Однако поступок повлек за собой много бед, сея в сердце тревогу и боль. Многое могло случиться по-другому.
Крепко жалел опосля Василь о содеянном. Но дурная голова, затуманенная изрядной порцией дымки, не думает, шо робыть. Вот и поплатился Василь Рудь за свою страсть к молодым девкам. Впредь зарок дал перед стариками станичными да атаманом – батькой сотника Билого – с бабами до женитьбы ни-ни.
Легкий ветерок пронесся в мимолетном порыве и взбодрил разомлевшего на солнцепеке казака своей прохладой. Пронесся и растворился между ближних отрогов.
Василь сорвал сочный лопуцык и, зажав его зубами, стал откусывать и жевать его мягкую нижнюю часть. Сойдет.
Тишину нарушил знакомый с детства посвист. Василь нехотя приподнялся и посмотрел в сторону раздававшегося звука. Слева, метрах в пятидесяти, среди кустов дикого агруса торчал светло-коричневый столбик. Василь улыбнулся. Каждый казачонок признал бы в этом столбике зверька, названием которого нарекают ленивых лежебок. Бабак только нагуливал жир на зиму, когда он впадает в долгую спячку. Выглядел он худосочным. «Мабуть и нору себе под агрусом сробил. Возни с ним. Багатиця усе одно не развэдэш», – отмахнулся казак от появившейся вначале идеи поймать бабака и вслух пропел негромко:
– Куплю Дзюби, куплю Дзюби чэрэвычкэ з бабака, та шоб моя Дзюба, люба, выбывала гопака.
Вновь в сознании промелькнул сеновал, смеющаяся голая батрачка-хохлушка, жаркая ночь, проведенная с нею.
«Тьфу, язви тя в пэчэнь», – ругнулся Василь и, громко свистнув, махом подскочил на ноги. Бабак исчез в один момент, будто и не было его. Пугливый зверек. Но жир и мясо полезные. Далеко не лопух. Казак посмотрел на остатки стебля и, вздохнув, выкинул.
Жиры «спящих» животных – медвежий, барсучий, сурчиный, считались на Кубани эффективным лекарственным средством, так как их жиры насыщены полезными веществами и витаминами, необходимыми для поддержания жизнедеятельности животного в период зимней спячкой. Бабак привередлив к пище: он отбирает чистые корешки, зерна растений и травы. Поэтому жир сурка является экологически чистым, наполненным питательными веществами.
От простуды жиром детей в станице казачки натирали. Не было лучшего средства при кашле, если смешать растопленный жир бабака и овечье или козье молоко. Захворавшие дети быстро шли на поправку.
Отдохнув, Василь продолжил свой путь. «Задержался я с дольменом и с отдыхом, да и мысли всякие в голову лезут. Негоже. Шо дядько Мыкола да станичники скажуть?» – подбадривая себя, казак направился дальше. Склон стал более пологим. Трава не такой высокой. Было видно, что ее не скашивали, а срезали, и она вырастала вновь. Так могли сделать, конечно же, не люди, а животные. На это указывало то, как аккуратно и выборочно была срезана трава, и то, как неравномерно она росла. Кое-где лежали кучки катухов, что также указывало на то, что здесь проходила отара овец. Засмотревшись, Василь наступил на одну из кучек. Катухи оказались свежими. Скорее всего, рано утром товарчии перегоняли отару на новое место.
Прикрыв ладонью глаза от яркого солнца, Василь осмотрелся.
Вот и тропа, по которой они спускались к аулу. До перевала, где ждали посыльного коневоды с конями, оставалось около трехсот саженей. Василь уж было повернулся, чтобы, собравшись с силами, преодолеть последний участок пути, как увидел сизый дымок, подымавшийся среди гряды валунов, саженях в ста от него. Место здесь было более открытым, и ветерок гулял на просторе как мог. Его дуновение приятно охлаждало разгоряченное лицо. Чуткий казачий нос уловил легкий запах приготавливаемой пищи, принесенный неугомонным ветерком. В утробе снова заурчало. Соблазн оказался велик, и, прибавив ходу, Василь направился к тому месту, откуда пахло костром. Не забывая об осторожности, он крадучись подполз с подветренной стороны к валунам и осмотрелся. Отара овец паслась посреди высокого разнотравья. Два громадных волкодава лениво лежали невдалеке. У костра сидело три человека. Судя по описанию и одежде, это были те самые товарчии, о которых говорили Иван и Осип, вернувшись из разведки. Пастухи мирно балакали, лениво подчеркивая жестами самые яркие выражения.
Убедившись в том, что опасности ничего не представляет, Василь встал из-за укрытия и медленно направился к товарчиям. Собаки, как положено, заметили казака первыми и, подскочив, ринулись было на непрошеного гостя, но были остановлены резким окриком одного из пастухов. Увидев несущихся к нему собак, Василь остановился, слегка согнул ноги в коленях и приготовился как безопаснее для себя отразить натиск животных. Напряжение спало, когда казак услышал окрик пастуха. Подойдя к костру, Василь по традиции приложил руку к груди и слегка склонил голову, обозначая тем самым, что намерения у него сугубо мирные. Двое из товарчиев, те, что были постарше, ответили ему тем же, приложив руку к груди и склонив голову. Третий же, что был помоложе, лишь слегка кивнул в ответ. Это насторожило приказного. Но заострять внимание на этом он не стал. Он гость. А на Кавказе гость – друг и посланец небес. Одно смущало Василя. Он не знал черкесского. Но помнил о том, что языком жестов и мимики можно сказать намного больше, чем речью. Запах пищи вызвал обильное слюноотделение. Пахло невыносимо вкусно.
Живот вновь предательский завыл, и Василь невольно сглотнул слюну. В казане дымилась шурпа с плавающими посреди нее, как корабли, кусками баранины.
Самый старший из пастухов и, судя по всему, главный, достал из походной саквы глиняную кисаю. Наполнил ее шурпой и поверх положил кусок баранины на ребре. Протянув кисаю, он вновь слегка склонил голову. «От всего сердца. Ешь, уважаемый», – читалось в его взгляде. Василь посмотрел на других пастухов. Второй тоже улыбался открытой улыбкой. Третий же ворочал желваками, сжимая зубы. Он внимательно посмотрел на кинжал Василя, притороченный к кавказскому поясу. Рудь заметил это и, сев на гладыш, принял кисаю из рук пастуха, приложив руку к груди и поклонившись в ответ. Шурпа была жирной, горячей, ароматной. Чтобы не обидеть хозяев, казак прочитал молитву про себя и принялся поглощать содержимое миски. Обжигаясь горячей шурпой и запихивая в себя кусок баранины, Василь торопился. Нужно было спешить к коневодам. Да и этот молодой пастух странно себя вел по отношению к нему. Посматривая временами на горцев, казак поглощал еду. Старики улыбались ему в ответ, кроме того, что помоложе. Василь невольно встретился с ним взглядом. Горец, словно читая мысли казака, вновь посмотрел на кинжал приказного. Рудь заметил, как вспышка ненависти блеснула в черных глазах горца.
«Ээээ. А ты, видимо, не совсем пастух. Да и кинжал тебе этот, судя по всему, знаком», – подумал молодой казак, пристально глядя на смотревшего на него горца. Оружие это Василь снял с зарубленного им в ауле черкеса. И кинжал был знатный! Лаконичный и одновременно богатый по своему оформлению, он был ручной работы и выполнен из дамасской стали. Лезвие украшали тематические восточные узоры, а ножны были еще и с изображением всадника на коне и кабошоны нефрита. Рукоять кинжала выполнена из латуни с нефритовыми вставками.
В черкесе, сидевшем напротив Василя, закипала ненависть. Белки глаз нервно двигались, желваки перекатывались от злобы. Он что-то резко сказал, пытаясь встать, но был остановлен таким же резким окриком старшего по возрасту пастуха. Рудь знал, что по законам гостеприимства, пока он находится здесь, его тронуть никто не посмеет. Старший пастух – салмач – улыбнулся приказному, помахивая открытой ладонью. Мол, все спокойно. Ничего не случится.
Василь был не из робкого десятка, но не хотелось ему омрачать гостеприимство стычкой с горцем. Закончив с трапезой, он встал, склонил голову и, приложив руку к груди, произнес как можно мягче:
– Рахмат. Сау бул.
В ответ салмач также наклонил голову и, приложив руку к груди, сказал:
– Сау бул.
Другой пастух последовал примеру старшего товарища. Третий же вновь порывался встать, но снова был остановлен резким окриком салмача.
Казак, попрощавшись с товарчиями, не оборачиваясь, чтобы не возбуждать лишний раз гнев черкеса, направился к конечной цели своего похода.
До скалы, отделявшей перевал от склона, за которой укрывались коневоды с конями, оставалось саженей сто, не больше, как Рудь услышал стук шагов и звук перекатывающихся камней. Казак покривился, понимая очевидное.
В следующий момент мимо него, разрезая воздух противным свистом, пронеслась пуля и, глухо стукнув о скалу, упала среди камней. Не дожидаясь следующего выстрела, Василь нагнулся вправо, вытащил из ичиги нож и, разворачивая корпус, с силой метнул его в догнавшего его горца. Тот, видимо, не ожидая такой прыти от казака, опешил, застыв на мгновение, но все же успел увернуться от несущего смерть карбижа. Нож вошел черкесу в правую руку. Горец выронил пистолет. Потянулся было за кинжалом левой рукой, но в тот же момент казачья шашка, со свистом разрубая воздух, с силой опустилась на плечо джигита. С хрустом разрезая ткани и кости, шашка завязла, дойдя до грудины. Хватая беспорядочно ртом воздух, словно рыба, выброшенная на берег, черкес в предсмертной агонии ворочал белками выпученных глаз. Из страшной раны вытекала кровь, заливая бешмет и шальвары. Глаза горца уставились на казака, зрачки округлились – в них затухал свет, и душа мусульманская, оторвавшись от тела, полетела к гуриям. Бренное тело упало к ногам Василя и задергалось в конвульсиях, выплескивая остатки крови на камни.
Василь стоял, словно каменный. Он и сам еще не осознавал до конца, как ему удалось так быстро справиться с противником. Оцепенение прошло, и сознание вновь вернулось к нему.
– Господи, прости мою душу грешную, – прошептал Василь, с трудом вытаскивая клинок из безжизненного тела черкеса. – Ну, чего тебе не сиделось. Сейчас бы ел дальше свою баранину и был бы счастлив.
Взяв черкесса за ноги, Василь оттащил тело за камни. Отер шашку о полы черкески, собрал заработанные в честном бою трофеи – снял кинжал с пояса горца, подобрал, лежавший в двух шагах на земле пистолет. Осмотрелся. Нет ли еще какой опасности. Все было тихо.