— Я таким и представляла вас, — качнула головой великая княгиня. — А теперь к делу. Вы поедете в Ораниенбаум сегодня же в одном из моих экипажей. Окинете опытным взглядом внутреннее убранство церкви, да и наружное тоже. Мне надо знать, какие материалы потребуются для обновления храма. Список можете передать протоиерею Любимову. Смету работ — тоже ему. Скажу вам откровенно: особая пышность внутреннего убранства церкви, которая создавалась в начале прошлого века, а потом реставрация по проекту Антонио Ринальди с 1762 по 1776 год, были погублены. Мы с Михаилом Павловичем получили дворец и церковь в 1831 году. Единственное, что удалось сделать за это время, так пристроить к храму теплый предел святых равноапостольных Константина и Елены. Все остальное требует тщательного пересмотра. Надеюсь, вы оправдаете рекомендацию Елизаветы. Признаюсь, после ее совета я была во дворце Юсуповых, где видела ваш плафон, заглянула к графу Орлову, у которого вы украсили квартиру необычным плафоном, посмотрела росписи в Троицко-Измайловском соборе. Мне оказалось достаточно, чтобы крепко утвердиться во мнении — храм святого Пантелеймона я передам в надежные руки. Есть еще скромные задумки по устройству церкви при кладбище. Но об этом в следующий раз.
Пока она говорила, Травин несколько раз про себя мысленно произнес: «Как она кратко излагает мысли. Как правильно строит предложения. Вот тебе и немка!» А потом сам и ответил себе: «Чему удивляться. Великая княгиня дружит с поэтом и дипломатом Федором Тютчевым и художником Александром Ивановым. С ней дружил Пушкин!»
— Вы не слушаете меня — думаете о чем-то другом, — внезапно оборвавшись, заметила Елена Павловна. — Не надо! Не оправдывайтесь… — заметив, что Травин хочет что-то ей сказать, она остановила его поднятой раскрытой ладонью. — Вы, наверное, считаете меня республиканкой. Думаете, при мне все можно. Так знайте же! Повторять я вам больше ничего не буду. Сделаете плохо — накажу, если хорошо — награжу!
Через полчаса Травин ехал в карете великой княгини по направлению к Ораниенбауму и мысленно винил себя за промахи, допущенные в разговоре с красивой и умной женщиной. Солнце, словно соревнуясь, наперегонки то и дело заглядывало к нему в окно, но его уже нисколечко не радовало.
Мыза Ораниенбаум с многочисленными постройками бывшей летней резиденции светлейшего князя Меншикова появилась из-за поворота неожиданно. Проезжая мимо строений, возведенных в начале прошлого века, Травин невольно любовался дворцом, обширным садом и каскадом фонтанов. Каменная домовая церковь, посвященная великомученику Пантелеймону, возникшая перед глазами художника в конце западной каменной галереи, довершала причудливый рисунок.
Войдя в храм, он увидел совсем не тот интерьер, который представлял себе в дороге, волнуясь, что придется поправлять работы именитых мастеров. Травин знал: внутреннее убранство церкви создавалось знаменитым художником-портретистом, декоратором, иконописцем Иваном Яковлевичем Вишняковым и московским зодчим, живописцем Иваном Петровичем Запрудным и, по слухам, отличалось особой пышностью. Спустя пятьдесят лет после них в церкви работал архитектор Антонио Ринальди. Алексей ходил по помещению, рассеянно поглядывая на стены, купол храма и искал остатки стиля рококо.
Шедевры зодчества едва просматривались из-под штукатурки. Базы колонн оказались примкнутыми лепными орнаментами и не несли в себе первоначального замысла торжественности. Совершенно посторонним в общей композиции был купол. Словно кто-то специально, чтобы прихожане не задирали голову вверх и не любовались им, придал поверхности блеклый рисунок.
Человек вспыльчивый, импульсивный, Травин нервно ходил по помещению храма. Он клял на чем свет стоит тех, кто в 1818 году реконструировал церковь, не возродив, а уничтожив ее первозданный вид, созданный руками мастеров.
В запале он не заметил, как в церковь кто-то вошел. Не слышал, как мужчина позвал его. Лишь завершая очередной круг, подходя к двери, Алексей натолкнулся на человека в черной сутане.
— Сударь! Вы и есть тот самый художник Травин? — спросил его молодой мужчина крепкого телосложения с большой, но редкой бородой.
— А вы — Любимов! Прекрасно! Скажите, любезный, кто церковь изуродовал? — сказал прямодушно Алексей, обводя рукой контуры храма.
— Да, я протоиерей Гавриил Маркович Любимов. Проще, отец Гавриил. Мы здесь с 1831 года, как Михаил Павлович и Елена Павловна стали хозяевами дворца. До них храм принадлежал в бозе почившему императору Александру Первому. При нем и реставрировали. А вот про тех, кто, как вы выразились, «церковь изуродовал», не знаешь у кого и спрашивать, — учтиво доложил управляющий.
Травин, было собравшись сделать еще один обход помещения, вдруг остановился, посмотрел на мужчину и, улыбнувшись, спросил:
— С того времени, как вы стали настоятелем храма, в нем побывали многие гости. Вам приходилось сопровождать их. Скажите на милость, вы слышали какие-либо предложения, советы о переустройстве интерьера?
В беседе с великой княгиней он, отвлекшись, пропустил ее предложения по переустройству храма и теперь пустился на хитрость — пожелание Елены Павловны наверняка были основаны на мнениях гостей, бывавших у Романовых.
— Много было советов. Но Елене Павловне больше пришлись по сердцу предложения возродить стиль рококо, а в куполе расписать плафон на библейский сюжет, нечто вроде Троицы, — охотно стал отвечать священнослужитель, но вдруг оборвался. — Так ведь вы встречались с великой княгиней, и она, должно быть, сама вам все и сказала, — недоуменно сказал он, моргая большими ресницами.
— Мнение Елены Павловны мне известно, — соврал Травин. Просто я хотел с вашей помощью получить дополнительные сведения. Как говорят у нас на Руси, ум хорошо, а два лучше.
— Иных мнений не было, — сухо сказал отец Гавриил.
Позднее, разговорившись на отвлеченные темы, Травин восстановил к себе доверие немногословного священника. Он понимал, до окончания работ Гавриил Маркович будет единственным, к кому не раз придется обращаться за помощью.
От Гавриила он узнал много интересного об Ораниенбауме. Сюда в 1829 году приезжал Александр Пушкин. В прошлом году жил на даче Николай Некрасов. У Некрасова гостили Иван Тургенев, Лев Толстой, Николай Добролюбов и французский романист Александр Дюма. Нынче Некрасов вновь приехал. С ним прибыли литераторы Иван и Авдотья Панаевы.
— Я встречался и подолгу беседовал с живописцами Карлом Брюлловым, Николаем Бенуа и его сыном Александром, — рассказывал священник, поглядывая на Травина черными, как маслины, глазами. — В прошлом году здесь долго работал Алексей Саврасов. Он создавал замечательные полотна «Морской берег в Ораниенбауме» и «Вид в окрестностях Ораниенбаума». Приходил ранним утром, уходил затемно. Не знаю, когда он отдыхал.
Было еще одно прелюбопытнейшее событие, — продолжал отец Гавриил. — В июне прошлого года Некрасов, Панаевы и Тургенев решили поехать на форт Красная горка. Вернулись возбужденные, напуганные. Рассказывали, что видели в пяти верстах, вблизи Толбухина маяка, корабли англо-французского флота «Веллингтон» и «Аустерлиц», — он посмотрел на залив и весело, как-то по-мальчишески закончил: — Нынче, едва появились англичане и французы, так недолго задержались — сразу драпать. Наших канонерок испугались. Их тут целая флотилия, штук более тридцати вышло. Это дня за три до вашего приезда было.
— Потом как-нибудь будете говорить гостям, что были знакомы с художником Травиным, — вставил Алексей.
— Если воссоздадите храм божий, как того желает великая княгиня Елена Павловна, обязательно вспомню хорошим словом, — согласился отец Гавриил, поглядел на солнце, пробивавшееся в высокие окна, и начал собираться.
— Сегодня обещал вернуться из столицы Александр Сергеевич Тургенев. Обещал привезти журнал «Современник». Желаете поговорить с ним, приходите, — улыбнулся он.
— Хотелось бы. Но, сами понимаете, сегодня никак, — сказал Травин, но, понимая, что таким ответом обижает священника, тут же бодро добавил: — У нас с вами все лето впереди. Как-нибудь в другой раз с писателями свидимся.
Спустя неделю в храме работала артель строителей. Вдоль стен белели леса, на полу в коробах месили раствор, с купола сыпалась пыль — счищали старую штукатурку. И только Травин, как казалось, был не у дел. Он стоял возле небольшого иконостаса, словно страж его, и следил за рабочими. По просьбе отца Гавриила образа снимать и выносить из храма не стали, вот и осторожничал, кабы не повредить.
Гавриил Маркович пришел после обеда. Поверх черной рясы сверкал большой серебряный крест. На лице ни малейшего признака знакомства с художником. И голос, как показалось Травину, глуше, отчужденнее.
— Приступили, — выдохнул он, снял клобук, обнаружив высокий покатый лоб, и перекрестился.
— Приступили с Божьей помощью, — ответил тем же тоном Алексей.
— Молодежь, вижу, привели в храм работать, — продолжил он. — Ваши дети?
— Мои.
— Похвально.
— Художествам с младых лет обучаю, — прихвастнул Алексей.
— Надо, коль таланты есть. У меня вон сын Дмитрий от рождения стал к Божьему слову тянуться, так сейчас в семинарии учится, — ответствовал отец Гавриил, едва касаясь кончика бороды и радостно посверкивая глазами.
Он прошел к противоположной стене. Травин проследовал за ним. Еще при первой встрече Алексей заметил, как легко передвигается грузное тело священника. С виду — глыба. Кажется, толкай — не сдвинешь. А походка легкая. Про себя подумал: «Легкость эта — от его веры в Бога».
— Вот он, образ Казанской Божией Матери, — кивнул на большую икону отец Гавриил, — ценная святыня. Во время эпидемии холеры икону обносили крестным ходом вокруг Ораниенбаума 8 июля, в Казанскую. И вы знаете, болезни прекратились. Так что за ней присматривайте, пожалуйста. Штандарты лейб-гвардии ее величества Кирасирского полка, — продолжал отец Гавриил, — высочайше пожалованные императрицей Екатериной Второй, замененные в 1797 году новыми, в память пребывания в городе Кирасирского полка, вы и сами видите. А вот сия ценность, — он остановился возле оклада иконы святого Пантелеймона, — особо хранимая нами, должна быть все время на виду у вас.