Души погибших казаков, пребывая три дня среди родных, насладившись до девятого дня красотами рая и до сорокового дня вкусив ужасы ада, вознеслись на упокоение вечное и суд Божий, ко престолу Господа.
«Почивайте, други, нас ждите!»
Вслед за Успением наступила пора урожайная. Как и в любом деле, вся станица, за исключением стариков да детей малых, в трудах время проводила.
Незаметно и конец сентября пришел, когда закончен был сбор урожая, и молодые неженатые казаки начинают пытать счастья в сватовстве к понравившимся им казачкам. Время трудов сменялось временем разгульным. До начала рождественского поста торопились станичники свадьбы играть. Иначе пост – время строгое, не до разгула.
Подъесаул Микола Билый, получивший очередной чин за успешно проведенную операцию по уничтожению враждебного черкесского аула, чистил любимого коня на базу, возле батькиной хаты. Рана его затянулась, лишь рваный шрам напоминал о том дне, когда жизнь тогдашнего сотника висела на волоске.
День был субботний, основные работы в саду были окончены еще неделю назад. Микола теперь проводил свободное время в обучении молодых казаков воинскому искусству. Но конь казаку – не просто боевой товарищ.
Конь – почитай целый дом для казака в походе. И чтобы в таком походе конь не подвел, ему требовалась бесконечная забота. Да и кто знает, когда следующий боевой выход. Нужно быть готовым всегда.
Рядом крутился младший брат Михайло, помогая. Микола, улыбаясь, потрепал чуб парубка, спрашивая по-русски – уговор между братьями такой настал, готовили к юнкерскому:
– Ну, что там Кочубей? Был?
– Пашка-то? – Михайло шмыгнул носом, утирая со лба испарину. – Был, конечно!
– Каждый день ходишь?
– А то и по два раза!
– Не томи!
– А что говорить? Плох Пашка. Худющий, не ест ничего. Бабка говорит, нутря отбиты, а те, что не отбиты – порваны. Отмаливает его каждый день, да хохлушка к нему бегает. С ложечки его бульоном кормит. Только у нее и ест.
– Это Марийка, что ли? – нахмурился подъесаул.
– Да кто еще? – Михайло вздохнул, как взрослый. – Бабка Аксинья говорит, что, может, любовь хворобу победит.
– Ну, может, и победит, – неопределенно сказал Билый, легко хлопая коня по шеи. А у самого глаза потемнели от гнева, так ему неприятна была мысль о любви казака к хохлушке.
– Микола! – позвал с база старшего сына станичный атаман Иван Михайлович Билый, – передохни чуток, сынку. Иди послушай, что о нашей линии Черноморской в газете написано. Судя по слогу, писал кто-то из наших, из казаков. Мало того, из черноморских, не линейных.
– Заканчивай без меня.
– Понял, – с готовностью отозвался младший брат.
Микола отер пучком соломы холеные бока коня, сполоснул вспотевшее от жары лицо в кадке с водой и не торопясь, размеренно, потягиваясь на ходу, подошел к Ивану Михайловичу.
– Сидай, – указал на место рядом с собой станичный атаман. – Стало быть, слухай. Интересно пишет.
Иван Михайлович слегка прищурил глаза, чтобы строчки не расплывались, и, разгладив пышные усы, начал читать:
– 23 мая 1793 года атаман Захарий Чепега отдал приказ войсковому полковнику Кузьме Белому о расстановке кордонов от Воронежского редута до Казачьего ерика «расстоянием один от другого в десяти верстах, с определением на каждый кордон по одному старшине и 50 человек казаков». Этот приказ стал началом создания Черноморской кордонной линии. Изначально Черноморская кордонная линия – это просто ряд оборонительных укреплений на правом берегу реки Кубань. Организована она была для противодействия грабительским набегам горцев с левобережной Кубани. Но в итоге кордонная линия модернизировалась и росла, принимая в свой состав все новые ряды укреплений.
Со временем менялось количество кордонов, как и само их название, протяженность линии и количество войск, ее охранявших. Сама линия начиналась от берега Кизилташского лимана, то есть фактически от Черного моря, и тянулась на восток до района Усть-Лабы.
За Екатеринодаром по дороге к Тамани следуют станции: Копанская, Мышастовская, Кара-Кубанская и прочие, по дороге довольно часто расположены большие и малые посты: влево видна Кубань и последние отроги Кавказских гор, уже не одетые снегом, но все еще громадные; вправо – степь и богатые поля: но за Кара-Кубанской станцией виды природы и сама природа совершенно меняют свой характер; отсюда начинается область камышей и болот, которые называются здесь «плывунами»…
Болота и камыши простираются с небольшими промежутками до Таманского полуострова. Все пространство камышей занято только постами с одной стороны близ берега Кубани и двумя или тремя станицами, расположенными на возвышениях, вблизи камышей…
Вероятно, в целом мире не встретишь на таком пространстве столько разного рода дичи, сколько здесь, в этой безлюдной пустыне, где для дичи безопасно, как в непроходимых лесах. Здесь водятся кабаны, несколько пород диких коз, волки, лисицы, зайцы, бесчисленные стаи уток, гусей, гагар и лебедей; фазаны, бекасы и разная мелкая дичь.
К числу обитателей камышей можно причислить еще особый класс людей, так называемых пластунов. В старые годы, когда хищные закубанцы не давали покоя прибывшим черноморцам, когда почти ежедневно большие или малые их партии вторгались на грабеж открытой силой или на тихое воровство, необходимо было самое внимательное, неусыпное наблюдение за границей неприятельских земель, то есть за левым берегом Кубани; для этого наряжались со станиц искусные стрелки, которые занимали промежутки между наблюдательными постами, сидели в камышах и в болотах, высматривали неприятеля и встречали его пулями, первыми давая знать о его приближении.
Теперь вторжения больших партий в границу Черномории прекратились, малые партии, в 5-6 человек, которые прокрадываются на воровство, являются также очень редко, но обыкновение ходить в пластуны осталось и поныне, поддерживаемое охотой многих черноморцев к приключениям, смелым подвигам, или, может быть, к уединению.
Каждый пластун – превосходный стрелок; он идет на кордон, как на охоту, берет на несколько дней запас хлеба и сала и бродит по камышам, сторожа зорким глазом неприятеля; многие из них, смотря по обстоятельствам, не показываются домой по целым неделям, большей частью не имеют даже шалашей, и родные посылают им пищу на ближайший пост или в камыши.
Малые партии закубанцев больше всего боятся пластунов, которых нет никакого средства увидать в густом камыше или за высокими кочками, поросшими болотной травой или кустарником, и нет возможности их преследовать; и потому, благодаря пластунам, граница камышей по Кубани почти везде спокойна.
Иногда, однако, смельчаки из черкесов ведут, в свою очередь, охоту собственно за пластунами, или успевают пробраться через их цепь, и тогда между ними бывают горячие перестрелки и кровавые схватки, кончающиеся обыкновенно торжеством пластунов, которых спешат поддержать казаки с соседних постов. Какие бы ни были причины, побуждающие пластунов к этой службе и к жизни в камышах, но нельзя не отдать должного уважения людям, которые по доброй воле переносят и голод, и холод, и все непогоды, и жертвуют жизнью для общего блага.
Большая дорога, проложенная по камышам между станциями, дурна во всякое время года: не ровна и тряска в сухое лето и весьма грязна и топка во все остальное время года… По этой опасной и дурной дороге едешь 20–25 верст и не встретишь другого жилья, другого признака близости человека, кроме постов, которые радуют своим внезапным появлением из-за густого камыша.
Посты эти, находясь в пустыне, среди болот и камышей, кажутся весьма живописными для глаз проезжего; но, вероятно, жители их не находят в их наружности ничего хорошего, какими бы фестонами и кистями ни украшали их плющ и повилика, потому что жизнь на этих постах весьма близка к жизни монахов самого строгого ордена. Хата для офицера, если пост офицерский, хата для казаков, конюшня и вышка – вот и все строения; все это обнесено рвом или просто камышом с засекой; смотря по важности поста, на некоторых есть и орудия; и здесь приходится жить иным по целым неделям, а другим по нескольку месяцев.
Во все стороны вид одного камыша, и чтобы дать отдохнуть глазам и воображению и как-нибудь убить время, казаки часто всходят на вышку обозревать окрестности – развлечение самое бедное! Кругом тишина невозмутимая; только шелестит вблизи и шумит вдали камыш, как море, колеблемый малейшим ветром, да жужжат тучи комаров; промелькнувшая серна или фазан составляют признаки жизни этой пустыни. Человек невольно воображает себя как будто спрятанным, удаленным от всего мира и вдобавок пьет и ест весьма постно. Фазаны, дикие козы, куропатки, кабаны и другая дичь, составляющая одно из самых лакомых блюд городов и населенных мест, так здесь надоедает, что казак охотно отдаст целую козу за кусок свежего хлеба и стакан молока. Кажется, ничего нельзя придумать скучнее жизни на постах, в области болот и камышей; но нет, скука еще увеличивается, когда пойдут дожди и начнутся туманы, застилающие окрестности по целым дням, что здесь, в соседстве от моря, случается нередко. Провинившихся казаков посылают на смирение и покаяние на эти посты для исправления службы на несколько месяцев, что составляет весьма хорошее исправительное наказание.
– Эка мудрено написано, батько! – цокнув языком, сказал Микола, когда Иван Михайлович дочитал статью до конца.
Билый-младший посмотрел, улыбаясь, куда-то в синюю даль неба. Оправил свой темно-русый чуб и добавил:
– Наказание то лишь для неженатых казаков, по той причине, что миловаться с девками нельзя. А вот женатые станичники без особой журбы на такие кордоны идти соглашаются. Волюшки хлебнуть. Порой-то жизнь семейная опостылет как горькая редька. Вот и провинится специально по службе такой казак, чтобы его на дальний пост отправили. От жены подальше.
– Кстати, сынку, – как бы между прочим заметил Иван Михайлович. – Не пора бы и тебе о семье подумать. Чай не парубок уже. Да и Марфа, знаю, к тебе интерес пытает.