— Алексей Федорович! — женский голос заставил его пре рваться. Лицо Орлова исказилось недовольством. Он обернулся. Изменил гримасу и любезно проворковал:
— Ах, Ольга Александровна, голубушка, я только о вас подумал, и тут вы!
Откланявшись Елизавете, он быстрым четким шагом направился к жене. Ольга Александровна даже не посмотрела на фрейлину. Подождав, когда муж приблизится на расстояние вытянутой руки, она развернулась и вышла из зала.
«Вот так, из-за тебя, Травин, я опять попала в неприятную историю», — с горечью подумала Елизавета и подняла голову к куполу, словно там, за золотыми звездами, прятался ее Алексей.
…В танцевальном зале ея величество танцевала кадриль. Как вспоминали потом, «она скользила по паркету, как плавает в небе облачко, гонимое легким ветерком».
Закончился котильон, и музыка заиграла польский. Княгиня Зинаида Ивановна взяла под руку государя и повела его к одной из боковых зеркальных стен.
Гости под звуки польского прошли в столовую и уселись за ужин. Сквозь стол будто прорастали померанцевые деревья. Вдоль всего стола лежало зеркальное цельное, оправленное в золото, плато и обхватывало стволы деревьев. На плато стояли саксонские и китайские куколки и северные вазы с цветами и фруктами в блестящем, как бриллианты, хрустале, и конфеты.
Проходя по улицам Коломны, Травин присматривался к вывескам. Над входом в булочную висел большой золотой крендель. Издалека видно: в доме торгуют хлебом. Вот рог изобилия, из которого сыплется разная сдоба — заходи и покупай кондитерские изделия. Торговля мясом узнавалась большой золотой головой быка или барана с золотыми рогами.
Особое внимание его привлекали магазины, являющиеся поставщиками двора его величества. По краям вывесок изображались многочисленные двуглавые орлы, короны, медали — награды за образцовую поставку товара для царского двора.
Рассматривая вывески, Алексей с сожалением вспоминал: очередной разговор, состоявшийся вчера со свекром, опять завершился безрезультатно — не удавалось убедить его открыть в Коломне магазин москательных товаров. Казалось бы, чего проще — краска, кисти малярные, лак и другие товары, используемые художниками и строителями при отделке интерьеров зданий, с каждым годом пользуются все большим спросом. Но где они? В центре два-три магазина и все? А если подобрать хороший ассортимент, найти поставщиков зарубежных и своих, чтобы оптом, да с хорошим качеством товар был, то можно и попробовать заключить договор с Императорской Академией художеств, Строительной конторой.
Лаврентьеву, купцу третьей гильдии, конечно, было куда сподручнее кондитерскими изделиями торговать. Дело привычное. Поставщики надежные. Есть свои покупатели постоянные. К большому богатству он, как и отец его, не стремился. Благо на жизнь хватало. Вот и противился, каждый раз обещая Травину подумать над его предложением.
Сегодня в назначенное время — в два часа по полудю Травин должен был встретиться с художником Хруцким возле Никольской церкви с тем, чтобы вместе пройти к купцу Лаврентьеву. На Ивана Фомича Алексей возлагал большие надежды. По сути, он и был инициатором открытия лавки москательных товаров. У Хруцкого — знакомые в руководстве Строительной конторы. Он обещал Травину переговорить и в Совете Академии художеств насчет заключения договора по поставке кистей и красок.
Свернув на Николаевскую улицу, Алексей увидел высокую чуть сгорбленную фигуру художника. Хруцкий нервно прохаживал взад-вперед, заложив руки за спину, временами поглядывая по сторонам.
«Он нервничает? Я же не опаздываю», — удивился Травин и прибавил шагу.
Хруцкий заметил его на расстоянии метрах в ста и сразу бросился навстречу. По мере его приближения Травин ощущал — произошло нечто неординарное.
— Лаврентьев… — едва вымолвил он, и Алексей понял все.
— Когда? — вымолвил он, понимая ненужность вопроса.
Хруцкий пожал плечами.
Выкатившееся из-за тучи солнце высветило на его лице следы от слез. У Алексея зажгло в глазах, и он почувствовал, как по щекам скатились горячие капли слез.
Татьяну он застал возле постели отца. Рядом с ней, ухватившись за руку матери, стоял сын Иван.
«Маленький, а понимает, что горе», — с нежностью подумал Алексей о первенце.
Ваня обернулся, внимательно посмотрел на отца и, вздохнув, снова перевел взгляд на возвышающееся над кроватью тело купца Лаврентьева. Алексею почудилось, будто во взгляде ребенка он прочел укоризну, дескать, где же ты был, когда дед умирал?
Травин перечитывал текст, перед тем как передать его в канцелярию:
«В Совет Императорской Академии художеств от свободного художника Алексея Травина. Прошение.
Всепокорнейше прошу Совет Императорской Академии художеств дозволить мне заниматься лепкою с натуры в скульптурном Академическом классе во время нынешнего лета. Свободный художник Алексей Иванович Травин»
Его толкнули в плечо.
Запнувшись на последнем слоге, Алексей сердито буркнул:
— Чего надо?
Обернулся, и улыбка пробежала по лицу:
— Иван Фомич! Где это вы пропадали?
— Нет, это где вы пропадали, милейший? — не согласился с такой постановкой вопроса Хруцкий.
— Я — вот смотрите, заявление подал в скульптурный класс, — Травин протянул лист бумаги.
Хруцкий укоризненно покачал головой:
— Зря ты так, Алеша, то на архитектора учишься, то на скульптора. Не надо себя распылять. Занимался бы чем-либо одним. Скажем, плафонной живописью или рисунками с натуры маслом. У тебя и то и другое получается. Знаю, — он предупреждающе поднял руку. — Не перебивай. Знаю, в одна тысяча тридцать восьмом году серебряную медаль второго достоинства получил за рисунок с натуры, а через год — за рисунок плафона. Заметили. Оценили. Вот и двигался бы дальше, коли все в гору идет.
— Сам-то как? — не желая обсуждать больную тему, спросил Травин.
— В прошлом году был удостоен звания академика живописи. Формулировка интересная: «как известного Академии отличными трудами в портретной, пейзажной и особенно живописи плодов и овощей». Годом раньше у меня золотая медаль была. Вот тебе пример — не метался от одного вида искусства к другому, рисовал натюрморты, эти самые овощи, фрукты да цветы, и стал академиком. Мотай на ус, Алеша! Ой! А чего это ты усы сбрил?
— Я теперь бороду отпускать буду, — пробурчал Травин. — Сам знаешь, коммерцией занялся, а коммерция, брат, дело такое, надо важность на себя в первую очередь напускать.
— Все же таки добились перевода наследства на твое имя? — улыбнулся Хруцкий.
— Нет пока. Оно на Татьяне. А Татьяна моя жена, — сказал Алексей, но заметил сомнение на лице Ивана Фомича и заторопился с объяснениями: — Я уже и без того начал действовать. Пока ты где-то пропадал, договорился с купчихой Рабыниной взять из лавки ее, находящейся в управлении приказчика купца Ширкина, москательный товар: краску, кисти и всякое другое, на свое усмотрение.
— Ты погодь, Алеша, погодь, — Хруцкий постучал его по груди. — Во-первых, в компаньоны я к тебе не собирался. Не мое дело коммерция. Во-вторых, если обещал помочь в сбыте товара, не отказываюсь и сейчас. А в-третьих — зачем спешишь?
— Как это куда спешу, голубь вы мой! — воскликнул Алексей. — Столько времени потеряно. Сколько дум передумано. Я ведь за три года, считай, ничего дельного и не нарисовал. Пробовал птицу создать, Икара своего, не получилось. Занимаюсь Икаром, а на уме — как быстрее деньги взять да полки магазина заполнить. Ведь пустует помещение, которое раньше у тестя под торговлей было. Надо заполнять скорей.
— Что же ты творишь, Алеша? — сокрушенно покачал головой Хруцкий. — Я хоть и не понимаю в сем деле ничего, но вижу, ты опрометчиво поступил, когда торговлю тестя свел на нет. Поторопился. Отсюда и убытки. Неужели не с кем было посоветоваться?
— Так за тем я к Рабыниной и пошел, — набычился Травин, словно бодаться собрался.
— И она тебе предложила товар в рассрочку получить от нее?
— Предложила.
— Позволь полюбопытствовать — а на большую сумму?
— На пять тысяч серебром.
— Ого!
— Чего удивляться? Если уж торговать, то торговать.
— Картину писать надо. Талант у тебя. А ты — торговать. Я ведь думал, это будет как некое подспорье, а ты… — сокрушенно покачал головой Иван Фомич и, вдруг насторожившись, спросил. — Скажи честно, как на духу: ты деньги уже взял у этой самой Рыбиной?
— Ты не дразнись. Не Рыбина она, а Рабынина, — огрызнулся Алексей.
— Какая разница, — махнул рукой Иван Фомич.
— Большая. Она уважаемый человек. Ее в округе все знают, — сердито заметил Алеша.
— Так взял товар-то?
— Сейчас из Академии поеду прямо к ней, буду отбирать.
— Может, погодишь малехо?
— Устал я ждать, Иван Фомич. Так ведь и жизнь пройдет, — попытался улыбнуться Алексей, и оживился. — А то давай со мной?
Хруцкий ничего не сказал. Покачал головой и, что-то бурча под нос, направился к парадной лестнице.
Осторожно, боясь задеть мольберт, Татьяна с мокрой тряпкой прошла к окну. Алексей поморщился, но перечить жене не стал, перенес на стол модель дворца и почти готовую фигуру Икара. Он вновь склонился к тетрадке, а она, раскрыв окно, неторопливо и тщательно стала протирать стекло, залепленное мухами и комарами.
Супруги не разговаривали с утра. Алексей упрекнул жену, что она скаредничает, не отдает деньги, полученные в наследство от отца. Татьяна же обвинила его в неграмотном ведении дел в лавке по продаже москательных товаров. Конец их спору положил маленький Иван, разревевшийся в тот момент, когда родители стали кричать друг на друга.
Теперь Ваня сидел в своем углу за самодельным столиком, внимательно рассматривая лист бумаги, разрисованный красками. Краска была на руках и лице малыша. Он то надувал щеки, то втягивал их, словно рассуждая, какие еще штрихи добавить к своему произведению. Изредка малыш отрывал взгляд от бумаги, искал глазами родителей, и, найдя их, вновь принимался за дело.