всех сторон, тронулись. Пластуны бесшумно снялись. За ними я, напоследок сжимая локоть вахмистра – не подведи служивый – тебе вести отряды, у меня другая цель – найти огненный запас. Верный Прохор рядом, старается, как может и не пыхтит, словно в молодость свою вернулся. Под ногами земля волнуется, как у пьяного – зашкаливает азарт в алой бурлящей крови. Залегли и поползли, прислушиваясь к каждому звуку. Непривычно. Прохор сразу сдал сопел как паровоз на Царско-сельской железной дороге. Как там пластуны? Работают с мародерами? А может в засаду попали? Не слышно и не видно. Я не мог найти себе места. Слушал землю, припав к ней ухом. Слушал звуки вокруг. Смотрел, как на луну летают стрелами летучие мыши. И все-таки пропустил филина, а Прохор– нет. Старик первым услышав, дернулся всем телом, повернулся ко мне, делая страшные глаза, закивал в сторону позиции. Пора.
Тела моих павших солдат, лежали тёмными горками, там, где застал их смертельный час. Показал Прохору, чтоб оставался на месте, пополз к орудиям. Заметив неясное шевеление, пополз туда, достал веблей. Сердце бешено заколотилось от предчувствия. Мародеры! Сорвут задумку. Не уж то просочились мимо пластунов. Однако обошлось: один из пластунов, снимал с убитого турка мундир. Не отвлекаясь, показал мне рукой, верное направление. Я и сам, различал тёмную махину пушки. Пополз туда, где должны лежать снаряды. При неудачном штурме Плевны, я не сталкивался с турецкими пушками, заряжаемые с казённой части. На это и был мой расчёт. И он оправдался. Посчитав наши снаряды бесполезными для себя, их не тронули. Латунные поросята лежали там, где мы их положили.
Теперь нужно посмотреть, где неприятель. Возле бруствера, возились расплывчатые тени. Это, что-то мастерили пластуны.
Турецкие шатры, находились там, откуда они утром начинали атаку. Костры, прекрасно давали возможность определить дальность.
Но, она нам и не нужна особенная точность. Пальнём шрапнелью пару раз и назад.
Поймав за рукав одного из ночных охотников, зашептал в ухо,
– Господин пластун, дай сигнал.
Тот сложил хитро ладони,
– Угуу – Угу.
Теперь пластун шептал мне,
– Как готовы будете, за три хвелыны гукни мне.
– Ничего не понял.
– Мыкола з Варавой там, – махнул в сторону турок. – Подарунки готовят.
– Сюрпризы, понятно, – а…, дошло до меня. Перед залпом сигнал своим подать нужно. Они где– то между лагерем и нами.
– Добре.
Пластун на мгновенье блеснул полоской зубов, мол оценил моё знание их тарабарского языка.
Три тёмных облака приближались к огневой. Не бесшумно, но по мне, чрезвычайно осторожно.
Глаза у всех привыкли к темноте, да и на своих позициях канониры и с закрытыми глазами ориентировались отлично. Сердце застучало возле горла, как сумасшедшее. Замки установлены. Углы возвышения выставлены.
– Давай сигнал, – уже вполголоса, скомандовал пластуну.
Заклекотал казак ночной птицей. Несколько томительных минут – две тени проскользнули над бруствером.
– Ну, поручик, опять расходятся наши дорожки, сейчас чучела выставим, чтоб турки остереглись сразу сюда лезть. Нехай постреляють трошки.
– Что вы за подарунки делали?
– Гати ставили. Колышек заострённый вкопаешь, через три шага ещё один, или штык. Побежит турок, споткнётся на первом, упадёт на второй, если не насмерть, всё равно не воин.
– Хитро.
– Мы в плавнях на кабанов гатями охотимся. Кабан чует опасность, но гати не дают ему сойти с тропы.
Вахмистр доложил о готовности орудий.
– Шрапнелью, трубка два. Веер вправо, три.
Таиться больше не имело смысла.
– Батарея по басурманам, пли!
Три трёхметровых факела, рванулись к турецким шатрам.
– Шрапнельным, трубка один. Веер вправо два.
Веер – это значит, крайнее орудие ставит два деления, среднее два с половиной, следующие три. Шрапнельная граната взрывается в воздухе, осыпая противника сотнями винтовочных пуль.
– Батарея, пли!
– Замки снять и к своим. Аллюр три креста. Поспешай, братцы.
У противника, огни, стоны крики. Хорошо слышатся в ночи. Прости, Господи – поторопился! Можно было ещё разок врезать. Теперь остаток жизни жалеть буду. Об атаке на батарею, турки пока не помышляли. Слишком заняты собой.
Верный Прохор опять рядом, в руках вертит белою папаху.
– Нашёл, батюшка, нашёл! – голос старика ликовал.
– Схорони пока за пазухой, пластуны за белую заругают, – не оценил я его радости.
– Та где, эти пластуны. Небось возле турка ползают, пойдём Иван Матвеевич, одни мы тут остались.
И тут на правом фланге залп из ручных картечниц. Страшно представить, что там у турок твориться, сейчас бы конных казачков, до Плевны рубили бы нехристей.
– Вот и пластуны отметились, пошли, старый солдат, подождём их возле нашего камня.
– Простите нас ребятушки, – перекрестился Прохор, опуская голову и не глядя по сторонам на темные холмики, павших сегодня товарищей. Назад мы возвращались в полном молчание.
Когда опустились на остывшие валуны камней, почувствовал, как я устал. Колени подрагивали, ветер студил пот на спине и боках.
– Знаешь, Прохор, – я достал портсигар и долго раскуривал папироску, пряча огонек в кулаке, – это, наверное, самый длинный день в моей жизни.
– Нет, Иван Матвеевич, не суди так. Вот выживем, женим тебя, тогда узнаешь про самый долгий день в жизни.
Два дня противник приходил в себя, менял части на свежие, а мы долбили скалы и строили укрепления, использую естественный рельеф.
Начиналась оборона перевала Шипки.