– Благодарю, господин генерал-адъютант, стоит ли беспокоиться? – я замялся.
– Понимаю, сотник, что не о крестах думал, но император должен знать, какими подданными он владеет.
– Неужто доклад будет самому царю-батюшке? – изумился я.
– Не робей, сотник, именно на таких примерах государь и составит свое мнение об этом дерзновенном походе.
Я задумался на миг, холодея. О таком повороте, мы с батькой и не мечтали. Попасть в официальный рапорт или приватное донесение самому царю! Впрочем, не стоит обольщаться. Сегодня генерал искренне собирается написать, а завтра заботы о кампании, новые события отодвинут это желание на потом, затем еще дальше…
О казачьих успехах царские генералы обычно забывали, приписывая победы исключительно своей мудрости, так повелось издревле.
– Что делать собираешься, пластун?
– Сегодня на ужин гусары пригласили, а завтра буду думать, как к своим попасть. С вашими молодцами или в одиночку.
– От Пловдива на Софию идет свежая турецкая армия. Если еще развернется 3-я армия Анвара-паши из-под Плевны, наше положение станет незавидным. Отходить будем к перевалам.
– Может, передать что хотите генералу Столетову?
– А как перехватят?
– На тряпице напишите, я в постол зашью. Правоверному мусульманину даже прикасаться к обувке из свиньи – грех.
– По воинским делам мне писать ему нечего. Он должен получить приказ вывести свой корпус из пределов Османской Порты в Валахию. Для отвлечения Анвара послезавтра пошлю гусарский полк ударить по его тылам. Вот с ними и пойдешь, если непременно решил пробиться к Столетову. Однако письмо напишу. Иди с богом, орел степной. Передадут тебе тряпицу. Сегодня же.
– Господин генерал-адъютант, в горах у корпуса Столетова боевой припас почти весь вышел.
– А сможешь фуру к Столетову доставить? Мы взяли османские склады под Софией, все бы вам отдал. Покажи на карте, каким образом замыслил пройти.
– Если гусары ударят вот в этом направлении, – показал пером на карте, – здесь речка небольшая, у вас не обозначенная, тут почти всех лошадей кавалерийских Анвар держит с десятком казаков; вот здесь, – ткнул в другую точку, – попробуем проскочить. Если до этой точки дойдем, казаков отпущу, дальше столетовские помогут.
– Может, полусотню дать?
– На полусотню Анвар может эскадрон двинуть, а десяток казаков заслон супостатов собьет, мы и проскочить попробуем.
– Еще вопрос, Иванов сын. Признайся мне, как ты с поручиком артиллерийским задружил? И что с ним? Плохо отходит от ранения?
– Военная судьба и воля Божья, господин генерал-адъютант. А ранения обычные. На то и война. Духом поручик ослаб. Тяжко ему. Испытания выпало много.
– А как же ты справился?
– А мне нельзя. По-другому воспитан. Сызмальства научен дедами: крепость духа и храбрость – это умение справляться не только с конем, но и с самим собой. Если казак упал духом, то и конь не поскачет. Как-то так.
13. Награда
За тяжелой дверью кабинета раздался тихий детский плач. Неясный, он то пропадал, то нарастал. Я решил, что показалось: откуда взяться младенцу в военной ставке, скорее, может, коту лапу отдавили или еще что – допутался под ногами пушистый. Есть такие – противные, вечно голодные и о голенища сапог трутся, глянец стирая. Не знаешь, что и хуже. Иосиф Владимирович сначала нахмурился, но тоже, видно, решил, что показалось, и выяснять ничего не стал, продолжил, желая меня подловить и вывести на откровенность:
– Не знаю, кто хитрее из вас: ведь Суздалев – граф, а ты – казак. Абсолютные две противоположности. В чем выгода каждого? Ведь есть она? – По-отечески улыбнулся, приглашая развить тему. В руках он крутил луковицу золотых часов, перебирая толстые звенья. Сердце на миг замерло. Неужто подарок приготовил? Решил отметить наградой за старания в воинской службе. Батьке в коллекцию такие бы пригодились. Потом у самовара рассказывал бы внукам байки. А те хлебали бы чай вприкуску да слушали раскрыв рты, мечтая о подвигах. Сам таким был. И деда тоже слушал.
От такой картины представленной домой захотелось. Но пришлось вернуться из грез в действительность.
Я слегка покривился, вспоминая вкус незрелых зеленых яблок в соседском саду – пацаном думал, что у них слаще, и ответил сухо, так как не по нраву пришлось такая тема:
– Да нет никакой выгоды, и хитрости тут тоже нет.
Гурко покивал головой, делая вид, что согласился, потрогал себя за бакенбарды, но сам, кажется, остался при своем решении: один кресты зарабатывает да военную карьеру делает, другой дружбу водит со знатной фамилией и титулованной особой. Да только ошибается генерал, и мы сами не промах! Тоже фамилию имеем. И за графа обидно – за такие подвиги крест могут и на могилу поставить, а то и некуда будет ставить. И так из Суздалева пулю уже вытащили, а хандра так и вовсе осталась навсегда – угораздило же подцепить дурную болезнь. Теперь лечи, траться на лекарства заморские. А может, стоит к ведунье сходить?
В дверь тихо заскребли.
Я же говорил: кошка или кот, есть, видно, любимица или любимчик у генерала. Может, даже из Петербурга возит с собой. Может, и лысого? Из самого Египта. Кто знает. Здешних котов всегда не хватает.
– Чай принесли, – пояснил мне Гурко и зычно крикнул: – Войдите.
Молодой адъютант робко заглянул в проем. Тонкая ниточка усов топорщилась на утонченном холеном лице, делая его оттого еще более удивленным. Захлопал длинными ресницами сконфуженно.
– Заходи, голубчик. Давай-ка нам чая и чего покрепче. И чтоб лимон был! И баранок хочу!
– Ваше высокопревосходительство, прием начался, – адъютант виновато улыбнулся и кашлянул – видать, в горле от волнения запершило.
– Пускай подождут. Не закончили мы разговор, – властно сказал генерал-адъютант. – Поспешай с чаем, голубчик.
– Делегация это от местных.
– И что? Опять кого-то обидели мои неспокойные гусары? Ждут пускай. Сегодня день особый. Пускай все ждут!
– Так второй час ждут. Дите плакать стало, и преподобный старец Паисий V волнуется. Дело у них к вам необычное.
– Паисий пятый? – растерянно пробормотал Гурко, теряя генеральский накал и суровость в каждом слове, и мне уже с едва скрытой усмешкой: – Слыхал о таком?
Я медленно закачал головой:
– Не имел чести. Не разбираюсь в болгарском духовенстве. Одну церквушку видел, и то без колоколов. Непривычно как-то.
– Так им не дают звонить. А младенец при чем? – это уже адъютанту. Офицер замялся:
– Просят личной аудиенции. Но я, конечно, все узнал. Крестить хотят младенца. Герой им нужен в крестные. – И молодой подпоручик заикал от волнения, боясь быть осмеянным.
– Герой, – протянул Гурко и посмотрел на меня. Щелкнув крышкой на золотых карманных часах, посмотрел в циферблат, кивнул и, спрятав часы на длинной цепочке в карман, скрестил руки на груди. – Забавно. Вот ведь совпадение какое. Есть у меня один на примете. Пусть зайдут.
– Я, может, пойду? – привстал из-за стола, вспоминая о делах нерешенных, – проведаю поручика. Он уже, наверное, пришел в себя и беспокоиться начал – интересно ему знать, как все прошло.
– Сиди, сиди, – деловито начал генерал, – появилась у меня мысль, как наградить тебя. Довольным должен остаться.
– Да я и так доволен, и аудиенция у вас личная, – напомнил я, поднимаясь и расправляя старую латанную черкеску, подаренную сердобольными станичниками-казаками. Не могли они спокойно смотреть на мой турецкий мундир. А к своей одежде я еще не добрался. И, видно, не доберусь никогда. Гурко отмахнулся от меня, не оборачиваясь. В кабинет степенно вошла процессия. Возглавлял ее старец в черной рясе и в скромной такого же цвета скуфье – повседневном головном уборе. Складки мягкой шапочки образовывали вокруг головы знамение креста. Примечательный был и старинный черный посох, такой же древний, как и его обладатель. Перекладина с рожками напоминала перевернутый якорь. Преподобный мягко глянул на нас, и мы закрестились. В кабинете стало светлее, чище, хоть народу и прибавилось. В процессии старца было много женщин в расстегнутых верхних одеждах, они как бы напоказ демонстрировали свои расписные передники, добавляя своим образам еще больше торжественности и нарядности. Хотя их сукманы, которые имели много общего с сарафаном, были и так украшены красивыми вышивками и декорированы изысканной тесьмой. Пожилые женщины были одеты в яркие шерстяные юбки и имели по два фартука. Скромнее выглядели редкие мужчины, их наряды включали в себя рубаху, жилет, брюки, украшенные тесьмой, и пояс с яркой вышивкой.
Я в своей старой черкеске готов был сквозь землю провалиться и чувствовал себя лишним и ненужным, как та китайская ваза в обстановке кабинета. Наверное, поэтому они и разбиваются всегда.
После приветствий старик начал издалека. Говорил он чисто, и выяснилось, что в молодость свою, будучи обычным болгарским иноком, как и многие тогда, обучился в русской духовной академии. И уже с тридцать восьмого года по всей Болгарии стали появляться образованные монахи-болгары, среди которых и он был. И были гонения великие и расправы кровавые, но после крымской войны в тысяча восемьсот пятьдесят шестом году султан Абдул-Меджид издал особую грамоту «Хатти-Хамаюн», предоставляющую христианам равные права с мусульманами в империи. И жить стало легче.
После изложения такого важного факта старец замолчал, вспоминая свою бурную молодость, а потом изрек:
– Все мы ждали «деда Ивана». Немногие дожили до чуда.
– Какого деда? – не понял сразу хозяин кабинета, переспросив. Старик посмотрел на него внимательно, вздохнул, почти обесцвеченные губы его мелко подрагивали:
– Братского русского народа. Только он мог помочь освобождению болгарской земли. Подвиг ваш будет воспет и не забыт никогда.
Генерал улыбнулся. Он верил и знал.
– Надеюсь, не забудете. Или не сразу. Сейчас-то вас к нам что привело, люди добрые? – Гурко посмотрел над головой преподобного старца на болгар, ожидая услышать ответ. Паисий пятый грозно пристукнул посохом, привлекая внимание к себе. Кустистые седые брови его шевелились, сходясь в прямую линию на переносице.