– Не фукай, не сдуешь. Ходили и утрамбовывали, потом нашли самые большие валенки, пробрались к медвежьей голове. На самого тяжелого хлопца надели валенки. Песком досыпали, чтоб след хороший оставался, и пока он поперек ущелья следы оставлял, из трубы куском дерева выдавили кучу тебе по колено будет.
– Ну и? – заржал поручик.
Сработало, все-таки стала отпускать его боль душевная. Я деланно зевнул, скрывая хитрость.
– Все, спокойно через то ущелье ходили, а через кунаков своих слух пустили, что полюбил Шайтан с джиннами, которые в пластунов обращаются, в этом ущелье игрища свои устраивать.
– Неужто поверили?
– Про пластунов много всяких баек ходит, слугами Идриса называют, шайтана, или дьявола по-нашему. Попадет пластун в оборот, залезет в кустарник непролазный чегирь, а где тропа свинячья, по которой только на пузе можно проползти, знает. Пару метких выстрелов сделает, ну черкесы, понятно, за камни и оттуда палить. Вперед под пулю никому не хочется. Прополз пластун в другое место, черкеску на куст, башлык на ветку. Ружье к камню или дереву приладил, веревку к курку присобачил, отполз в сторонку, дернул. Ружье от выстрела освободится, подтянул – и ходу по тропке звериной. А перед отходом по-волчьи завоет, джигиты это понимают как опять же дьявольские штуки, мол, в волка противник превратился. Осмелев, в ответ-то больше не стреляют, кидаются с кинжалами на рваную черкеску.
– Почему с кинжалами?
– Шайтана только кинжалом убить можно.
– Отчаянной храбрости люди. С ножом на дьявола!
– Вот и приходится хитрить. На чуни мои подывись. Не парижский фасон, зато не определить, кто прошел, в какую сторону.
Иван с уважением стал смотреть на мои страшные на вид бесформенные башмаки, сшитые из кожи кабана щетиной наружу.
– Николай Иванович, сбавь прыть, внутри все огнем горит. Кажется, рана открылась. Зажила же ведь, думал!
Только перешли на шаг, справа в стороне дороги ружейная стрельба.
Встал на седло, все равно даже дыма порохового не видно. Пальба смещалась в сторону имения.
Конная сшибка.
– Знать, казаки турок гонят.
– Поскачем?!
– Стихло уже. Может, разъезд обоз пощипал, или станичники отдыхать басурманам не дают. Пока мы с тобой приплетемся, там ветер следы заметет. Вот туда будем держать, – веско сказал я и показал вероятное расположение российской кавалерии.
11. Пепел
Нет, не показалось. Кони подтвердили мою догадку. У лошадок чутье лучше развито, чем у некоторых людей. Забеспокоились. Жеребец мой зафыркал, уши навострил, ножками своими тонкими мелко перебирать начал… Успокаивающе похлопал коня по шее. Хотел положить руку на приклад винтовки, но передумал. Привстал на стременах, зычно свистнул. Жеребец присел на задние ноги, рядом граф чуть не съехал на землю – придержал, но тот так выпрямиться не смог. В ответ свистнули, и из редкого лесочка выехали трое. Остальные тени остались прикрывать и держали под прицелом.
Я расслабился. Свои. Соседи. Казаки с Дона.
Станичники не торопились. Самый молодой, с трофейной винтовкой Пибоди-Мартини, не удержался и крикнул издали:
– Кто такие?! Зараз обзовись! А то стрельну!
Парнишку стоило похвалить за смекалку – сменил свою игольчатую винтовку Карле с бумажной гильзой, на более стоящую вещь. Турецкий вариант пибоди-мартини незначительно отличался от английского прототипа устройством затвора, патрона, размерами штыка. На ствольной коробке выбивали тугру султана Османской империи – знак с обозначением его имени и титула. Пибоди-мартини использовали турецкие пехотинцы, воевавшие на Балканах, некоторое количество было выдано запасным и иррегулярным войскам. Также во время войны регулярная турецкая кавалерия самостоятельно заменяла винтовками Пибоди-Мартини стоявшие у нее на вооружении карабины Снайдера и Винчестера. Патронов для трофейных винтовок завались – иногда ящиками на брошенных позициях можно найти. Турки никогда не ограничивали себя в стрельбе. Это наше русское начальство всегда надеялось на штыковую и внушало подобные мысли солдатам, которые толком-то и выстрелить не успевали – бумажные гильзы отсыревали от росы и непогоды. Интересно, надоумил кто или сам сообразил? Была бы моя воля, всех бы наших снабдил такой винтовкой.
– Я тебе стрельну!!! Сотник Билый с поручиком Суздалевым. Казаки, подъесаул Никифоров землякам кланяться велел.
– Охолонь, Филимоныч, – осадил молодого казака седовласый урядник. Глянул внимательно из-под косматой папахи. Морщины на лице разгладились. – На таких людей громко кричать опасно. Вы уж простите казака, господин сотник. Годами парень мал. Знает о пластунах только по рассказам. С вылазки? Все по тылам хамыляете?
– По тылам, – согласился я с предположением. – Чьи будете, станичники?
– Сотник Билый?! – округлил глаза Филимоныч. Я кивнул еле заметно. Парень сглотнул, побледнев лицом.
– Сводный отряд у нас, господин сотник. Прикреплены к эскадрону лейб-гвардии Гродненского гусарского полка.
– Генерала Гурко?
– Точно так, генерал-адъютанта Гурко. Хвала Господу, послал нам генерала. Долгих лет Иосифу Владимировичу! – казак важно перекрестился.
– А мы – Николая Григорьевича Столетова.
Опять встрял молодой:
– Это который на Шипке с корпусом заперт?
Отвечать на бестактность я не собирался.
– Да охолонь, Филимоныч! – опять крякнул кто-то из старых казаков.
– А шо я? Шо? – Молодой парнишка завертелся в седле, растерянно поворачиваясь к товарищам.
– Да ни шо!
– Господин урядник, сопроводите к командиру, только поручика на кошму устроить нужно. Тяжел он. Не выдержал дороги.
Казаки споро раскатали толстую материю, привязали между двумя заводными лошадьми, уложили поручика, и отряд шагом начал движение.
– Какими силами располагаете, урядник?
– Два взвода гусар и неполный взвод казаков.
– Задача?
– Тревожить отступающий эскадрон басурман, одновременно проводя разведку местности.
– Командир?
– Штаб-ротмистр Зделиньский.
– Шляхтич?
– Похоже, а что Никифоров, здоров?
– Месяц тому водкой угощал. Лично знакомы?
– Наслышан, наша сотня Ягорлыкская, а его из Низовых станиц.
Внезапно обуяла злость на себя, что ж, сотник, русскую речь услышал и растаял, осторожность потерял, понятно, среди казаков чужих нет, но то, что и проверять не стал, взбесило. Семь месяцев вне дома, а обычная осторожность покинула пластуна.
– Господин урядник, – спросил как можно безразличнее, – какая масть коней в эскадроне?
– Караковые со звездочкой.
– Значит, четвертый, – я кивнул.
– Кубыть знакомцы имеются?
– Знаемцы – они везде есть, – уклончиво ответил я. – К лекарю нам нужно. Совсем моему попутчику худо – растрясло дорогой.
Урядник кивнул, принимая быстро решение:
– Отправлю с вами Филимоныча, покажет балку, где отряд укрылся. Мы же дальше в разъезд. Поймали пришлых погорельцев, говорят, где-то эскадрон турок рыщет. Надо посмотреть.
– А что сразу Филимоныча? – взъярился молодой казачок. Щеки заалели на легком морозе. – Я деду обещал с медалью вернуться. – Он тряхнул чубом, выбивавшимся вверх из-под папахи. В левом ухе блеснула серьга – единственный сын у матери.
– Угу. А я твоему деду обещал внука вернуть. Ладно, тронулись.
Мы с новиком подхватили уздечки заводных, тут нужно быть внимательным, чтоб лошади шли на правильном расстоянии друг от друга, не прижали поручика. Долго же он крепился, что никак не очухается.
Конь под Филимонычем, наверное, все так парня называли ради потехи, был столь же горяч, как и хозяин. Не хотел идти шагом. Пар от него так и валил. Фыркал, все делал вид, то хочет укусить казака за колено.
– Ну-ка укороти свою животину. – Филимоныч слегка шлепнул жеребца между ушей и тут же погладил. Но губу надул, обидевшись на «животину». Впрочем, через мгновенье уже забыл.
– Дозвольте вопрос, господин сотник.
– Ну, – нехотя ответил я, от такого можно все что угодно ожидать, не в меру любознательный.
– Почему вас, кубанцев, то кугутами называют, то хохлами?
– Деды с Запорожской Сечи на Кубань пришли, за это хохлами кличут, ну а кугут – это степной орел, не мужиками же нам называться.
– Ни, – протянул Филимоныч, – кугут – это петух, что кур топчет. Любого малого спроси! Ответит!
– Я тебе сейчас как нагайкой всыплю, и сразу ты у меня как петух закукарекаешь. Может, у вас кугут и петух, а у нас – степной орел!
– Ну дела, – протянул молодой казак. – А шо… – начал было он.
– А ни шо, – оборвал я его, – вахмистр про погорельцев гутарил. Откуда погорельцы, казак?
– А кто их разберет, господин сотник, другой разъезд их доставил.
– И кто там?
– Люди как люди. Напуганные крестьяне.
Я молча кивнул. Не хотелось говорить. Граф зашевелился, как стали к лесочку подъезжать. Попробовал подняться, не понимая, где находится. Посмотрел на мир вокруг, качающуюся черно-серую кошму, мутным взором.
– Очнулся? С возвращением, – сказал я ему хмуро, кивая на сопровождение. Граф словно не видел никого, не замечал. В горячке, что ли? Захрипел как-то страшно:
– Малику видел. Манила к себе, звала, металась. А потом громко кричать стала. Знаешь как? До озноба. Лучше бы не слышал… Нехорошо мне. Нужно вернуться.
– Да вы никак головой тронулись, господин поручик. Что за чудачество?
– Нехорошо мне. Трясет. Зовет к себе Малика, и все тут.
– Вот именно: нехорошо тебе – лихорадка тобой правит. Сейчас лекарь поможет. Наш, российский. Скоро будем на месте. Терпите, поручик. Нет нам дороги назад.
В расположение отряда въехали под вопросительные взгляды служивых. Двое даже бросили свое дело – выбивать шомполом гильзу из патронника винтовки Кринка. Я кивнул им, сочувствуя – да, еще тот, экстрактор, ненадежный. Ничего, в боях соображение по поводу оружия придет быстрее. Вот странно. Почему никто не озаботился одинаковым вооружением у войск. Кто принимал решение? Эту войну начали, имея на руках оружие двух калибров четырех разных систем.