– Дело святое, с таинством и требами. Люди, что пришли со мной, крестить хотят своего первенца в старой церкви имени славного мученика святого Георгия Нового, который пострадал в болгарском городе Сердец в возрасте восемнадцати лет за дело правое. И чтоб крестным младенца был непременно русский богатырь, герой этой войны! – последние слова старец сказал так торжественно, что все шевеление прекратилось, и тишина задавила на перепонки. Генерал осторожно прокашлялся в кулак, портя момент величия.
– Да время вроде как неподходящее. Может, подождете немного? Когда победа будет полной. Тогда и праздники будем устраивать.
Старец вздохнул, опираясь на посох, но сесть по-прежнему отказывался.
– Да, – протянул он, – время сейчас такое. – И замолчал привычно.
– Вот и я говорю – неподходящее, – мягко заметил Гурко.
– Время убивать и время врачевать. Время разрушать и время строить. Время плакать и время смеяться. Время искать и время терять. Продолжать?
– Не надо, – Иосиф Владимирович улыбнулся. – Я понял мысль.
– Хорошо, – старец кивнул головой. – Так как с богатырем? Видел я ваших гвардейцев в нарядных мундирах, все двухметровые – русские богатыри! Думаю, среди них есть герой.
– Да зачем далеко ходить? Гоняться за гусарами? Рядом герой стоит.
Старец посмотрел на генерал-адъютанта, не веря, что такая честь выпала для обычной крестьянской семьи. Но кто их знает, русских? Может, и вправду герой у них один? Вот этот бравый генерал!
Гурко не мог сдержать улыбки.
– Нет. Не я. Есть у меня настоящий герой войны. Вот. Сотник Билый, казак.
– Казак? – протянул старец и чуть не выронил посох из рук. Младенец, стиснутый в руках наряженной молодухи, громко всплакнул. Успокоился, когда качать начали. Генерал усмехнулся:
– Самый настоящий казак и герой.
Несколько долгих секунд преподобный старец смотрел на меня, изучая. Лицо его, вначале сумрачное, подобрело. Морщины разгладились, а голос стал певуч, затянул слова, заговорил со мной, никого в кабинете больше не замечая:
– Вижу в уме твоем заложенный Символ веры. Испытание у тебя было дьявольское, когда сидел в каменном мешке, но не отрекся ты от веры. Сильнее только стал духом. – Задумался, выискивая нужные слова. – Такой, как ты, скорее умрет, чем откажется от веры. – Старец вновь замолчал. Тяжко ему было говорить. – Многое пережил, и это тоже вижу. – Ожил наконец. Посмотрел на генерала. – Хороший герой – чистый. Нам такой нужен. – Сделал под конец вывод, обращаясь уже ко всем. Люди отмерли, заулыбались, стали переговариваться да на меня поглядывать.
А я стоял и молчал, чувствуя, как холодный пот бодрит спину, покрываясь мурашками. Откуда он узнал про каменный мешок? Как мог увидеть наш схрон, где мы с поручиком дьявольщину пережили, видя сны вещие да страшные. Думал, от газов видения. Выходит – нет.
И теперь уже мир мне казаться простым не будет.
14. Крестины
В храме была отдельная крестильня. Маленькая комнатка тепло натоплена, не имела сквозняков, а людей набилось так много, что было непонятно, кто здесь посторонний, а кто родственник близкий. Легкое волнение и торжественность момента витали в воздухе и постепенно овладевали участниками предстоящего таинства. Все старались не шуметь и издавать как можно меньше звуков. Люди волновались и не скрывали своего беспокойства.
Маленький ребенок, в отличие от всех, вел себя на удивление спокойно, абсолютно не пугаясь моего присутствия и вполне комфортно чувствуя себя в огрубелых ладонях. Рассматривал на старинных иконах потемневшие лики святых. Радовался огонькам свечей. Пристально поглядывал на меня, задавая свои немые вопросы. Я же держал в руках маленький комочек жизни, с трепетом взирая на него в ответ и думая, какая у него сложится жизнь.
Обряд крещения начался чином оглашения, старец возложил руку на ребенка и произнес слова молитвы.
В жизни мне доводилось уже быть крестным, и сейчас душа моя отдыхала, будто в отпуске находилась дома, на родине. И ничего, что люди вокруг чужие и покрой одежды у них другой, всех нас объединяла вера в одного Бога.
Крещение – особый праздник, душа рождается опять, а от Господа дается ангел-хранитель, который всю жизнь крещеного человека будет оберегать от бед и несчастий.
Преподобный старец, осторожно взяв ребенка из моих рук, вознес его вверх к иконам, открывая новую дорогу. А я словно окончательно домой вернулся и переживал знакомые моменты, только тогда крестили не мальчика, а совсем крохотную девочку-казачку, сорока дней от роду. Крестные принимают на себя ответственность за духовное воспитание ребенка. И роль у них большая, немаловажная. По традиции воспитанием маленькой казачки занимается крестная мать и учит законам домостроя – своду семейных законов, показывающих отношение к родителям, детям, мужу, и общему порядку в доме.
Быстро сменялись молитвы.
А я все стоял зачарованный, как в сказке, как в детстве, потерянный во времени. И прав генерал, теперь я чувствовал мудрость в каждом слове, которое мне говорилось, действительно достойная награда – переключиться с войны и смерти на жизнь. И ты вроде дома, и нет больше ничего, не важно оно, не тревожит душу. Успокоилась она. Все осталось там, за дверьми.
Выходить за стены церкви не хотелось. Не сейчас, когда длилось таинство, волшебство и перенос в другую реалию.
После молитв было елеопомазание, окунание младенца в купель, традиционное укутывание в крыжму и надевание крохотного серебряного крестика.
Не было только привычного: не соединились шашки над головой крещеного младенца. Да не принесли каши отведать. А я ждал ее. Головой вертел. Не хватало законченности обряда. Бабкина каша особая: вроде простая – из варенного пшеничного зерна в горшке, но традиция сильная. С душой сварена и со смыслом. Отцу ребенка нужно было отведать кашу, сдобренную обильно горчицей, хреном, перцем и солью. Чтобы казак почувствовал всю тяжесть родов жены. Крестные родители ели ту же кашу, но смешанную с медом, чтобы жизнь крещеного ребенка сладкой была. Затем горшок, в котором варилась каша, разбивался, и осколки дарились всем гостям на память.
После крестин, отмерив от души растерявшимся родителям полную горсть золотых монет, я хотел поскорее уйти и заняться делами привычными, но меня насильно отвели в дом с накрытыми столами. Покрутив головой под внушения старца Паисия о том, что мой скорый уход сильно обидит как родителей, так и родственников, а вместе с ними и весь болгарский народ, я повесил на свободный деревянный гвоздик теплушку – стеганый кафтанчик на полчетверти ниже пояса – и сел за стол. Папаху рядом с собой на скамейку положил. Сызмальства был приучен, что шапку на стол, где трапезничают, а перед тем молитвы читают, класть нельзя. Начали пить за здравие ребенка. И после очередной рюмки кто-то из гостей задал вопрос, который я понял наполовину, а остальное мне святой человек досказал.
– Боятся они тебя. Смотришь ты сурово. Мира хотят.
Я немного опешил.
– Так мир у нас. Чего бояться? За вас воевали. Едины мы. Да и родня теперь я вам. Казаки никогда не отворачиваются от тех, кто протянул им руку. Если рука протянута с дружбой, казаки ее пожмут. Если то будет рука врага – отрубят. Так предки наши жили. Так и нам завещали. А мы чтим заветы и традиции.
Старец покивал.
– А если ребенок у вас рождается?
– Радость это большая, как для родителей, так и для родственников.
– Почему?
Я пожал плечом – понятно же, что за вопрос? Может, подловить меня хотят, степенно ответил:
– На родовом дереве появляется новая веточка – радость. В старину говорили: «Родился казак, воспитал его, значит, воспитал воина. Родилась казачка, воспитавши ее, ты воспитал нацию».
Старик тихо переводил, не все понимали, и болгары молчали, внимательно слушая. Лица слишком серьезные. Я поднял рюмку, решив разрядить обстановку.
– Давайте поднимем чарки за то, чтобы все, что будет плохого и сложного в жизни этого мальчика, не сломило бы его, а только сделало лучше – ведь страданиями возвышается душа человеческая.
Тост понравился. Ожили немного болгары, выпили, закусили, тихо загалдели, испуг в глазах мужчин сменился уважением, а женские увлажнились восторгом. Нравился им казак очень, чувствовалось.
Но спешить мне надо, а не отвечать взаимностью: други заждались.
Старец, чувствуя мой порыв, придержал за рукав.
– Не сейчас. Уважь людей. Благодарят они тебя за золото. Целое состояние подарил и людей сделал счастливыми. – Болгарский священник пожевал губами, осторожно спросил: – Не жалко? От души ли подарил?
– Так разве в золоте ценность?
– А в чем? Спроси любого здесь за столом, и они ответят тебе, что, имея золото, ты ни в чем нуждаться не будешь.
– Неужто все так мыслят?
– А ты разве нет? – неожиданно спросил подвыпивший болгар, уловив суть нашего тихого разговора.
Я закрутил головой. Дышать захотелось. Свободы вольной. Уйти поскорее. Что я здесь делаю? И пахнет кисло, протухло все вокруг: и тела, и души людей. Как достучаться до них? Да и смогу ли я?
Я наполнил рюмку молодым вином. Поиграл гранями, ловя свет. Вздохнул, начал неспешно:
– Жил один старик, казак, на берегу Черного моря, и было ему уже лет сто. – Люди за столом притихли. – Как-то раз кто-то постучался к нему в дверь хаты.
– Кто там? – спросил старик.
– Кто? – прошептала молодая девушка напротив, что не сводила с меня глаз, как только сели за стол. Старец грозно зыркнул на нее. И смешинки в глазах болгарки погасли.
– Это я, твое Богатство, открой мне, – ответили из-за двери.
– Я уже был богат, но деньги давно ушли от меня. Нет, не открою я тебе дверь, даже не проси, – сказал старик.
Болгары зашептались, осуждая чужой поступок из притчи. Преподобный старец опять грозно глянул.
– И Богатство ушло, – продолжил я сказ, сосредоточиваясь на рюмке, ни на кого не глядя. – Прошло некоторое время, и опять раздался стук в дверь. Старик вновь спросил, кто его беспокоит.