— Да какой от тебя может быть секрет, Татьяна! — усмехнулся он, покосился на малышку и прошептал, — хочу предложить заключить контракт с Императорской Академией художеств на поставку для оной художественных предметов.
— Я думала, опять скульптуру сделал наподобие Икара, — разочарованно хмыкнула она.
— Сделаю! — шепнул он, наклоняясь к жене. — Но если круглая лежачая фигура Икара была удостоена серебряной медалью второго достоинства по классу скульптуры, то фигура Нарцисса непременно заслужит золотую медаль!
— Папа! — от окна донес тихий голос.
Травин обернулся. Иван держал в руках большой лист бумаги, с которого на Алексея смотрело садящееся за крыши домов солнце, едва проливающее свет на тихую Коломну.
— Посмотри, жена, — толкнул он в плечо Татьяну. — Ты все переживаешь о будущем. Вон оно, наше будущее! — он обвел комнату радостным взглядом, подмигнул ей. — А скоро и эти ребятишки подрастут. И недалек тот день, когда сбудется мечта моя — возвеличится фамилия Травиных.
Прежде чем сесть за письмо в Академию художеств и предложить свои услуги, Травин тщательно проверил наличие товара в своем магазине, просмотрел договоры на поставку красок, олифы, мела, инструментов.
«…Я делал разные опыты и через 15 лет достиг возможности познавать ценность живописных материалов — составлять коллекции масляных и всех родов красок в лучшем виде и достоинстве. Свидетельствуюсь я в том моим краскотерным магазином, для процветания которого я не щажу ничего.
Нынче мне новостью стало, что комиссионер Императорской Академии художеств Довичиелли, а по смерти его купец Риппа, оканчивает срок контракта с Академиею. Твердо уверенный, как важна ценность материалов для многих художников живописцев и как необходимо для настоящих произведений достоинство улучшенного состава красок, я беру смелость предложить свои труды и опыт в пользу художников и том числе художников живописцев.
Представляя сравнительные цены мои с купцом Риппою, всепокорнейше повергаю понижение мое на усмотрение Вашего Сиятельства. Счастливым себя почту, если мое рвение быть комиссионером Императорской Академии художеств удостоено будет одобрения снисхождением заключить со мною контракт на подобный же срок, как и с Довичиелли, а по смерти его с доверенным от него купцом Риппою. Такое снисхождение принесло бы двойную пользу: в отношении к художникам дешевизну и достоинство живописных материалов, в отношении меня — достижение той цели, к которой стремлюсь я в протяжении пятнадцатилетнего времени. Художник Алексей Травин».
Оставив письмо в канцелярии, Алексей направился к выходу, но его окрикнули — свободного художника Травина приглашает вице-президент Академии художеств граф Федор Петрович Толстой.
— Добрый день, вашество! Я прошение принес, а мне сказали к вам зайти, — забыв о правилах приличия, бессвязно залопотал Травин, когда оказался в кабинете графа.
В больших глазах вице-президента Алексей прочитал недоумение, хотел повиниться за нерасторопность, но неожиданно для себя услышал:
— Надо же! Я только о вас вспоминал.
— Хотел бы спросить вашество — вы прошение мое рассмотрели на присвоение звания академика? — осторожно поинтересовался Алексей.
— Прошение рассматривается, как оно и полагается, — отмахнулся граф, но сделав шаг к дверям, пристально посмотрев на Травина. — Это на какого академика вы подавали?
— По скульптуре. Я же серебряную медаль за Икара своего получил. Вы еще хвалили, помнится, — скороговоркой ответил он.
— Травин, — вздохнув, проговорил Толстой. — Насколько мне известно, вы получили звание свободного художника за композицию по плафонной живописи, за скульптуру же имеете только серебряную медаль второго достоинства, а художником по скульптуре признаны не были. Прежде иметь должны звание художника и, согласно закону, затем по истечении четырех лет можете представить на рассмотрение Академического Совета свои произведения и быть по основанию удостоены в назначенные кандидатом, просить программы для получения звания академика. Так что мой совет — представляйте работы по живописи, если желаете получить академика, а прежде еще назначенного в академики.
— Так у меня же работы… — попытался донести до профессора свою мысль Алексей.
— Работы есть у всех. Но есть правила, порядок присуждения разных категорий. Это же Академия, а не… — махнул рукой граф. — Впрочем, то, о чем я хотел с вами поговорить, тоже имеет отношение к вашему продвижению к заветной цели. Идемте!
Они поднимались по парадной лестнице. Травин едва успевал за вице-президентом, удивляясь его выносливости. Толстой отличался от многих профессоров Академии. Графу было за шестьдесят. По тому, как прямо он держался, как носил безупречно пошитый модный костюм, кто не знал Федора Петровича, не давали ему и пятидесяти.
Толстой был горячим поклонником древней Греции, которую с юных лет изучал в ее истории и художественных произведениях. В работах стремился приблизиться к красоте и благородству эллинских памятников скульптуры и рисунков на вазах. Некоторые художники считали, что от античных произведений Толстого веет холодом. Травину они нравились оригинальностью и изяществом. Глядя на спортивную фигуру вице-президента, Алексей невольно сравнивал Федора Петровича с героями его творений.
— Здесь, — окидывая взглядом зал Брюллова, сказал Толстой, — мы и будем проводить музыкальные вечера.
Он обернулся и, словно у них все до этого было уже обговорено, не замечая удивления на лице Травина, продолжил:
— По инициативе президента нашей Академии герцога Максимилиана Лейхтенбергского решено создать музыкальный класс. О его необходимости к их высочеству обращались художники и профессора. Они писали и докладывали в устной форме, что на музыкальные вечера могли бы приходить не только сами, но приводить сюда своих домашних, особенно детей. Особо подчеркивалось — музыка благотворно влияет на художественное мастерство. Так что приступайте, господин Травин, к работе.
— Ваше высочество! Позвольте поинтересоваться? — Алексей с недоумением посмотрел на Толстого. — Из каких материалов делать сцену? Где ее ставить?
— Это уж вам решать, батенька, — усмехнулся граф.
— Так тут смета нужна.
— Составляйте.
— На какую сумму?
— На справедливую сумму, — строго сказал Толстой, пригрозив пальцем. Учтите, их высочество на содержание класса отпускает по 540 рублей серебром в год, где учтена и оплата за представления.
— Как я понимаю, сцена должна быть разборной? — он попытался уточнить у немногословного графа.
— Правильно понимаете, — поправляя на груди большой узел платка, ответил Федор Петрович.
— Извините, запамятовал, — вновь обратился Травин к графу, намерившемуся покинуть зал.
— Что еще? — недовольно поморщился Толстой.
— У меня срочная работа. Еще 16 января нынешнего одна тысяча восемьсот сорок пятого года была составлена смета на построение больницы в память великой княгини Александры Николаевны. Производителем работ назначили меня. А для управления делами постройки была учреждена особая комиссия под председательством цесаревича Александра Николаевича. По смете на строительство больницы был назначено по устройству иконостаса 900 рублей.
— Какое отношение иконостас имеет к сцене музыкального класса? — выпучив красивые глаза, едва не закричал граф.
— Так мне надо и здесь быть и там, — попытался оправдаться Травин.
— Вы хоть где бывайте. Но я прошу, — не отрывая взгляда от Алексея, продолжил Толстой. — Понимаете, я вас прошу: сделайте сцену к юбилею старшего ректора Василия Козьмича Шебуева. Надеюсь, вы его уважаете. Если память мне не изменяет, у него сдавали работу на получение звания свободного художника? Тогда сделайте!
…Поздним вечером того же дня он сидел за столом и старательно выводил на чистый лист результаты своих расчетов:
«Смета его сиятельству графу Федору Петровичу Толстому на сделание вновь эстрады или вроде сцены в Академическом здании в зале Брюллова для пения и музыки от художника Травина. В Брюлловском зале вновь сделать эстраду или вроде сцены по моему проекту, и моим рисункам и моему механизму. Составить из разных частей, удобную для скорейшего сбора и постановки на место и разбора оной эстрады. За остальную работу по постановке на место моим людям — 265. За слесарную и кузнечную работу по моим рисункам с калькой, с крючками и петлями и разными вещами — 135. Резчику за резьбу — 35. Маляру за окраску — 120. Покрытие лаком три раза — 150».
Год назад Травин мог смело похвастать Ободовскому, он имеет свободные дни и желает побывать на спектакле. Нынче Алексея редко можно было застать дома. До обеда он работал над исполнением заказа царской семьи, а во второй половине дня отправлялся в Академию, где воплощался из художника в плотника.
Домой возвращался поздно вечером. Встречая вопросительный взгляд жены, устало качал головой и утешал ее. И так изо дня в день.
— Как освобожусь, пойдем на спектакль. Поговорю с тещей, она за детьми присмотрит. Справлюсь с заказами — займусь воспитанием детей. Вон Иван уже в гимназию ходит, а я еще ни разу уроки не проверял, — снимая сапоги, сказал он устало.
— Недосуг тебе всегда будет, — вздохнула тяжело Татьяна. — Вон послания опять принесли. Не знаю, о чем, но чует мое сердце, опять неладно.
— Будет тебе, — махнул рукой Травин, облокачиваясь на стен у. — Отказали, значит, снова напишем. Я упрямый. До конца пойду. Вон по суду с купчихой Рабыниной столько бумаг написали и туда и сюда. Больше года переписку вел. А ведь не зря. О том сегодня в академии выписку из журнала Правления Императорской Академии художеств получил.
— Здесь с большой печатью. Важное, — Татьяна протянула письмо.
Алексей погрузился в чтение. Пока он читал, она внимательно следила за выражением лица мужа. Шевелила губами — молилась. За долгие годы жизни она научилась понимать его по малейшему изменению в лице. Вот он нахмурился — она задрожала. Вот усмехнулся — Татьяна насторожилась. Губы стал покусывать — заерзала на табурете она.