– Опять сон.
– То друга, – отмахнулся брат, – слухай сюды. В далекие времена, в тысяча восемьсот сороковом году, старики балакалы, казачка нашей станицы Анна Шевченко узнала по родственным чертам и ожогу на ноге в бежавшем из гор черкесе Мустафе своего сына Лаврентия. Он еще маленьким ребенком попал в горы и мог лишь догадываться, что на самом деле был из казачьей семьи. Так что верить надо, и чудо произойдет.
– Устал я верить.
– Нельзя веру терять, ты шо, Гнат? Как жить без веры?
Чтобы не дать невеселым мыслям овладеть собой, Гнат, повернувшись к брату, ответил:
– Твоя правда. Дай-то Бог, братэ, чтоб так було. Молюсь денно и нощно. – И, чуть помедлив, добавил скороговоркой: – Як у нашого Омэльки нывылыка симэйка: тикы вин, та вона, та старый, та стары, та дви Насти в запаси, та два парубка усати, да дви дивкы косати, та дви Христи в намысти, та дви лялькы в колысци, та Панас, та той хлопыць, шо у нас. Не вмрэм, та будэм жывы! – И, переходя вновь на серьезный лад, с которым и подобает пластуну-охотнику басурмана воевать, пропел протяжно строку из старинной черноморской песни: – Ой, бодай ты, ричка, рыбы нэ плодыла, Як ты ж мэнэ молодого з родом розлучила.
– Оттож! – поддержал брата Григорий. – Якэ дэрэво, такый и тын, якый батько, такый и сын. Цэ твий сын, Гнате, встренитесь, Бог милостыв.
Слово за слово, прошли пластуны склон до места, где он покато переходил в спуск. С этой точки хорошо просматривалась местность, насколько это позволял ландшафт. Горная местность крайне обманчива, так как глубокие лощины и ущелья скрадывают расстояния, в результате чего предметы и цели кажутся ближе, чем они расположены в действительности.
Осмотрев лощины, прорезавшие хребты и противоположные склоны, братья не заметили ничего подозрительного.
– Слухай, братэ, – сказал Григорий, – ты трохы моложэ. Сигай на дерево та побачь добрэ. Оттель лучше видно. Весь шлях как на ладони.
– Добэ, – коротко ответил Гнат и с проворством барса в минуту вскарабкался до середины высокого горного кедра, росшего в одиночестве у самого перелома склона. Он выбирал наиболее толстые и суковатые стволы, закрытые густыми ветками. Опыт ведения боя в горах давал о себе знать. Держась обеими руками за толстый сук, Гнат вгляделся в залитую солнечным светом местность. С этой точки действительно были видны не только склоны близких гор, но и ущелье, которое, словно змея, рассекала небольшая горная река, вдоль которой коричневатой лентой пролегла тропа. Ветви дерева хорошо закрывали от ярких солнечных лучей, что давало преимущество. Не нужно было прикрывать рукой и напрягать глаза, вглядываясь в даль. Осмотрев местность по секторам, начиная с дальнего, Гнат заметил одинокого всадника на тропе, примерно в двух-трех верстах от их временной стоянки. Всадник, очевидно из местных, не торопился, конь под ним шел шагом.
– Ага, бисова душа! – с появившимся огоньком азарта в глазах произнес Гнат. – Тэпэрь не уйдэш.
– Побачил? – заволновался внизу брат.
Казак быстро спустился вниз, где ждал его Григорий и, указывая направление рукой, произнес:
– Братэ, ясырь возьмем богатый. Похоже, там басурман, который Дмитро вбыл. Швыдко трэба до низу, иначе убегеть.
Григорий махнул в ответ молча и, заткнув полы черкесок за пояса, братья, мягко ступая по каменистому склону, стали быстро спускаться. Зная об опасности, которая подстерегает неопытных и молодых казаков, когда те наобум спускаются напрямик, что может привести к довольно серьезному падению, братья спускались змейкой, серпантином, наступая слегка на пятки. Тем самым предотвращая нежелательное падение. Довольно быстро спустились к подножию склона. Жажда добычи и мести за убитого односума давала сил.
Вот и речка. Тропа, казавшаяся с высоты склона узкой, на самом деле выглядела намного шире. Вполне могли разойтись две арбы. Гнат присел и рассмотрел следы подков. Они были совсем свежие. Взглянув еще раз внимательнее на рисунок, оставленный конем, младший Рак криво усмехнулся и, подмигнув брату, произнес:
– Далеко не уйдет, хай ему грэць. Коник под ним хромой. Видимо, ногу повредил.
Братья сняли папахи, окунули головы в студеную воду горной реки, сделали по нескольку глотков и, вновь надев папахи, припустили по тропе вслед за тем, кого найти и изловить считали честью.
Всадник, а это был тот самый черкес, что преждевременно окончил земной путь удалого казака Димитрия Ревы, представлял собой бесстрашного и храброго воина. Как, впрочем, и другие его соплеменники, он почитал доблесть, щедрость и великодушие, презирая трусость в любом ее проявлении. Он выглядел высоким, статным, с правильными чертами лица. Его темно-русые волосы слегка выглядывали из-под каракулевой папахи.
На нем была одета традиционная черкеска черного цвета с прикрепленным башлыком. Мягкой кожи сапоги прикрывали ноги до колен. К узкому, отделанному серебром наборному поясу идеально были подогнаны шашка, кинжал и пистолет. Чуть левее кинжала к поясу была прикреплена жирница. Все его богатое одеяние, оружие, отделанное серебром, его грациозная посадка в седле говорили о том, горец этот относился к аристократическому сословию. На вид ему было лет двадцать пять, что указывало на то, что черкес мог быть сыном местного князька.
С момента, как его конь оступился на гладком небольшом валуне и поранил переднюю правую ногу, черкес ехал медленно. Временами он останавливался и давал коню передохнуть. Осматривал его ногу. Нижний сустав не выглядел опухшим, но на ощупь был горячим. При легком нажатии на него конь отдергивал ногу. Плохой знак. Видимо, ушиб. После того как всадник выстрелом поразил одного из гяуров, он резко развернул своего коня, натянув до отказа поводья, и пустил его сразу галопом. Конь громко заржал от внезапной боли и, рванув с места, словно вихрь понес своего хозяина прочь. В горячке всадник не заметил, что на укатанном колесами повозок шляхе стали тут и там попадаться небольшие валуны. Не сбавляя темпа, конь передней правой ногой соскользнул на одном из таких валунов и задел скаковым суставом о другой камень. Всадник, заметив это, моментально осадил коня, и тот, кося лиловым глазом на хозяина, негромко заржал. Черкес спрыгнул на землю и, успокаивая своего четвероногого товарища, осмотрел ногу. Крови не было, кость вроде бы не задета, шкура цела. Уже хорошо. Но о том, чтобы вновь идти галопом, не могло быть и речи.
Ушибы на ногах лошадям лечили сначала холодом и аппликацией из глины. Совсем рядом, сопровождая пыльный, каменистый шлях, журча и играя на солнце всеми цветами радуги, неторопливо несла свои воды небольшая горная речушка. Черкес взял коня под уздцы и ввел его в холодную воду, намочив полы своей черной суконной черкески. От действия холода боль утихла, и конь, успокоившись, благодарственно уткнулся мокрой от пота мордой в плечо хозяина. Тот обнял своего спасителя в ответ и потрепал его за холку. Заметив среди нанесенного течением песка характерного цвета уплотнение, черкес наклонился и вонзил в него пальцы. Ледяная вода обжигала кожу, сковывая движения рук. Стиснув зубы, черкес не торопясь вылепил из глины небольшой шар, распластав его затем в подобие ленты. Выведя коня из реки, он преклонил колено и заботливо налепил полоску глины на раненый сустав животного. Конь, пофыркивая, все пытался стянуть с головы горца каракулевую папаху. Наконец черкес справился с глиняной повязкой, облепив ее вокруг ушибленного сустава. Взяв коня под уздцы, он провел его несколько метров, глядя на его походку. Конь шел не хромая. Нужно было торопиться. Черкес знал, что казаки не оставят его в покое и непременно организуют погоню. Но на раненом коне далеко не уйдешь. Выбора не было. Оставалось уповать на Всевышнего.
– Аллаху акбар, – проговорил горец, складывая ладони вместе и поднося их к лицу, словно омывая его. Не торопясь сел в седло и пустил коня шагом. Конь пошел уверенно, даже пытаясь перейти на рысь. Горец слегка отпустил поводья. Конь, чувствуя свободу, пошел быстрее. Хозяин дал еще больше свободы, ослабив поводья еще больше. Конь играючи перешел в галоп и уверенно сделал несколько движений. Черкес радостно цокнул языком и закричав «йа-хаа», подстегнул коня, слегка стукнув каблуками ичиг по бокам, что было опрометчиво. Конь рванул и вновь споткнулся, припадая на ушибленную ногу. Черкес, громко выругавшись по-своему, спрыгнул на землю и с досады, выхватив шашку из ножен, с силой стал рубить кустарник, росший на берегу речушки.
– Шайтан! – кричал джигит, и эхо вторило ему «…йтан, …тан, …ан», усиливая троекратно.
Выпустив всю злобу, горец вложил шашку вновь в ножны. Завертелся волком, подвывая, но потом махнул рукой – дикая кровь совсем успокоилась. Конь фыркал, беспокойно озирался на своего хозяина, переминаясь с ноги на ногу. Черкес подошел к речке, опустился на колено и, черпая пригоршней студеную воду, стал неистово обливать разгоряченное лицо. С каждым ледяным ополаскиванием ему становилось легче.
Конь, стоя чуть в стороне, недовольно заржал. Горец, успокоившись и закончив обливать себя, не придал этому значение, списав на то, что конь ржал от боли. Наклонился к воде, чтобы утолить жажду и погасить остатки гнева. Теперь точно все. Надо брать себя в руки и продолжать путь.
Внезапно на него сзади навалилась тяжестью чье-то тело, а руки крепко сжали шею. Черкес пытался было сопротивляться, но тщетно. Руки, словно кузнечные лещотки, сдавливали его, лишая возможности вдохнуть. Последнее, что слышал черкес, было ржание его коня, доносившееся словно из сна. Тело горца обмякло, и он потерял сознание.
– Убыв? Жыв? Чи ни? – спросил Гнат брата.
– Та шо з ним сробытся?! Жыв бисов син! Я его лэгэнько прыжав, – усмехнувшись, ответил Григорий. – Трэба, братэ, сего грэця до седла прикрутить. Знатный ясырь. Бакшич за него дадуть немалый. До станыцы свезем, атаману сдадым. Хай кумекаэ, шо з ним робыть.
Связав руки и ноги черкесу, братья Раки подняли его и уложили поперек седла, прикрепив так, чтобы не упал он во время движения.