– То не только батька Швырь. То мы все. Число сходится. Тогда пули про попутчиков. Двое за турок, один за кого?
– А тогда почему один поломанный?
– А ты не понимаешь?
– Про меня? – предположил старик. – Я поломанный. С медведем по молодости сцепился. Пьяный был.
Грицко шутки не оценил.
– Да что ж вы сегодня не уйметесь, – сказал в сердцах казак. – Думаю, про Сашко. Половинчатый. И не туда и не сюда. И любит, и казак. Непонятный, в общем. Не знает девка, чего ожидать от такого суженого-ряженого.
– Тогда жженый, – начал сотник и замолчал, не в силах дальше продолжить.
– Кто жженый? – нахмурился Швырь, забыв про обиду.
– Я не знаю кто, – сказал Грицко. – Но вы сами мысль мою раскрыли.
– Ты хочешь сказать, что среди нас жженый?! – возмутился старик. – Да как такое возможно?! Я вас всех на руках бавил! Вы же выросли на глазах моих!
– Предатель? – тихо спросил сотник. Грицко, не глядя на него, кивнул.
– Запродавец!
– Кто? Сашко?
– Сашко? – вскричал Швырь и замолчал, прижимая руку к груди. Побелел лицом.
Грицко покрутил головой.
– Нет. Не Сашко. Не может быть он. Забыли? Сашко – половинчатый. Влюбленный казак. То ли веревки вить из него, то ли удавкой сам может стать. Проболтаться мог, похвалиться, перед вдовой или этой… Беляной.
– Перед ночной кукушкой похвастать – не велик грех, только где вдова, а где наша задумка?
– Тогда кто, и вдову эту ты знаешь? – настаивал старик. Сотник махнул головой, черствея на глазах:
– Знаю кто. Но пока не раскрою до конца – ничего не скажу.
– И я знаю, – кивнул головой Грицко.
– Молчи! – предостерег его Микола. – Думу свою держи в себе. Следи только. Даже я не уверен в своих думах.
Грицко кивнул. Жесткая правда не смутила. Старик тоже приходил в себя. Вздохнул:
– Тогда и я знаю. И тоже буду смотреть.
Сотник кивнул в ответ.
– Тогда все, казаки? Расходимся? Грицко обратно закладку положит и пост свой снимет, чтобы не спугнуть гостя. Нехай забирает. А сами за девкой смотрим и за… За тем, о ком думаем.
Грицко стал аккуратно сворачивать платок и вдруг замер.
– Это не все, – сказал он. Аккуратно встряхнул гильзу и показал на ладони кусочек золота. Крохотный. Маленький. Но частица была золотой, и или срезанная с монеты, или обломок от украшения.
– Золото, – пробормотал старик.
– Золото, – эхом отозвался Билый.
– Золото, – сквозь зубы выдохнул Грицко. Сотник задумался.
– Но это откуда могут знать?
– В лагере об этом никто не знает. Во всяком случае, не от нас. Если только не…
Микола рубанул ладонью воздух.
– Дальше лагеря оно не уйдет. Изымай. Грицко кивнул, деловито убрал капельку в кошель. Затянул кожаные ремешки.
– А я бы им грошик подкинул, – встрепенулся Швырь, – а шо? Пускай имают!
– Булгачить, так булгачить. Накарябать нужно что-нибудь, – задумался Микола. Казаки заулыбались в предвкушении. Старик полез в карман за грошиком. Казаки склонились над монеткой.
– Чего написать?
– Нацарапай, атаман, три простые русские буквы, всем славянам понятные.
– А если это туркам уйдет?
– Нехай бошки себе сломают, собачьи дети!
На том и порешили. На пути в лагерь приземлил сотник:
– Чего это вы, господа, раздулись, мы еще пока не победили и подлюку не наказали.
– Твоя правда, атаман, – погрустнели пластуны.
6. Беляна
Казак задремал, проваливаясь в сон – задышал, прерывисто всхрапывая. Вот он, прекрасный момент смерти, когда мужика можно резать. Самый лучший шанс из всех. И зло – не зло. Так, обыденность – совесть точно ничто мучить не будет. Другие убиенные даже в снах не приходили. Этот дурачок сам перенес свою лежку подальше от других, сам, хоронясь храпящих мужланов, много о себе думающих, перенес на руках к себе.
Беляна смотрела на кадык в короткой колючей щетине. Рыжие, черные, светлые волоски смешались, путаясь в непроходимые заросли. В трещинке кожи на шее, в легкой морщинке, испарина набухала. Мошка закружила, сдула ее, зажмурилась. Чик – и нет воина. Легко. Можно дальше идти. Бежать по дорожке жизни. Дел много. Успевай только подбирать, чего другие удержать не смогли. Только судьба-злодейка учудила и в этот раз – рука не поднималась. Отяжелела. Приросла к телу. Не давала сделать необходимое действие. В голове мысли наползали друг на друга, путая еще больше. Думала, нет другой жизни, а она – вон, рядом сопит. Что делать? Как дальше жить? Что выбрать?
Судьба в своих потоках, как могла крутила ее в последнее время. Лепестком при сильном ветре себя чувствовала. Беляна нервно закусила губу. Еще вчера бы чиркнула ножом по пульсирующей жилке, не думая и не упуская момента, а сегодня как подменили. И руки дрожат – не слушаются, и тело в горячке. Весь день смотрела на казака. Дышать забывала. Два раза промазала на стрельбище – такого давно уже не было, лучше стрелка за много верст не найти. С руссами не сравнишься, конечно, они с пеленок стреляют. Но среди сербов точно равных пока не попадалось. Стыдилась чего-то. Ходила пунцовой. Сама не своя. Места не могла себе найти. Все из рук валилось. Привлекла внимание – хотели к лекарю отправить, еле отговорилась.
А сама мечтала еще раз увидеть эти голубые глаза. Поймать на себе взгляд, так, чтобы опять обожгло всю. И утонуть, утонуть всей без остатка.
Когда слушать его начала? Не ушами, а сердцем? Поначалу, когда говорил, что с собой увезет на далекую родину – не верила, мало ли что мужики твердят в ночи да поутру. Но этот как будто слов других не знал. Все любит да любит. Про свадьбу так говорит, что заслушаешься. Глаза слезами наполняются. Сердце, черствый камень, размягчается, и в груди бьется легким молоточком так, что голова кружится. И уже в центре стола сидишь с любимым рядом, а не на овчине лежишь. И гости все радуются и поют.
Родня новая. Жизнь новая. Все по-другому.
Восходы, закаты, радости. Только здесь тоже родня держит. Корни крепкие. Связи нерушимые. И муж есть, Марко зовут, и дитятко малое – Урош.
Вспомнив о младенце своем первом, капнула горячей слезой Беляна, не удержалась. Марко свирепый и хитрый, свою ватагу имеет. Дерзкие разбойники, все дорогу уступают, не каждый рискнет связаться. А кто пробовал из братьев лесных, тех нет уже. Кого и она метким выстрелом выбила, кому и горло перерезала. Да и Марко не плошал. Дел всегда много – чутье у вожака звериное на золото чужое да власть единую в горах. Что скажет Марко, то и делала. Куда пошлет, туда и шла. Не задумываясь особо, что жизнь может измениться, оборвавшись. Быстро привыкла по грани ходить. Но за это и любил ее крепко, к себе приблизив. Любую прихоть мог выполнить, балуя. Ценил за бесстрашие. За то, где не каждый наказ выполнит, она ужом извернется и победу приблизит. Прознал Марко про Вука Серчко, про своего первого конкурента в делах разбойничьих, что тот к русским ходит. Можно было бы понять, если б к туркам зачистил. Продавать соперника – святое дело. Когда денег нет – самый легкий способ. И в доверие можно втереться, и убрать кого надо чужими руками. А к русским-то зачем? Что им-то продавать? Неспроста. Те за идею воюют, не за золото. Вук Серчко совсем же не патриот своего края. Ему горы ближе, да карман свой роднее. Марко не перехитришь – зубы сломаешь. И, зная про эту лживую собаку, как она, чужими руками и всех подставляя, злато себе добывает, быстро заслал жену свою к русским. Не веря больше никому. А чтобы ловкой была да сообразительной, еще и первенцем пугал. Торопись, мол. Разнюхивай все побыстрее, да возвращайся к дитятку, любимая женушка.
Любимая… Ведь и вправду любил. Да только надоела жизнь лесная. Другой не было. А сейчас могла появиться – казак с собой звал. Настойчиво. И слова свои горячей любовью подтверждал. Здесь Марко ему сильно проигрывал. Где сил взять, Господи? Как не сгореть в этом пламени. По крупицам знания собрала. В схрон, заранее уговоренный, вещицы подложила. Все так, как Марко видел – не зря Сречко трется у русских – болтал лишнее у костра, когда пьяным был. Намеком говорил. Казаки не отвечали, словно не понимали, только переглядывались неодобрительно. Она же внимательно слушала, холодея от правды и чужого коварства. Потому что жила так всегда и знала, как будет. Сречко шутки травил. Иногда в злобе своей волчьей скалился. Но только знала она, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Для Беляны достаточно и меньших сведений. Все поняла. Заложила тайник. Не удержалась, и уже от себя добавила про Фиалку, дуру деревенскую, что любимый навещает часто. Здесь оплошность была. Чувствовала. Сердце замирало, когда вкладку делала, но ничего поделать с собой не могла. Ревность в руку толкнула. Надо рубить концы так, чтобы русский казак только о ней думал. Марко тоже не глупый. Поймет все и выполнит беспрекословно. И хоть и любит безумно, но только спросит потом, зачем вдову Фиалку порешили. По какой прихоти? Что за случай такой, и была ли необходимость? Не избежать расспросов. Ответ найдется. Придумается по ситуации. Ночью надо уходить в горы. К Урошу возвращаться. Переждать драку. А там видно будет: или с Марко остаться, если золото к нему придет – заживут господами, сыночек, кровиночка ее, знать не будет, что такое жить в лесу, – или с любимым на новую родину уехать, надо только о встрече договориться, о месте тайном.
Марко и помешать не успеет: может в драке сгинуть, может с ножом в шее в болоте утонуть.
Да, нелегкий выбор: с золотом остаться или с любимым рассветы встречать. Хорошо бы и русский с деньгами был, да молод слишком. Откуда у такого золото может задержаться? Думать и думать. Не знаешь, куда судьба перетянет, к кому прислонит. Что сыночка Уроша казак полюбит как своего, даже не сомневалась. А вот золото еще добыть надо. Богатая жизнь манила к себе. Марко хитрый. Он сможет. Уж он-то настоящий волк. Хитрее, чем Сречко и русские. Но не хитрее ее. За что жизнь так пошутила с ней, откуда взялся этот красавчик из другого мира. Как будто с иконы старинной. Среди тех народов, что довелось узнать, такого не попадалось. Как бог красивый. Волосы светлые, в кудряшки смешные закручиваются. Глазища голубые, бездонные. Кость тонкая, легкая, не у каждой девушки такая, а тело как железное, но гибкое, ловкое. Просто смотреть, как ходит – удовольствие, а как на коне сидит! Чисто – бог! Про любовные забавы говорить нечего, иногда, когда любовная истома еще не прошла, а он уже своими длинными пальчиками начинал опять шарить в заветных местах, с досадой думала: