Через полсотни шагов сухой желто-коричневый камыш начал меняться на желто-зеленый, вот и обманчиво-жизнерадостный зеленый. С каждым шагом земля становилась все влажнее и влажнее. Поворот влево. Через час должна быть протока. Зелень, шелест, влажная жара. Потревоженные комары закрывают солнце. До вечера все затаилось. Только гадюки бесшумно шныряют в поисках птичьих гнезд, очень яйца они уважают.
Четверть часа по щиколотку в воде, теперь осторожней, иначе можно ухнуть с головой в протоку. Ныряй потом за винтовкой! Только по полосе пригнутых, как морская волна, камышей узнает пластун противоположную сторону протоки. Быстро раздевается и ныряет в прогретую воду. Распугивая серебряные стаи рыб, подныривает под волну камыша. Вода прозрачна, но его транспорта не видно. Проплыв метров пятьдесят, периодически ныряя, нашел и в несколько приемов вытащил четырехметровую тычку-шест и привязанный к нему плотик-лодку. Привязав на камышину тряпицу, чтоб на обратном пути быстро найти место схрона, поплыл с плотом к одежде.
Час по протоке, стоя на крошечной деревянной площадке, управляя шестом, четверть часа посуху (по колено в воде). Теперь плотик на плечах, час по другой протоке, еще волок. Узкая полоска чистой воды делится на две, ему вправо, и вот молибоговский балаган, стерегущий два конных прохода и водный путь по речке. Верстах в трех другой балаган, еще дальше – «крепостица» с пушкой. Такими сторожевыми линиями перекрыты все возможные тропинки и проходы, по которым немирные черкесы старались пробраться к стадам, отарам и табунам казаков.
Между балаганами хамыляли пешие и конные разъезды, станичники ходили на охоту и за рыбой, и все равно время от времени отчаянные абреки проскальзывали к станицам. Чаще бесследно пропадали в негостеприимных плавнях или нарывались на балаганы, и тогда пластуны, выбив их лошадей, загоняли незваных пришельцев в гиблые топи. Болотных трясин здесь нет, но проваливаешься по грудь в ил, а твердого дна нет. Чистой воды над илом на пару ладоней, причем, если ладони ставить параллельно поверхности, моментально выбиваешься из сил, без посторонней помощи чужак не выберется, а помогали не всем. Утонувших мусульман Аллах в рай не пускает.
Балаган – это две, три или четыре стены, высотой по шею, из двойных камышовых матов, заполненных глиной. Иногда отгороженное место для кострища, так, чтоб огня не особо видно было. Сторожевая вышка до пяти метров высотой. В случае опасности на вышке зажигался сигнальный костер.
Соседние балаганы шли на помощь. На молибоговском балагане вышки не было. Уж очень удобное место было для засады. Два пеших прохода и приличный участок реки как на ладони. Особые места службы заставили вырабатывать особые приемы ведения боевых действий, а казаков – особые качества и умения. Со временем из кубанских казаков выделился особый вид – пластуны. Пласта – это то, что под ногами в плавнях.
По довольно плотной пласте подходил к своему родовому балагану пластун Григорий Молибога. Задолго до выхода из камыша Грицко понял, что на островок прибыл гость: тянуло легким дымком и ароматной ухой. Скорее всего, одиночка, так как голосов не слышно, но стоило убедиться. Перед тем как выйти, казак замер, скрываемый шелестящими листьями, пристально рассматривая просеку. Сразу бросилось в глаза, что гость замазал трещины и отвалившиеся куски стенки балагана – свежая глина не успела высохнуть и жирно поблескивала в лучах солнца. Дрова в костерке догорали, превращаясь в белую труху углей. В подвешенном на перекладине котелке мирно булькала уха, благоухая ароматами трав и рыбы. Под навесом за грубо сколоченным столом сидел Микола. Разморенный от зноя, в одном исподнем, крутил в руках слабо тлеющую трубку, затягивался, пуская дым вверх.
Грицко поморщился, поправил тушу подсвинка на плече и, выходя из камыша, сказал:
– Да уж бросал бы ты табак. Совсем провонялся. За версту разит.
– И тебе не хворать, – оживился сотник, поворачиваясь на голос. Улыбнулся, оценив добычу: – Как раз на уху вышел. Тебя ждал, не хотел один снедать.
– Давно отаборился? – спросил Грицко, сбрасывая добычу в тень и проходя к воде. Скинул старенький бешмет, снял и прополоскал пропотевшую рубаху. Умывался казак шумно, с наслаждением.
– Из станицы на заре вышел, – ответил Билый, нарезая большие краюхи хлеба.
– Соскучился? – спросил Грицко, беря со стола чистую тряпицу и вытираясь.
– Ага. Пришел службу проверить – балаган пустой, наружная обмазка отвалилась.
– Местами.
– Где дядья?
Гриц снял котелок, аккуратно поставил на стол. Микола улыбнулся, оценивая чужой аппетит.
– На охоте был или гонял кого?
– Второго дня черкесы вышли на Малайкин балаган, – поморщился казак, шуруя деревянной ложкой. – Шумели знатно, стреляли. Батька с дядьями со стороны лимана вдарить решили, а меня на подмогу к Малайке послали. Там без потерь справились, без меня, но сказали, что двое самых отчаянных ушли.
Микола вскинул голову, а Молибога потупил глаза, несколько раз опустошил ложку.
– Хорошая уха. Вкусная.
– Не томи. И что?
– Ну как что? Вестимо, что. Не ушли. Тут же каждая камышинка за нас. На что только надеялись.
– От тебя сложно уйти, – усмехнулся сотник. Грицко добродушно хмыкнул:
– Забегался трошки. На обратном пути кабанчик попался. Пришлось схрон сделать, все не унести. Попозже сходим?
Билый кивнул.
Теперь ели молча. И только когда застучали о днище ложками, Микола первым не выдержал:
– В поход я собрался.
Грицко кивнул, мол, продолжай.
– Для всех иду в Грецию, выполнять материнский наказ. Тебе правду скажу – за славой иду. Что скажешь? Пойдешь со мной?
Грицко равнодушно пожал плечом:
– Мне слава не нужна.
У сотника душа оборвалась.
– А гроши? – тут же спросил он. Молибога положил ложку на стол, глянул на Билого. Покрутил головой, то ли комаров отгонял, то ли мысли чужие. Полез в карман шаровар, достал золотую монету, подкинул в руке. Поймал. Раскрыл ладонь. Заблестело золото.
– Так они и тут есть.
Сотник глотнул воды из баклажки, дернулся к трубке, но замер:
– Мне много золота нужно. Помнишь разговоры наши. Лагерь хочу пластунский завести. Чтоб в каждой кубанской сотне хоть пяток пластунов было приписано. Без лагеря столько не подготовишь. Грицко, пошли со мной, а? Батька с наказным атаманом переговорил. Третьего дня прискакал из Екатеринодара с приказом прибыть в штаб всей ватагой.
Долговязый казак усмехнулся, видя чужое смятение:
– С этого начинать нужно было, а то – слава, гроши, – передразнил он, – а про дружбу забыл?
– Не могу я тебя из-за дружбы в поход звать, – растерянно ответил сотник. – И приказом выписать не могу. Для всех паломниками в Грецию пойдем. Тут понимание должно быть и твое согласие.
– А ты позови, – предложил Грицко и улыбнулся, – может, не откажу?
Два друга детства смотрели глаза в глаза и только улыбались. Чего говорить, и так все понятно. Здесь как ни крутись, все равно будешь под присмотром, а за морями, за горами все станет ясно, прежде всего про себя. Сможет ли сотник стать хорошим атаманом. Заслужит ли авторитет и доверие больших ватаг. А верный Григорий из разведчика-«плеча» дорастет до есаула, правой руки атамана…
2. Тайная мечта Вука Сречко
Однако в этом походе одна была беда – денег не хватало. Денег не было у турок и у повстанцев. Прихватив полковую казну одного из турецких гарнизонов, пластуны удивились скудности кассы. Только серебряные ачхе. Деньги на войне – это патроны и оружие. Продовольствия хватало, а вот военный припас – только у турок. В лагеря повстанцев приезжали фургоны торговцев оружием. Попадались интересные новинки. Новые многозарядные американские винтовки Генри с малодымными патронами пластунам не понравились из-за малой убойной дальности и плохой кучности. Пятизарядки Спенсера были получше, но патронов у османов к ним почти не попадалось. Воевать ради патронов как-то скучно. Нужны деньги – много и сразу.
Вот тут сербы привели Вука Сречко. Вук – это волк. Сербы часто добавляют к детским именам приставку вук как оберег от лукавого. Но Сречко был настоящим волком. До войны он промышлял грабежом и не стеснялся пускать в дело нож и револьвер. Моментально они сошлись с Гамаюном, будто знали друг друга всю жизнь. Волчара сходил с нами пару раз. Особо не высовывался, но порученную ему боевую задачу выполнял старательно. Сотник понял – присматривается. Потом, видно, сделав выводы, поведал о своей тайной и недостижимой мечте. Раз в полгода из Порты военный корабль подходил к устью небольшой горной речки. Неширокий стремительный поток изобиловал порогами и водопадами. Вырываясь из теснины скал, размывал глинистые берега и, через версту упираясь в гранитную плиту, разделялся надвое, обтекал ее, образовывая мелководное озеро, соединяющееся с морем.
Со временем течение с одной стороны и зимние шторма с другой сотворили остров, окруженный водой. На островке построен османский форт с парой пушек. С военного корабля спускали плоскодонную фелюгу. На нее перегружали железный сундук с золотыми лирами для выплаты османскому войску на Балканах. В течение месяца хорошо вооруженные конвои развозили золото из форта по всем турецким гарнизонам. Как оповещались гарнизоны, что деньги прибыли, Вук не знал. Военных кораблей у сербов не было, а рыбацкую посудину без труда расстреляют пушки форта. Подобраться можно было только через горные кручи, другой пологий берег прочесывали конные и пешие патрули. Затаиться и ждать, может, месяц, а может, два там было совершенно невозможно. Но выйти на берег, дождаться «золотого» транспорта, взять форт – было полдела. Как вывезти деньги?! Вот вопрос. Какая-нибудь лодка на островке найдется, если не целиком, то по частям переправить на горный берег можно, а дальше? Дальше стали думать пластуны. Пройти по горам тяжело, но можно. Спускаться придется на веревках, а подниматься с грузом как? Да и опять же, турки. По хребту у них посты, значит, какая-никакая тропа есть. Быстро перебросить подкрепление смогут. Пока мы внизу, им нас не достать, а вот на веревках при подъеме перестреляют легко, еще и веселиться будут. Возможна лодочная атака с противоположного берега. Вся эта радость еще под пушечным огнем. Значит, и пушки сперва заткнуть придется. Всего делов – взять каменную крепость, ну не крепость – крепост