– Про турок расскажи.
– Чего про них рассказывать, только язык свой поганить, высадилась эта бражка с корабля – и с оружием в Хиландарский монастырь. Христианам всем известно, на земли афонские нельзя оружным приходить, а собаки турецкие поперлись прямо в обитель. Игумен увещевать их стал, стыдить. Они в трапезную, еды, мол, давай и утварь дорогую собирайте. Братия молиться стала, а бусурмане, кальянов своих вонючих накурившись, вообще дуреть начали. Игумен зашел увещевать, начал, мол, Пречистая осерчает, накажет иродов. Главный турок за бороду его и по полу возить – «Сейчас, – говорит, – образ прострелю, и ничего мне не будет!» – хватает ружье и в лик Святой целится. Игумен кинулся, грудью закрыл икону. В эту грудь и всадил турок, сто чертей его батьке, пулю размером с добрую сливу. Дым, кровь, стенания, монахи истекающего игумена в келью унесли, а башибузук главный ружье перезарядил и в лик Пречистой Матери – бабах! Доска деревянная насквозь, штукатурка, кирпичная пыль, и вдруг, – здоровенный Горазд схватил меня за руку, словно в первый раз слышал эту историю, – ну? – Глаза у него сверкали. – Из отверстия луч зеленый прямо в лоб турку. Тот как заверещит, горю, мол, братцы янычары. Воды! Не помогла колодезная вода, побежал поганец в море, и там огонь испепеляющий изнутри потушить не смог, тогда развязал свой кушак и на оливе повесился. Оливу эту мы видели и икону Матери Божьей с дырой от пули.
– Прости, атаман, а дальше что было с турками и монахами?
– Убежали турки, вечером намаз свой сотворили, утром душу укрепили молитвой и опять с оружием к монахам. Навстречу живой и здоровый игумен выходит – и давай гнать их матюгами турецкими. Первого же поднявшего оружие стеганул зеленый луч и пошел гулять по туркам. Оставшиеся в живых османы доложили своему папе, чтоб он халвой подавился в Истамбуле, тот навечно запретил приближаться к саду Матери Иссы. Так мусульмане Матерь Божью называют. Сподобились мы благословения на борьбу с иноверцами у игумена того получить. Гриц не удержался, попросил показать место, куда пуля ударила.
– Не только того следа не осталось, но и шрамы, следы от ожогов, еще в детстве полученных, пропали. Ночью, когда в келье своей лежал, кровью захлебываясь, явилась Матерь Пречистая и сказала, что будет здоров, как новорожденный, и в щеку поцеловала. Я, Горазд, когда к руке его припал, такой благодатью в один миг пропитался, словами это не описать, а ты, братушка, воды холодной испугался. Иди в табор, через час сменишь меня, полежишь тут, подумаешь.
Тысячи зайчиков, отражая солнце, били по глазам. Мелкая рябь разливала серебро во все стороны. Наблюдать было незачем. Ничего не происходило. Что в форте кто-то есть, выдавала только узкая вертикальная полоса струящегося воздуха над трубой. Еду готовят басурмане. В голове неспешно крутились мысли о разговоре с Гораздом.
Вот и пойми этих четников, ты ему про веру, а он про золото.
Не ошалеют ли, когда увидят столько, сколько за жизнь не потратишь. Странные люди эти сербы. Веселиться любят, как греки, но в разгар гулянья с вином легко впадают в грусть. Запросто могут слезу пустить. В бою отважны, но похожи на наших черкесов, каждый за себя, и нет над ними командиров. Собираются в отряды без единого командования, без каких-либо планов. Повоюют, отпоют павших, поделят добро – и по домам.
Василь Довгий получил пулю в спину от раненого османа, проверить которого должен был сербский четник. Как тот потом объяснял, мол, благородному воину не пристало убивать раненого врага. Ладно, это понять можно, но обыскать ты его мог?! Да и какое благородство, когда с захваченных сербов живьем кожу сдирают, потом солью посыпают. Не сразу всего, а постепенно, пока пленник от боли не умрет. На кол сажают. Медленно. Постепенно поднимая заостренный столб, чтоб не менее суток православный мучился. Чего говорить, сотня злодейских способов у них в запасе имеется. Огнем, водой, железом, камнем и деревом. На Кавказе казаки быстро отбили охоту мучить пленных или похищенных. За каждого замученного ловили и жестоко казнили трех мужчин этого рода. Очень быстро захваченных в полон стали менять или выкупать целых и невредимых. Часто такие истории заканчивались куначеством или сватовством. Отцы приглянувшихся девиц не могли прилюдно одобрить такой брак, и тогда невесту воровали. Снаряжалась шумная, но безрезультатная погоня, и все были довольны.
11. Праздник Святой Троицы
Вот Горазд идет сменить атамана. Рука на кушаке. В глазах черти пляшут, в усах старательно скрываемая улыбка. Тульский пряник, да и только. Значит, какой-то сюрприз ждет.
То, что наш каменный табор принял вполне обжитой вид, Миколу не удивило, а вот настроение, царившее внутри, заставило удивленно посмотреть на кашеварившего Гамаюна. У него был такой торжественный вид, словно не похлебку грибную помешивал, а котелок со счастьем. Осталось только вместо пара радугу увидеть, да чтоб переливалась всеми цветами, глаз радуя и восхищая.
Кроме двух наблюдателей, все были здесь, и каждый при деле, занят важным.
Кто делал низки грибов, кто плел «морды» для ловли рыбы, кто острил колышки для капканов. Война войной, но голодный, ослабевший казак много не нахамыляет. На раскатанной кошме кроме обычных продуктов лежали две горки черемши – дикого чеснока, на листе лопуха краснели ягоды земляники.
– Это мы удачно устроились, – сотник улыбнулся.
Все казаки смотрели на Миколу словно с ожиданием, что дальше скажет.
– Что? – Гамаюн повернулся то ли к нему, то ли к пристроенной на восточной стене походной иконе. Сотник перехватил взгляд, тоже посмотрел на образ.
– Атаман, я тут посчитал, выходит, сегодня Троица. – Гамаюн вздохнул и, повернувшись к иконе, снял папаху, степенно перекрестился! – Прости, Господи, пропустили заутреню, не по злому умыслу.
Все дружно закрестились.
В походе казаки не считали грехом пропускать церковные обряды, но если противник позволял, все равно старались их исполнять, сегодня можно было. Горный переход был нелегким, до утра можно было отдохнуть.
– Значит, до утра празднуем, братья, по глотку разрешаю выпить.
Гамаюн забеспокоился, перестал мешать «радугу»:
– С кулешом да черемшой по три полагается. За Отца, Сына и Святого духа. Атаман, уважь людей!
– Завтра в воду полезем, чем греться будешь? – добродушно улыбнулся сотник.
– От дуни все равно никакого толка, только что вкус приятный, а завтра, кто здесь остается, костер у скалы разведут. Когда вернемся, угли отгорнем в сторонку, кошму вниз, кошму сверху, глоток внутрь – холод из костей вон. Заодно и баню устроим, а то вошки вот-вот заведутся.
– Вошек нам только не хватало для полного счастья, – деланно нахмурился Микола.
Он уже тряс невесть откуда взявшейся баклажкой с айвовым самогоном – дуней. Тряс и тряс возле уха, словно от встряхивания дуни прибавится. На взгляд Билого, напиток был крепким, хоть и мягким.
– Тебе, Гамаюн, кислота, что кузнецы железо травят, в самый раз будет.
– Доживешь до моих лет, тоже горло шерстью порастет.
– Так, пластуны, пока кулеш дойдет, быстро себя в порядок привести.
Через пятнадцать минут все, помолившись коленопреклоненно, сидели вокруг котла – умытые, побритые, одухотворенные. Дни, когда Иисус нас испытывал, закончились, и теперь, соединившись с Богом Отцом и Святым духом, снова прикроет нас от злых сил.
– Браты! Две недели мы лезли по горным кручам, никто не сорвался, камнепадом никого не накрыло. Первая часть задуманного выполнена. Проверку мы прошли. Бог с нами! За Бога Отца! – Глоток огненной жидкости побежал по жилам и зажег костер в животе. Густая грибная похлебка, казалось, впитывается уже в горле, добавляя живого огня внутри. Резкий вкус черемши стирал все вкусы, и следующая ложка шла как первая.
– О, це кулеш, не то что утром – горсть пшена на казан воды, – обжигаясь, изрек Сашко.
– Утром, когда в подштанниках трусился, после каждого глотка что говорил? «О, це гарно, дюже гарно».
– То не про вкус.
– Завтра ты кашеварить будешь.
Сашко не испугался, готовили все по очереди.
– С черемшой и подошву съесть можно, – поддержал кулинарную тему умеющий только рыбу хорошо жарить Гриц. – Лепешек завтра испеки, хлебца хочется.
Баклажка, сделав круг, опять оказалась у атамана.
– За Иисуса Христа – сына Божьего!
– За Бога Сына, – закрестились казаки. Второй глоток взорвался почему-то в голове. Напряжение последних дней пропало.
– Димитрий, ты все-таки поглядывай на остров, у турок праздника нет.
– Я вот вспомнил, – Гамаюн с шумом втянул ложку похлебки, – за неделю до Троицы, года два-три тому, повел есаул Кацуба четырех своих казаков в обход по плавням. Говорили ему, подожди, встретим Троицу, а он как скаженный: «Зараз пидэмо!» Через три дня вернулись казаки без Кацубы. Пропал, никто не видел как. А через сорок ден выяснилось, что у него на дальнем хуторе еще одна жонка с дитем имеется.
– Ты это к чему?
– Заманили бесы клятвоотступника да и в лиман уволокли.
– Ты его знал?
– Встречались, своеобразный был казак, как бы сказать помягче. Не круглый.
– А бесы что?
– Хай про бесов Микола расскажет, он один из нас ученый. Объясни, атаман.
– Тю, я ж не на попа учился. Да и тему вы нашли в великий праздник, давайте, братья, за Дух Святой по остатнему глотку.
Юшку выхлебали, и теперь ели мясистые грибы с черемшой. Ох, вкуснота! Закончив трапезничать, каждый занялся своими делами. Гриц сел доплетать вершу для рыбы, Билый с Гулым осматривали одежду, штопали что подралось.
– Бесы даже на святых землях есть, – опять завел разговор о нечисти Горазд. На Афоне, говорят, рыжий бес живет. По монахам работает. Шерсть на спине вся вытерта. Тяжело ему с монахами приходится, но и награда больше.
– Что ж, и священников бесы совращают?
– Батюшку-пьяницу на Лабинском Перевозе помнишь? Уже под бесами ходит, на своей спине их возит.