного притока садимся. Там должна быть баня — Коротков тебе сейчас покажет.
Возле бани никого не было. Она представляла собой удручающее зрелище. Крыша провалилась и вместе с потолочным перекрытием упала внутрь. Оттуда торчали полусгнившие стропила и доски, почти наполовину засыпанные песком, упавшим с перекрытия. «Всё тут лежало так же, — подумал Коротков, — как двадцать с лишним лет назад». На удивление всем, в предбаннике он вытащил из-под скамейки топор и двуручную пилу. Они изрядно заржавели, но на топоре, который передали Максимову, тот свободно разобрал надпись «Труд вача, 1933 г.».
— Товарищ капитан, докладываю, — по-военному, приложив руку к виску, начал Коротков, — никто в последние двадцать три года сюда не заходил. Всё имущество в полной сохранности. Инструмент от времени побило ржавчиной, но он пригоден для дальнейшей эксплуатации.
— Вольно.
— Я вообще-то Ивану показал эту точку, — сменив весёлый настрой на деловой лад, сказал Коротков Максимову. — Это тот молодой человек, который интересовался этой площадью. Вы знаете, о ком я говорю?
Максимов молча кивнул.
— Он её вынес на свою карту и теперь знает, где эта баня стоит.
На месте высадки «биологов» спецназовцы прочесали всю местность. Они вдоль и поперёк исходили долину, поднялись даже на гору и зашли в один небольшой ключ. Вокруг горы и девственно чистая тайга, но никаких следов людей. Возможно, их подвели прошедшие дожди, а может, просто недосмотрели. Такого хода событий Максимов не ожидал и, чтобы как-то определиться, решил ещё покружить над этим квадратом. В верховье Уйгура им повезло: Ерёма увидел вырубленный кустарник. Засохшие ветки тальника валялись прямо на камнях.