Весь следующий день, захватив папку со своей документацией, Пашков провёл в офисе, "подчищал" регистрационные журналы. Вечером, когда всё было "подбито" Пашкова вызвал директор. Во взгляде Шебаршина ясно читалась и неприязнь, и что-то ещё… некий синтез чувств, родившийся в голове человека с детства развращённого пороком уверенности в своёй избранности, принадлежности к особой касте потомственных начальников, сформировавшейся за семидесятилетний советский период. Отцы сделали задел, а вот у детей-внуков времени пожить всласть, господами, повелевать "модернизированными рабами" уже не осталось – семьдесят лет для Истории срок мизерный и на два поколения не хватает. То ли дело до них, вон дворяне сколько веков…
Шебаршин уточнил, сколько на складе конденсаторов, поинтересовался состоянием документации, и выдал руководство к действию:
– Значит так, Сергей Алексеевич, завтра с утра я приеду к вам на склад, и вы при мне взвесите… Заранее приготовьте специальный мешок для упаковки и перевозки этих конденсаторов. Потом с мешком вы поедете по этому адресу, – Шебаршин подал бумажку с адресом. – Там вас будут ждать. Вы передаёте конденсаторы, они их взвесят. Упаси Бог, если хоть грамм не сойдётся. Я договорился, что они заплатят по 260 долларов за килограмм. Таким образом, вам должны заплатить всего три тысячи двести долларов.
– Позвольте, я сам сосчитаю, – Пашков, прикладывая немало сил, чтобы его лицо оставалось бесстрастным, достал из кармана миникалькулятор, сосчитал. – Три тысячи двести четырнадцать.
– Ладно, они вам четырнадцать долларов искать не станут, они и так цену выше средний дают. Вы хоть три двести привезите…
Задание директор намеренно давал в столь оскорбительной форме, в тоже время легко "читалась" примитивная хитрость. Пашков действительно обиделся, правда мысленно: неужто этот "сынок" считает его настолько глупым хапугой, что увидев у себя в руках три с лишним тысячи баксов он не удержится и хоть сотню, но уведёт? "Сука, по себе судит",– возмущался про себя Пашков.
На следующее утро Пашков ехал на метро, с большой сумкой, в которую он уложил мешок с двенадцатью килограммами ценных конденсаторов. Он вышел в Кунцево, пошёл, сверяясь по адресу, записанному на бумаге. На вывеске у парадного входа в большое солидное здание значилось: "Академия оборонных отраслей". На вахте Пашков сказал к кому идёт, предъявил паспорт. Охранник куда-то позвонил, потом выписал пропуск и показал куда идти. Пашков поднялся по широкой мраморной лестнице на второй этаж. В просторном коридоре с паркетным полом, устланным по середине ворсистой ковровой дорожкой, не было ни души. Громоздкие вазоны с цветами, двустворчатые двери с тяжёлыми под бронзу ручками, на больших во всю стену окнах в торцах коридора тяжёлые портьеры. На дверях таблички, фамилии и должности…
"Хорошо жили, много получали, спецпайки имели, и детей сюда же устраивали…"– читая таблички, размышлял Пашков, при виде всего этого великолепия, вспоминая ту нищету и убогость, что он видел в провинции во время своей службы.
Он толкнул дверь с нужной табличкой. Пожилая, но ухоженная, явно никогда тяжело не работавшая и всегда хорошо питавшаяся секретарша, монументально восседала за столом.
– Я к Викентию Михайловичу, от Шебаршина.
Секретарша через очки в золочёной оправе пренебрежительно окинула взглядом Пашкова, его оттягивающую плечо сумку, подняла трубку и негромко произнесла в неё:
– Кеша, тут к тебе от Шебаршина пришли.
Кеша оказался среднего роста человек тоже в дорогих очках и с солидным брюшком. Он повёл Пашкова сначала назад по коридору, потом вниз по лестнице, в подвальное помещение. Там располагался склад. Металлические стеллажи, на них ящики, коробки, мешки… Пашков сообразил, что в них то же самое, что и на его складе – радиодетали, содержащие драгметаллы. Видимо сотрудники Академии тоже всерьёз занимались "золотым" бизнесом. Конденсаторы взвесили. Всё сошлось грамм в грамм. Пашков успокоился, собираясь получать деньги, как вдруг Кеша заявил:
– Такие детали мы принимаем по двести пятьдесят долларов за килограмм.
Пашков не ожидал такого подвоха.
– Как это… Но мне мой директор сказал, что вы возьмёте за двести шестьдесят!
– Не знаю, цена везде одинаковая, во всех приёмных пунктах, с какой стати нам переплачивать.
О цене в приёмных пунктах Пашков знал и без этого гладкого хряка, видимо старого друга Шебаршина, возможно однокашника по какому-нибудь блатному ВУЗу, закрытому для людей с "улицы", ведь они были примерно одного возраста. "И мне, значит, он где-то ровесник", – непроизвольно текли мысли Пашкова, отмечая, что этот тип, скорее всего, особо не утруждаясь, не рискуя ни жизнью, ни здоровьем, не покидая Москвы, имеет и кабинет, и секретаршу, лёгкую непыльную работу, всю жизнь её имел и вот сейчас тоже имеет возможность за этими надёжными стенами, опять же безо всякого риска "мыть золотишко". Побочные мысли были тут же вытеснены более соответствующие реальности: "Что делать? Плюнуть и отдать за двести пятьдесят, но тогда Шебаршин наверняка заподозрит его и ещё заставит выплатить разницу, даже если он и сошлётся на этого Кешу. А вдруг всё сделано специально и Кеша в сговоре с директором?… Забрать товар и привезти его назад?… Опять нехорошо, скажет, что с простым делом не сумел справиться…" Кеша, тем временем, испытующе смотрел на него из-за стёкол очков. Взгляд же Пашкова лихорадочно блуждал по стенам, по столу местного кладовщика… На столе он увидел телефон. "Ну, дурак, чего же тут думать, позвонить Шебаршину… А если всё-таки сговор и его на месте нет", – тут же вновь подкралась тревожная мысль.
– Позвонить можно, – осипшим моментально голосом попросил Пашков.
– Пожалуйста, – улыбнулся Кеша и кивнул на телефон.
Ответила секретарша… потом трубку взял Шебаршин. У Пашкова отлегло от сердца.
– Передайте трубку Инокентию Михайловичу, – сказал Шебаршин после того как Пашков доложил ситуацию.
– … Ну, Володя, ты же знаешь, что стандартная цена двести пятьдесят, – через некоторое время, видимо, выслушав упрёки Шебаршина, ответил в трубку Кеша. Потом он с минуту только слушал. – …Ладно Володь, только ради тебя…
"Действительно старые друзья, небось тоже чей-нибудь сынок", – Пашков не мог сдержать неприязненного взгляда в адрес Кеши, который чему-то спокойно улыбаясь, внимал голосу своего друга.
– Лады Володя, понял. Большой привет Лене, до свидания.
Положив трубку Кеша вздохнул и, достав портмоне, стал отсчитывать "зелёные".
– Три двести. Пересчитывать будете?
– Буду, – Пашков пересчитал доллары. – Пожалуйста, заверните в бумагу, сверху напишите сумму и распишитесь… если вам не трудно.
– Не трудно… Но к чему такие предосторожности?
– Да так, мне спокойнее будет…
Пашков рассказал Матвееву о дворце, в котором побывал.
– Мало им, что они миллиарды наши, золото засовывали куда ни попадя, они на свои удобства денег не жалели, чтобы и жить и работать приятно было, чтобы жизнь не как у всех, а сплошной праздник. Всю страну на "дефицит" посадили, а себе мраморные лестницы. А теперь они и то золото себе в карман, обогащаются.
– Ну, наверное, схема того обогащения несколько более сложная, – предположил профессор.
– Конечно, они эти детали, видимо, за рубеж гонят. У них, скорее всего, свои льготные каналы, а может и вообще втихаря безо всяких налогов его сплавляют. Они же все со старыми наследственными связями… Суки.
– Сергей, на это я вам только могу сказать то, что уже говорил. Не рвите сердце. Такое положение вещей было и будет. Если вам не повезло стать сыном крупного номенклатурного работника, смиритесь, всё равно вы ничего изменить не в силах. Лучшее, что можно придумать, насладиться истинными ценностями и забыть о мнимых. Давайте лучше поговорим о том, к чему лежат наши с вами души. Не так ли?
– Так, Виктор Михайлович, – вздохнул в ответ Пашков. – Вы правы, ну их ко всем чертям. Давайте о прекрасном. Вы закончили в прошлый раз Тулуз-Лотреком и собирались переходить к модерну и символизму.
– Что ж, тогда приступим. Прежде всего, понятия модерн и символизм необходимо разграничить. Модерн больше относится к формообразующим процессам той эпохи. Поэтому его чаще используют в применении к явлениям в архитектуре и декоративно-прикладном искусстве. Символизм же теснее связан с идеологическими проблемами, словесно-изобразительными задачами, полнее проявляющимися в поэзии, живописи и скульптуре. Таким образом, если модерн можно именовать стилем, то символизм – это мировоззренческое понятие…
8
Второй КАМАЗ как и первый забили битком. На этот раз перевозили всё более или менее ценное со склада сырья и оборудование химлаборатории. После этого рейса Калина планировал запустить производство уже на новом месте. Тут всплыл и ещё один нюанс, который Шебаршин до того держал в секрете. На новом месте он арендовал дополнительно несколько комнат для места под офис. Таким образом, директор рассчитывал максимально приблизить производственную часть своей фирмы к "государеву оку". Переводить офис он собирался сразу после того, как будет налажено производство.
Калина теперь уже "разрывался" между старым и новым местом, офисом. Директор же, тем не менее, не преминул сделать ему напоминание:
– Пётр Иванович, а как продвигаются дела в отношении Пашкова? Помните наш разговор?
Ответ Калины, что на это сейчас просто нет времени, и вообще, пока лучше не дёргать кладовщика, который является важным действующим лицом при перевозе имущества… Этот ответ не удовлетворил Шебаршина. Он не считал, что работа рядовых сотрудников фирмы сама по себе представляет какую-то значимость. Он ведь сам никогда не работал, как работают простые люди, а от отца унаследовал эгоистически-завышенную оценку своих "ценнейших" руководящих качеств. Правда у отца исполнителей имелись тысячи, у сына и двух десятков не набиралось.